На рассвете.

Мятный чай царапает горло своей травяной прохладой. Горячая жидкость никак не согревает озябшие, то ли от прожитых лет, то ли от потаянного страха пальцы. Суставы ноют от частых превращений. Анимагия не проходит бесследно для человеческих хрупких костей. Если б можно было вообще не выходить из своих комнат. Если б можно было не отвечать, забыв обо всех, закрыв сердце на амбарный замок. Сердцу холодно, неутно, тревожно. Тревога отбирает тепло. Я сую руки чуть ли не в огонь камина, но теплее не становится, лишь кожу колит иголками. Настойчивый, нетерпеливый стук. - Уходи, Альбус. - шепчу в танцующее пламя, зная, что директор услышит даже шепот. " - Минерва, все будет хорошо. Я и Гарри исчезнем через два дня на некоторое время. Ненадолго. - голос его до тошноты спокоен и лжив, а мне хочется бить, колотить по его груди кулаками, ненавидя себя и его. Его. ЕГО! - А Хогвартс? - мне холодно, словно с ног до головы замело серебряным снегом. - Школа будет в твоих руках, ты сумеешь защитить детей. Я знаю. - тянет руки к моим ладоням, но я отскакиваю, прижимаясь ближе к камину. - Что ты знаешь, Альбус?! - кричу, срываюсь на хрип, выставив руки вперед, защищаясь от собственных мыслей, - Что ты знаешь!? Что Поттер победит любовью? Что жертвы были не напрасны? Что я - женщина, возможно, сильная, но, как ни крути, всего лишь женщина, - выдержу на собственных плечах каменные оковы ответственности? - Именно это и знаю. Уверен, верю. - а в голосе ни ноты переживаний, лишь лед спокойствия. И я тону в этом спокойствии, как в озере, покрытом серебряной коркой. Я провальваюсь под белую глыбу безразличия, бьюсь, задыхаюсь, но знаю - мне не пробить холода. - Уходи. - хриплю, бешено моргая мокрыми, незнамо от чего, глазами. И он уходит, лишь у дверей обернувшись и кинув перед тем, как ступить в темноту коридоров: - Я прийду завтра, на закате. " Голова кружится, и сердце пропускает удар за ударом. - Что ты знаешь, Альбус? - хриплю, больно прикусив палец правой руки. Я не могу встать. Словно хребет переломился, лопнул, как стекло на морозе. Не плакать, не зачем лить слезы. Что я ему? Бывшая ученица, коллега, заместитель, мастер трансфигурации, кошка,что лежит на коленях. За этими пустыми названиями-титулами-именами и не разглядеть просто женщины, слабой, ранимой и немного влюбленной.Влюбленной в ум и благородство, может и напускное... В дверь продолжают колотить, а я лежу на диване, под животом лед страха, я лежу и вслушиваюсь в стук. Будто дятел по голове долбит. - Минерва, открой. - стук превращается в тихий стон и я слышу, как шелестит жесткими складками мантия, когда он садится там, в темноте, прямо на пол у моей двери. И, стремительно встав, отворяю дверь, прошептав беззвучное: - Замерзнешь. - касаюсь плеча, теплого, сильного, и мужчина неуклюже поворачивает голову, касаясь губами моей руки. Руку хочется отдернуть, как от кипятка, хочется, очень хочется. Но его пальцы сжимают мои слишком крепко, и дыхание наконец-то согрело ледяные пальцы. Голубые, когда-то живые, глаза помутнели, почернели от...Как много причин для этого опустошения, так много, что и не разгрести уже, не отыскать главной. Он притягивает ближе, нетерпеливо касаясь пылающими лихорадкой губами моих губ и целует отчаянно и горько. Целует впервые за все годы, что я была рядом, сидела по правую руку. - Пойдем... - тяну в комнату, к теплу камина, поднимая с пола. Лишь только на нас падает красное пламя свеч и закатного солнца, что скользит лучами по стенам, Дамблдор мгновенно отдергивает руку и смотрит как-то смущенно-печально, жалея. Я все понимаю. Ты ни в чем не виноват. Тебе просто страшно. Я сама. Правда, честное слово, ничего не произошло. Ничего такого. Я тебя-то и то сама придумала. Одарила небывалым величием. Жалкая, глупая, нелепая старуха. Ни на что не годная мечтательница. В конце концов, это просто смешно. Какие чувства в предверии войны? Лицу делается жарко, я потираюсь мокрой щекой о ледяную шерсть мантии. Сердце, на секунду потеплевшее стремительно покрывается инеем. Он дотрагивается до плеча, чуть сжимая, от чего по телу пробегает табун, да-да, табун мурашек. Наклоняется и говорит спокойно: - Минерва. А что если бы тут, в комнате, было также темно, как в коридоре? Он бы... Собственные мысли ошеломляют, обескураживают, уши горят огнем, что за ерунду творится в голове: табун мурашек, темные комнаты, руки на плечах. И, передернувшись, я скидываю руки, такие горячие, сбрасываю тепло с ледяных плеч. Голову ведёт от холода в груди, от красного жара его дыхания. - Минерва, - глаза смотрят удивленно, и руки медленно, будто во сне, тянутся мне навстречу. Я ухватилась за его руку, как утопающий за соломинку. И дышу, дышу, вдыхаю древесный дым и свежесть наступающей ночи. Не человек я вовсе, не женщина, а двуногое бессилие. - С тобой все хорошо? - он поднимает мое лицо за поброток и рука его немного шершавая щекочет кожу. - Да... - выдыхаю ответ, - Лучше, чем у