Непройденные тропы

Может быть, это случилось из-за света Лаурелина, но я был ослеплен плавными линиями золотистых очертаний Тириона. Иногда мне кажется, что упорядоченные, аккуратные здания в городе скучны, и я задумываюсь о том, как выглядит нетронутое морское дно, или какие сокровища сокрыты за пределами Белегаэр в Эннор. Все это представляется ужасно далеким. Макалаурэ соединяет руки за головой и поднимает подбородок, чтобы посмотреть на сверкающие шпили на доме нашего дедушки. В ямочке на его шее блестит пот, его одежда запятнана грязью, волосы торчат клочьями, несмотря на то, что он вроде бы крепко их завязывал во время нашей прогулки. Несмотря на это, почему-то он, даже со своим неряшливым видом и резкими манерами, сохранял вид эльфа, выросшего в роскоши, всегда окруженного лучшими художниками и учеными Амана. Я видал, как высокие лорды напускали на себя подобную небрежность, тщась добиться аристократической надменности, которая есть в Макалаурэ - и им это никогда не удавалось. Мы достигли ворот дворца. Двое стражей пропустили нас, поклонившись мне и улыбнувшись Макалаурэ. Сад был усеян фигурно подстриженными кустами и причудливыми каменными скульптурами. Когда я был ребенком, я притворялся, что маленькая девочка с копытами умеет говорить, и иногда часами просиживал подле нее, болтая о незначительных событиях во дворце: женские сплетни, лошадь, привезенная мне в дар из Альквалонде, новое задание, которое учитель дал мне из-за моего небрежного почерка. Однажды, когда я с энтузиазмом жестикулировал, я случайно сломал ее пухлый указательный палец и замер в оцепенении. В ней не было тепла живого тела, не виднелся осколок кости, и хотя я это этого смутно ожидал, полное осознание того, что она не имеет феа было для меня словно удар в живот. Мы вошли в (к счастью) благословенно прохладный большой зал. Я хотел проводить Макалаурэ в свою комнату, прежде чем моя семья увидит нас и замучает вопросами, но звук приближающегося веселого голоса прервал мои размышления – это дедушка идёт к нам, одетый в прекрасные одежды оливково-зеленого цвета. - Финдарато! – восклицает он с широкой и довольно-таки простоватой усмешкой, которая бы больше подошла пастуху, нежели монарху. – Ты не говорил, что хочешь сегодня выйти куда-то! И смотри, Макалаурэ здесь, как хорошо! Феанаро, должно быть, рвет на себе волосы от беспокойства. - Дедушка Финвэ, – Макалаурэ говорит официально, не обращая внимание на упоминание о его отце и склонив голову в поклоне. Но дедушка сжимает его в крепких объятьях, едва не приподнимая над землей. - Не нужно этого! Мы с тобой давно не виделись. – Он опускает взволнованного Макалаурэ, берет его лицо в свои огромные грубые руки и шумно целует его в щеки, по разу с каждой стороны. - Дедушка, - повторяет мой кузен с легким упреком, его голос слаб от смущения. Дедушка нежно треплет его темные локоны и поворачивается ко мне. - Финдарато. - Его руки окутывают меня, словно ветви крепкого дуба, и я ощущаю едва уловимый запах кедрового дерева. Через минуту он опускает меня и вновь поворачивается к Макалаурэ, - Ты можешь остаться у меня на некоторое время. Я пошлю гонца твоему отцу. - Пожалуйста, не надо, дедушка, - быстро отвечает Макалаурэ, - я вернусь сам, я могу взять лошадь из конюшни. - Как ты уже делал раньше, - с усмешкой говорит дедушка, подняв брови. Макалаурэ кусает губы и смотрит в пол, но все же не извиняется. Наконец дедушка мотает головой и смягчается. - По крайней мере будь дома к ужину. – Он целует Макаларуэ в лоб, прижимает его к себе и, против воли, улыбается. Я отвожу глаза; мне кажется, что я вторгся в личный, особый момент, и представляю себе, как их раздражает мое присутствие. Я зажмуриваю глаза, отгоняя ненужные мысли . - Давай поедим у меня, – говорю я, увидев, что дедушка ушел в другой конец зала, чтобы поговорить с одним из своих советников. Макалаурэ вновь резво завязывает свои волосы в тугой узел на голове: - Веди. Моя комната находится на втором этаже, в ней есть широкий балкон, с которого открывается чудесный вид на город, и за его пределы – на безмятежные просторы Белегаэр. Быстрым движениям любознательной птицы Макалаурэ мгновенно оглядывает мою просторную комнату и, с присущим ему рвением, почти утыкается носом в мозаику, изображающую Эзеллохар, что на стене напротив кровати. Она гипнотизирует своей запутанностью и смелым сочетанием черного и золотого. Видна жилка каждого листа, можно