Непройденные тропы

Юный эльф сидит на траве под ивой. Несмотря на то, что день влажный и жаркий, на нем - доходящие до икр кожаные сапоги, испачканные грязью. У него тонкая кость, он стройный, как стрела и выглядит очень хрупким, но на его руках видны мозоли, будто он имел дело с оружием или инструментом, или и с тем и другим. В его руках – старая толстая книга, которую не очень удобно носить с собой, и он, кажется, всецело поглощен ею, будто не может думать ни о чем другом. Я не вижу его глаз, так как они опущены и видят лишь страницы фолианта. Лицо его ничего не выражает, хотя можно увидеть, что он напряжен и это выдает его плохое настроение. Интересно, что он делает в этом парке, посреди города, в разгар полудня, когда Лаурелин светит особенно безжалостно. Влекомый любопытством, я подхожу к нему. Он поднимает глаза, все еще захваченный тем, что читал. Взгляд его рассеян. - Можно я здесь сяду? – спрашиваю я и чувствую, что начинаю краснеть. Я не хотел, чтобы это прозвучало столь настойчиво. Мгновение он выглядит почти обиженно, но потом черты его лица разглаживаются и он убирает свою сумку, чтобы освободить для меня место в пятнистой тени ивы. Я сбежал из дворца в поисках компании. Суровая тишина - усугубляемая отсутствием моей матери, которая, вместе с моим маленьким братом, уехала навестить своего отца в Альквалонде - и длинные, пустые залы, увешанные портретами царственной родни, временами действуют мне на нервы. Финдекано тоже уехал - поохотиться в лесах, так что дома мне и поговорить не с кем. Тирион, мне кажется, обычно приносит облегчение - своими шумными улицами, веселой музыкой, но, похоже, этот нечесаный юный нолдо сбежал из дома - где бы этот дом ни находился - дабы скрыться в уединении. «Однако, - думаю я, решив быть упрямым, - если бы он действительно хотел, чтобы я ушел, он бы так и сказал». Усевшись на траву и скрестив ноги, я скидываю свою сумку с плеча и достаю из нее яблоко, которое я усердно протираю платком - отчасти потому, что я параноидально боюсь грязи, а отчасти потому, что я нервничаю, не зная, как начать беседу с этим молчаливым юным эльфом. Теперь, вблизи, я вижу серебряную вышивку на его испачканной сиреневой тунике, едва заметную в тени, она слегка мерцает, точно свет Телпериона на воде. Я недоумеваю, почему он так небрежно относится к такой искусно сшитой вещи; сам я отношусь к одежде с исключительным вниманием, и слежу за тем, чтобы она никогда не была запачкана едой или грязью - впрочем, полагаю, это, главным образом, идет от воспитания. - Ты сын торговца? - спрашиваю я. Пальцы его, лежащие на страницах книги, дергаются. Он поднимает взгляд и смотрит мне в глаза. У него огромные, как у младенца, глаза, необычно темные, цвета сажи. Они скрывают его фэа от моего взгляда. Я начинаю испытывать неприятное чувство. Я никогда не видел подобного, обычно у эльдар глаза светлые и прозрачные, как утреннее небо, и читать по ним легко, как Тенгвар на странице. Он слишком удивлен, чтобы разозлиться, и я сдерживаю смех. - Нет. Я уверен, что и не похож, - говорит он, и вновь обращает свое внимание на книгу. Голос у него красивый, глубокий, он напоминает темный мед и кажется слишком взрослым для его лет, и я, в свою очередь, удивляюсь, потому что он, кажется, не намного меня старше. У меня голос сломался несколько лет назад. Обычно он звучит ровно, но временами у него, кажется, появляется собственная воля, и он срывается на унизительный визг. Когда это обнаружила учительница музыки, она вздохнула так, точно это моя личная вина, и выставила меня из дворцового хора. Я расстроился, потому что обожаю петь, но все же я рад, что теперь у меня больше времени, чтобы заниматься на арфе. Осмелев, я спрашиваю: - О чем эта книга? Он вздыхает с видом совершенного долготерпения, и молча показывает мне обложку. -«Изречения Румила», - потрясенный, я читаю это вслух. Этот текст мог бы отбить интерес