вас, директор. - Почему? - Потому что я уже не во что не верю. И в любовь тем более. Он смотрит и улыбается, в в глазах его просыпаются лучики смеха и добра. - Не ври мне, девочка. Девочка. Да, конечно же, девочка. Вот только у девочек в волосах ленты, а не скрепляющая пучок запасная палочка на случай нападения, и они имеют право бояться ночных шорохов. Девочки могут плакать, не стыдясь и не прячась... Девочки... - Не трогайте меня. - закрыть глаза, не смотреть, не видеть. - Уйди. Не уходит, смотрит, я чувствую. Повернуться спиной - скрыться, спрятаться, схорониться. - Минерва. Я, видимо,должен был сказать раньше. Намного раньше. А сейчас это просто подло. По отношению к тебе. Ко мне... - и спокойствие исчезает улетучивается, я точно знаю, слышу отчетливо, как мужское сердце сменяет ритм. — Я ждала слишком долго, ждала напрасно. Не стоит что-то говорить сейчас. - а повернуться душевных сил не хватает, и веки, словно чугунные - не открываются. - Альбус...Бросать школу на растерзание - глупо. Поттер чересчур молод и вспыльчив. Отправлять его.. это ни в какие ворота, как ты мо… — Хватит, Минерва. Я осекаюсь с полуслова, разворачиваюсь, смотря на него во все глаза. - Зачем ты пришёл? - выдавливаю звуки из горла с треском и скрежетом. Он приближается одним шагом, обнимает меня уверенно и спокойно. — Все будет хорошо. Правда. Вы победите. - А ты? - его сердце бьется горячо, пленительно. Совсем не спокойно. Молчит. - Тебе страшно умирать? - мысль, обреченная и страшная, срывается с языка. Тишина уже не режет уши. И в голову врывается, разящая наповал и такая простая мысль: если тебе ответили молчанием, это еще не значит, что тебе не ответили. И он отвечает поцелуем, согревающим пальцы. И его губы беспрестанно шепчут лишь одно: - Ты нужна им. И я могу ответить лишь срывающееся в стон "Знаю". Хотя ничего я в сущности не знаю, не понимаю, лишь чувствую какими-то кошачим подсознанием. И именно кошачье подсознание боится рассвета, в то время, как женское безрассудно отвечает на поцелуи. Кошка забивается в дальний угол, боясь солнечных лучей, когда женщина, забыв о стыде, скидывает мантию. А потом разум исчезает, есть только его тяжелое дыхание и сплетение тел. Есть беспросветная ночь и ласковый шепот. - Ты простишь меня? - голубые глаза смотрят в окно,вглядываясь в молочную дымку тумана, а руки, чуть грубоватые, чертят узоры на моей спине. - За что? - Загоняю кошку в черные угол, пусть шипит, пусть царапает стену - чем может испугать рассвет? - За то, что молчал тридцать лет, признавшись лишь в после... в этот вечер. Хотя так и не признавшись...- Внутри что-то лопается, растекаясь кипятком по внутренностям, ошпаривая сердце. Тридцать лет... и последняя фраза пролетает мимо ушей. Глупый, какой же дурак. Какая же дура я. Зачем отвечать? Лучше положить голову и ждать рассвета, которого так боиться кошка. А он говорит беспорядочно и много. Говорит обо всем. - Я так боялся потерять то, что люблю, что запрещал себе любить. Запрещал слишком долго, заигрался - опомнился поздно. Солнце восходит из-за горизонта, медленно раскрывая глаз. Оно освещает его лицо, исхудавшее, измученное мыслями, за ночь. Его рука ложиться на мое плечо, и лишь сейчас я ощущаю, что от нее исходит слабковатый, приторный запах смерти. - Ты вернешься сегодня, ведь правда? - в голосе нет надежды, да и ответ известен мне заранее. Привстаю на локтях и волосы спадают, струяться, кутают тело, прячут. В ночи ничего не страшно - свет порождает стыд. - Какие длинные... - черная, будто обугленная, ладонь лелейно гладит пряди, щеку, лоб. Ну что же ты молчишь, великий Дамблдор!? Что же не отвечаешь?! Отодвигаюсь на край кровати, поджимая под себя ноги. Кошка жалобно не мяукает - воет, запрыгивает на колени, трется. Не знаю, сколько времени проходит - золото-кровавые лучи скользят по стене спальни. Он подходит уже полностью одетый, спокойный, как мрамор. Когда он встал с кровати? - Хогвартс нуждается в тебе. - глухо и беззвучно. Шаги мужчины медленные, словно ноги налиты свинцом. - Ну уходи же ты! - кричит все внутри. - Ты больше не вернешься? Да? - смотрю на него в упор, прижимая подушку к груди. - Ответь же мне сейчас. Отрицательно кивает - не вернеться. Подушка летит в дверь, что закрывается с прощальным стоном. И слезы, злые, отчаянные, опоздавшие, льются нескончаемым потоком. Сердце покрывается уже не инеем - сталью, но амбарного замка не хватает. Его мне не суметь повесить. Точно. Я смогу защитить школу, сумею спасти детей. Я... обещала. Поклялась перед кровавым рассветом еще живому мертвецу. *** Печаль — самое древнее и почти самое чистое из наших чувств, чище даже красоты. И даже спустя много лет я буду хранить печаль той ночи, тоску по так и несказанным словам, да страх пред наступлением неизменно кровавого, даже зимой, рассвета. На рассвете ушел от меня он. На рассвете однажды вернусь к нему я. - Альбус, ты встретишь меня на рассвете, там, средь темных просторов вселенной?