различить каждую морщинку коры. Верхушки деревьев тянутся, уходя в потолок, и они не выглядят плоскими, создавая иллюзию мягкого сужения по приближению к небесам цвета слоновой кости. - У меня на это ушли месяцы, – говорю я тихо. Обычно я никому не рассказываю, сколько сил трачу на свои работы; это может разрушить вложенную в них любовь - по крайней мере, я слышал подобное, и продолжаю в это верить. Тем не менее мне кажется, что то, что я сказал Макалаурэ, никак не запятнало мою работу. Макалаурэ молчит. Он медленно отходит от мозаики, наклоняет голову набок, а затем смотрит на меня. Он старается поймать мой взгляд. Интересно, что он хочет увидеть. Когда он смотрит на мозаику широкими и сияющими глазами, мне кажется, будто он вдохнул в нее какое-то новое измерение. Наконец он потирает подбородок и со вздохом говорит: - Как тихо. Мешок соскальзывает с его плеча на стол, и он без приглашения плюхается на мой стул. Я замечаю то, чего раньше не замечал: мне стали странным образом нравиться его отсутствие претенциозности, его нахальная прямота - качества, которых, как правило, катастрофически не хватает при дворе. Отец всегда говорил нам, что следует окунуть свой язык в чашу с медом и позволить ему впитаться, прежде чем болтать с советниками короля. - Да, - соглашаюсь я, - иногда даже слишком тихо. - Поэтому ты и гулял сегодня в одиночестве? – спрашивает он, остановив на мне свой проницательный взгляд. Я коротко киваю. Он продолжает, лениво откинувшись на спинку. – Иногда мне кажется, что я отдал бы свои передние зубы за кусочек такой тишины. Не странно ли , что вы находите Тирион шумным, когда я нахожу его спокойным? Никто и никогда не беспокоит меня, когда я прихожу сюда. Сегодня впервые кто-то задал мне ряд неприятных вопросов, точно были знакомы долгие годы, а затем мимоходом пригласил меня в свой дом. - Теоретически это и твой дом тоже, - ответил я, - ты можешь приходить сюда в любое время, и тебя никто не выгонит. Он пожал плечами и закинул руки за голову, сплетя пальцы. - Однако почему же ты сел рядом со мной? – спрашивает он серьезно. - Я сидел, читал, сосредоточился, весь мой вид говорил о моей замкнутости. Обычно это как крик: "не говори со мной". Ты не очень-то проницателен, так? - Вряд ли именно тебе следует ворчать о недостатке проницательности. Наши глаза встретились; воздух между нами стал напряжен, точно натянутая тетива. А в следующий миг мы рухнули от охватившего нас смеха. Я свалился возле маленького шкафчика рядом с кроватью, я держал в нем небольшой запас съестного и посуду. Когда я открыл двустворчатую дверь Макалаурэ заглянул мне через плечо: - Хорошая идея, надо будет и мне сделать такой же. Хотя тогда я могу и вовсе не выйти из комнаты. В скором времени мы уже сидели на балконе, на кованых стульях, за коробкой засахаренного инжира и чайничком мятного чая, из которого шел пар. Макалаурэ подул на свой чай и листья в чашке закружились словно миниатюрный вихрь. Он отпил и глубоко вдохнул, его веки опустились и чуть подрагивали, словно он погрузился в приятные воспоминания. Я решил не мешать ему. Откинувшись в кресле, я откусываю сладкий инжир и потом вытираю пальцы салфеткой. Я очень любил разделять это лакомство с моей матерью, когда все ее время еще не занимал мой младший брат. Я не возражаю, но все же есть вещи, которых мне порой очень не хватает. Одним из них было сидеть с ней в саду, на мягкой траве, когда она называла для меня цветы: плюмерия, жасмин, жимолость. Финдекано, давний мой сотоварищ в смелых проделках, для такого времяпрепровождения был слишком нетерпелив, да и предпочитал более трудные занятия, например, восхождение на скалы и прыжки в воды горных водопадов. Я слышу звон тарелки и открываю глаза - я и сам не заметил, когда закрыл их. Макалаурэ смотрит на меня, уголки его рта подергиваются, он сдерживает улыбку. Кажется, он изобретает наиболее насмешливый упрек. А потом, после напряженного молчания, он произносит: - Хорошо, что ты угостил меня инжиром. В моей семье не любят сладости. Я широко улыбаюсь и подталкиваю к нему серебряную коробочку с мелким тиснением. - Угощайся, тут еще много. Хотя меня удивили вкусы твоей семьи, учитывая твою собственную любовь к сладкому. - Тем не менее, это правда. - С этими словами он берет другой инжир и вонзает в него зубы. Маленькие кристаллы сахара остаются на его губах, подобно инею на розе, и он сметает их тыльной стороной ладони. – Отец