даже у «любопытного кота» из известной пословицы. Мне сразу вспоминается мой дядя, Феанаро. Стоит поговорить о науке с дюжиной эльфов во дворце, можно не сомневаться, что его имя немедленно всплывает в каждой беседе; но, скорее всего, придется услышать и пренебрежительные замечания о его заносчивости. Кажется, и потомство его немногим лучше, судя по тому, что я слышал, и я всячески избегал встреч с ними. Я говорю: - Затем тебе это читать? Ты готовишься стать хранителем мудрости? Он строго отвечает: - Я уже хранитель мудрости. - На вид ты не такой уж взрослый. А я уж подумал, что ты, наверно, бард. Он снова вздыхает, на этот раз коротко, и отводит глаза. Похоже, мое общество ему не нравится. Повисает молчание, и я прислоняюсь к грубой коре дерева. Сильно пахнет травой, влажной землей и полевыми цветами. Я слышу пение птиц, ленивое гудение насекомых, присущее жаркому времени года. Это привычно, так всегда бывает каждый год в одно и то же время, и я расслабляюсь от знакомой обстановки. Меня одолевает дрема, я бездумно срываю одуванчик и дую на него; семена разлетаются и медленно, спокойно плывут по воздуху, точно тоже наслаждаясь медленным течением лета. Я понимаю, что улыбаюсь. - Что ты загадал? - Голос у него ровный, безразличный, но даже это я охотно принимаю за интерес. Но, в то же время, я озадачен. - А надо было загадывать? - спрашиваю я. Он, наконец, поднимает на меня глаза, тоже с выражением недоумения. – Я обычно такого не делаю, не гуляю по городу один, - быстро поясняю я, и он поднимает тонкую бровь, того же цвета, что его непокорные, угольно-черные кудри, остриженные до плеч. - Что же за скучная у тебя жизнь? - говорит он с едва заметной насмешкой, и я ощущаю, как мои щеки вспыхивают от смущения. Мне нравится моя жизнь принца, хотя иногда мне хотелось бы, чтобы мне было проще затеряться в толпе. Играть в «ладушки» и обрывать лепестки с цветочков - это не то, что вызвало бы одобрение у моей семьи. - Не то чтобы очень скучная, - отвечаю я, оправдываясь. – Я мог бы научить тебя полусотне способов игры в ракушки. – Я понимаю, как по-детски это звучит, и мысленно упрекаю себя за то, что мне так хочется произвести на него впечатление. Вспомнив о яблоке, которое до сих пор держу в руках, я со злостью кусаю его и смотрю прямо перед собой. Он кажется довольным. Он так и не улыбнулся, но взгляд его прямо-таки танцует, подобно солнечным бликам на траве. - Ракушки, - произносит он задумчиво. Он кладет увядший лист между страниц своей книги и, наконец, закрывает ее. – Ты не похож на Телери. В самом деле, я бы скорее подумал, что ты из Валмара. Я колеблюсь - рассказывать о том, кто я, мне не хочется. Я не готов услышать высокопарные речи и едва прикрытую лесть, особенно от этого загадочного юноши, хотя от него, похоже, не дождешься ни того, ни другого. Не знаю почему, но мне кажется, что он бы скорее пошел через огонь босиком, чем стал бы говорить таким цветистым языком. Так что я останавливаюсь на следующем: - Я ни то, ни другое. На самом деле, я отчасти Нолдо. - Конечно, - отзывается он рассеянно, но в его взгляде мелькает недоверие. Я начинаю напевать и отворачиваюсь, намеренно глядя в небо. Оно ярко-синее, усеянное легкими облачками, которые весело плывут по ветру. Желудок у меня недовольно ворчит, и я с аппетитом приканчиваю яблоко, едва распробовав, а потом вытираю руки о траву. Проголодавший большую половину дня из-за собственной лени, я все еще хочу есть, и потому начинаю рыться в сумке, чтобы вытащить сверток с покрытыми глазурью морковными плюшечками, любимым моим лакомством. У меня уже текут слюнки, когда я торопливо разворачиваю широкие листы, в которые они завернуты. До меня доносится шуршание, и я вижу, что юноша тоже достал еду из своего мешка: металлическую флягу и что-то крупное, обернутое кожей. Это оказывается изрядный кусок пирога с начинкой из куриного мяса и яиц. Как ни странно, он предлагает его мне, все еще старательно сохраняя на лице выражение бесстрастия. Я благодарен за это, но отрицательно качаю головой. - Я не ем мяса. Он не спорит, и начинает есть пирог, отщипывая от него пальцами. Я испытываю облегчение, потому что обычно собеседники, услышав об этой моей причуде, просто пугаются. «Не ест мяса? И даже рыбы? И как он собирается расти?» Того, что я выше ростом, чем большинство эльфов в моем возрасте, они просто не замечают. Они вообще больше не считают меня за мужчину. Не то чтобы я из-за этого переживал, просто я уже устал от их ворчания. Я кладу плюшки между нами, беру одну и засовываю в рот, не думая о манерах. В этом парке я просто один из жителей, и могу вести себя, как торговец рыбой, если мне заблагорассудится. Доев, я поднимаю взгляд. Группка детей гоняет кожаный мяч, еще двое борются в траве, красные и смеющиеся. Ученого вида женщина сидит под ольхой и, высунув от усердия кончик языка, яростно царапает что-то на дощечке. По ее щекам течет пот, но она, похоже, не замечает. Я ловлю себя на том, что улыбаюсь, глядя на всю эту картину. Меня всегда успокаивает, когда я наблюдаю за другими. До меня доносится запах алкоголя, и я осознаю, что юноша протягивает мне флягу. Я вздрагиваю – я-то думал, что там вода или сок. - Не рановато для вина? Он убирает от меня флягу, но крышкой ее не закрывает. Смотрит на нее задумчиво. - Да, пожалуй, - произносит он тихо. И все же делает глоток, а потом вытирает рот тыльной стороной ладони. Вдруг я осознаю, что он выглядит очень усталым. Под глазами у него сероватые мешки, и щеки бледнее, чем следовало бы быть. Он не просто стройный, а какой-то нездорово худой, точно он слишком много работал и при этом недоедал. Уголки его губ опущены. Он несчастен. Я ощущаю неожиданный укол жалости. - С тобой все хорошо? Он бросает на меня быстрый взгляд, потом переводит глаза на флягу. Придвинувшись к нему, я заговорщицки шепчу: - Это женщина? - Нет. - Мужчина? - Нет! - возмущенно отзывается он. - Сложности с родственниками? - Ты задаешь много вопросов. - Потому что ты все время молчишь. Он фыркает, проводит пальцами по волосам. - «Молчишь», - передразнивает он меня и усмехается так, точно сказанное очень далеко от истины. Он со стоном потягивается, и кости в его плечах проступают самым неприличным образом. Потом он садится прямо и очевидным образом пытается придать себе равнодушный вид. Я криво улыбаюсь и говорю: - Знаешь, для музыканта – я думаю, ты музыкант – ты играешь роль просто ужасно. Он резко оборачивается ко мне, его губы поджаты. Я смущен, видя на его лице потрясенное выражение. - Я же просто пошутил, - пытаюсь я оправдаться. – Что случилось? Он срывает три ромашки, растущие среди травы, рассматривает их и сминает в кулаке, а потом роняет. Он утирает нос и сдавленным голосом признается: - Я и есть музыкант – Он опускает глаза и на лбу появляются две морщинки. - Несколько дней назад я испортил выступление в доме своего отца. Мой смех заставляет его вздрогнуть. - И все? - произношу я беспечно. – Ну, так это не может быть так уж плохо. Все понимают, что ошибки иногда случаются, - я перестаю улыбаться, увидев его лицо. Он сощурил глаза. Он говорит мне обвиняюще: - Ты музыкант? - Я… - запинаюсь, - я... наверно. Я играл на арфе в доме у дедушки и пел в хоре. - Тогда, если ты не Эллемирэ из Ваниар – кем ты, очевидно, не являешься – тебе не понять. – Он скребет ногтем ткань штанов. Несмотря на его резкие слова, я вижу, что сердится он вовсе не на меня. – Отец позвал деда, а еще были приглашены некоторые высокие господа и дамы – на ужин, нарочно, чтобы похвастаться моим предполагаемым мастерством в игре на лире. – Он скрипит зубами, щеки краснеют, и потом он с отвращением произносит - Я его опозорил. Я опозорил свою семью. Новость о моем провале – и слухи о том, что я вовсе не искусный бард - разлетятся по Тириону и Альквалонде в ближайшие несколько дней. - Но почему это должно случиться, и даже если случится, почему это должно тебя беспокоить? - озадаченно спрашиваю я. - Кто ты такой, что до тебя есть дело и высоким лордам, и простым эльфам? Уверен, что я узнал бы… - я вдруг останавливаюсь, засомневавшись. Мы пристально смотрим друг на друга. У него поджаты губы, и он рассматривает меня со скептическим выражением. - Ты, - бросает он, - очень напоминаешь принца Арафинвэ, сына короля Финвэ. –Пальцы у него дергаются. – О, - произносит он и издает краткий смешок. Я ощущаю растущее раздражение, – так ты Финдарато, сын Арафинвэ. То-то меня так удивили твои манеры и наряд. Он бросает быстрый взгляд на мою вышитую тунику, как художник мог бы посмотреть на красивые, но бесполезные кисти. Я скриплю зубами. Его заносчивость, его дерзость заставляет меня осмелеть. - А ты, значит, мой двоюродный полубрат, Макалаурэ, второй сын Феанаро. - Теперь я узнаю его, этого неуловимого юношу, которого мне случалось видать на праздниках и на дедовых пирах, часто беседующим с высоким, рыжеволосым эльфом, который, видимо, был его братом. Я делаю паузу и произношу несколько более ядовито, чем собирался. - Как это похоже на Первого принца – выставить сына перед глазами знати, похваляясь им, точно ожерельем на маскараде. Макалаурэ – теперь, когда я знаю его имя, я вижу его совсем иначе! - бледнеет и вызывающе поднимает подбородок. - Как ты смеешь, - шипит он. Он наклоняется вперед, и я даже чувствую его дыхание. – Ты ничего не знаешь ни о моем отце, ни обо мне. Возьми свои слова обратно. - Что же сделал твой отец, когда твои пальцы споткнулись на струнах арфы? Надавал тебе по ушам или отправил в твою комнату? - Нет, - отвечает Макалаурэ, но, судя по малиновым пятнам у него на скулах, какое-то, весьма неприятное, наказание все же имело место. Если слухи о Феанаро правдивы, его острый язык вполне мог повредить самоуважению его сына. Последующие его слова вызывают мое удивление. - Это благодаря его одобрению и поддержке я скоро буду одним из величайших бардов Нолдор, так говорят критики. Ты думаешь, я мог бы следовать своей любви к музыке, если бы мой отец только то и делал, что критиковал мою работу и заставлял изучать драгоценные камни и языкознание? Я бы охотно перенес несколько резких слов от него, это ничто по сравнению с тем, что он дал мне, что сделал для меня. – Он прижимает ладонь ко лбу. – Но я не могу вынести, что так осрамил его. Это… низко и… это неблагодарность с моей стороны. Честно говоря, мне жаль этого парня, думаю я. Чуть помолчав, я вздыхаю и качаю головой, затем произношу с некоторым сожалением: - Ты хоть знаешь, что наш дедушка всегда хорошо о тебе отзывается? - Возможно, - бормочет он все с тем же упрямством. - А мне кажется, что не знаешь. - Я снова поднимаю глаза и оглядываю сад, где дети пустились бегать наперегонки. – Не думаю, чтобы он – да и кто бы то ни было в Тирионе – дурно думал о твоих талантах. Уже поговаривают, что ты исключительно одарен, да ты это уже и сам слышал. Он презрительно фыркает, и я понимаю, что так и есть. - Эльфы обычно благожелательны, - продолжаю я, - а если кто-то считает главным в тебе твою ошибку, ну, так им же хуже. Они глупцы. - И все же сплетни, распущенные этими глупцами, имеют свойство распространяться повсюду, - добавляет он, но уже не так печально. Мне странным образом начинает казаться, будто я не контролирую собственный язык, и я слышу, как произношу: - В глазах Единого, и в глазах Манвэ и Варды, ты – дитя любви и искусства. Разве что-то еще имеет значение? Он внимательно смотрит на меня. Жар в его глазах угасает, теперь его взгляд больше напоминает теплое пламя свечи, зажженной в прохладной, сумрачной комнате. - Не знаю, - произносит он спустя некоторое время, и облизывает верхнюю губу. Мой голос становится чуть хриплым от смущения, когда я говорю: - Прости меня, за то, что я тогда сказал. Я не должен был так пренебрежительно высказываться о тебе и твоем отце. Я его видел только один раз, очень недолго, несколько недель назад на празднике, но мы даже не разговаривали. Я просто повторил то, что слышал. - Понимаю, - говорит он так поспешно, что трудно поверить, что мои неуместные насмешки были сразу прощены. Он зевает, потягиваясь, точно ленивый кот, а потом вскакивает на ноги и отряхивает штаны. - Я должен идти. - Он поднимает свой мешок и закидывает его на плечо. Я тоже поднимаюсь и обнаруживаю, что он выше меня на половину ширины ладони. Как ни странно, это меня несколько задевает; я привык чувствовать себя высоким. Качая головой, я усмехаюсь собственной ребячливости и спрашиваю: - Куда ты пойдешь? У тебя есть лошадь? - Нет. Пойду во дворец. Главный конюх позволит мне одолжить коня. -Так ты часто так делаешь? Убегаешь из дому? Он едва заметно пожимает плечами. - Иногда. - И твоя семья не возражает? - Обычно нет, потому, что я чаще всего предупреждаю. Но мне попадет, когда я вернусь. Я вдруг вздрагиваю, заметив его измазанные грязью сапоги и тунику в пятнах от пота. - Лошади у тебя нет… только не говори, что ты прошел весь путь до Тириона пешком! Мне было известно, что дом его отца находится к югу от Туны, на приличном расстоянии от города. На его губах появляется самодовольная улыбка. - Прошел. Я вышел еще до Часа смешения света. - О, в такой-то жаркий день! - восклицаю я с преувеличенной серьезностью. – И такое расстояние от самой окраины – сам сын высокородного принца идет пешком! Щеки у него подозрительно розовеют, и безмолвное хихиканье перерастает в громовой хохот. Он прячет лицо в ладонях, точно для него непривычно открывать эту сторону своей натуры посторонним (хотя меня-то теперь едва ли можно счесть посторонним). До меня доносится второй раскат неприличного смеха, а потом я понимаю, что это я. Мы хохочем в два голоса, точно дети, которые только что познакомились с радостями неприличного юмора. Наверно, мы выглядим странно. Гуляющие в парке смотрят на нас, и их волосы взъерошены на ветру, точно перья. От этого мы смеемся еще сильнее, до выступивших в уголках глаз слез и боли в легких. Наконец, мы успокаиваемся, раскрасневшиеся и улыбающиеся, и я говорю: - Я тоже возвращаюсь во дворец. Ты же останешься, правда, попьешь чаю? Он переминается с ноги на ногу. Его взгляд переходит с дороги, заполненной прохожими, на меня. - У нас есть чай с мятой, - настаиваю я, понимая, что близок к победе, - и засахаренные фрукты. Возможно, ты останешься на ужин, и мы разопьем бутылку хорошего вина из кладовой. Конечно, тайно, чтобы не пугать отца. Он с лукавым видом наклоняет голову, поддразнивает меня, делая вид, что не хочет. - Дедушка забеспокоится и отправит меня домой, едва увидит. - Не отошлет же он тебя голодным, такого-то любимчика. - О, - откликается он с преувеличенной благодарностью, поднимая брови. Он забавно прижимает руки к сердцу, точно какой-то безумно влюбленный. - Твоя способность убеждать просто замечательна, родич. Хорошо же; позволяю тебе проявить по отношению ко мне гостеприимство. Он засовывает руки в карманы и оборачивается, точно ожидая, что я последую за ним. Мне становится весело, ибо это именно я вырос в этом городе, но в следующий миг меня отвлекает новая мысль. - А твой отец? – спрашиваю я, проклиная ту обеспокоенность, что звучит в моем голосе. - Он-то как? Разве он не огорчится из-за тебя? - Он не станет волноваться больше, чем, думаю, волнуется сейчас. Пошли, - говорит он, - пойдем повидаемся с дедушкой, и попробуем избежать встречи с отцами до угасания Лаурелина. Он направляется к бульвару. У меня от жары немного кружится голова, я догоняю его и иду рядом. Он крутит прядь волос и смотрит в небо с юношеской задумчивостью, точно мира вокруг не существует; линия рта у него смягчилась. Я улыбаюсь, пристраиваю ремень сумки поудобнее на плече и слушаю, как сидящий на дереве скворец приветствует нас песней.