не слишком любит сладости, как и мои братья. Мама их любит, но, как правило, она слишком поглощена своей глиной и резцом, чтобы думать о еде; ты можешь поставить перед ней за ужином тарелку вареной кожи, и она съест ее без жалоб. Мы с Майтимо однажды попробовали это сделать шутки ради, и нам пришлось вырывать кожу из ее рук, так как она собиралась ее есть. – Он добродушно засмеялся и прикрыл глаза. Я, задумавшись, молчу, глядя в свой чай. - Какая у тебя замечательная мама. – Я попытался представить, как моя стройная и слабая мама работает несколько часов в раскаленной, грязной мастерской с молотком и красками - и у меня не вышло. Ее мягкие руки созданы для того, чтобы носить детей, кормить и баловать их; почти не было времени, когда она не была бы рядом со мной, когда я был ребенком. Я совсем не мог представить себе ее другой. – Ты, кажется, очень близок со своим старшим братом. Лицо Макалаурэ светится, и я стискиваю руки под столом. - Я люблю его больше всех. Когда я рос, я смотрел, как упорно он трудится надо всем, что делает, и старался так же трудиться в музыке – по крайней мере пытался. - Тут он о чем-то задумывается и отводит глаза. - Он бы хотел иметь хотя бы один талант в искусстве, но… мне кажется, что это ему не нужно. Он хорош во многом, в особенности он хороший кузнец и атлет. Нас прерывает резкий стук, из-за двери моей комнаты слышится голос одного из слуг: - Финдарато, твой отец зовет тебя и Макалаурэ вниз, в зал. Я хмурюсь. - Он не сказал, зачем? – спрашиваю я, вставая и идя к выходу. Макалаурэ следует за мной, на его лице опасливое выражение, его пальцы оплели ремень сумки на моем столе. - Не сказал. Когда мы спускаемся в холл, мои глаза расширяются и сердце начинает стучать, как молоток. Отец выглядит встревоженным (я догадываюсь об этом потому, что он часто моргает, в остальном же он безупречен), он неподвижно стоит в дверях в обществе никого иного как Куруфинвэ Феанаро. На нем пыльные сапоги, его одежда испачкана грязью и потом, словно он только что вышел из кузни. Он вскидывает голову, завидев нас, и я перестаю дышать, мельком встретившись взглядом с его пронзительными, блестящими глазами. Если взгляд Макалаурэ заключает в себе тайну, то взгляд его отца выражает страсть к познанию Арды. Эти глаза невольно притягивают меня и все же я хочу избавиться от их внимания и осуждения. Губы Феанаро искривляются в резкой улыбке, и он широко простирает свои руки. - Ах! Мой заблудший ребенок возвращается ко мне, – говорит он, и в его глубоком голосе слышны сарказм и раздражение. – Как хорошо, что я помчался в город, где и полагал его найти. Я испугался и постарался сделать так, чтобы мое лицо не выражало ничего; такое откровенное выражение досады – редкость в доме моего деда. Макалаурэ не отвечает, но подходит к своему отцу, который заключает его в свои объятья. Затем отступает и сжимает плечи Макалаурэ, а затем говорит громко и четко: - Мы поговорим об этом позже. – После он поворачивается к моему отцу. – Спасибо тебе за помощь. - Это не доставило мне хлопот, брат, – отвечает отец. Его взгляд метнулся на Макалаурэ, который все еще стоял со смиренно опущенными глазами, будто находился в присутствии вала. Его руки сложены, и он шевелит пальцами, будто перебирает четки. Откашлявшись, отец продолжает, - Не будь слишком строг с мальчиком, Феанаро. В его возрасте дети склонны… - Это мой сын, не твой. У меня четверо детей, у тебя лишь двое. Не навязывай мне уроков по воспитанию детей. Отец, как всегда дипломатичный, склоняет голову в почтительном поклоне. - Я не хотел тебя обидеть. Прости, если мои слова звучали как нравоучение. Феанаро игнорирует его и поворачивается ко мне. - Это, должно быть, мой полу-племянник. Так вот кто сегодня прятал от меня моего сына. Я чувствую, как моя кровь закипает – полу-племянник? И ловлю быстрый предупреждающий взгляд отца. Я медленно дышу через нос, чтобы никто не заметил моей вспышки гнева, дабы не обидеть высокого принца. Макалаурэ поднимает голову и резко шагает к отцу. - Финдарато не виноват в моем отсутствии. Я хотел прийти в дом дедушки в любом случае, а потом отправиться домой. - Без сомнения, пришел бы, – ответил Феанаро. - В следующий раз, когда сделаешь что-то вроде этого, ожидай, что я буду менее добр. - Да, отец. Я стиснул зубы; мне хочется сжать плечи Макалаурэ и трясти его, пока мозги не застучат у него в голове; я не ожидал от него такого слепого повиновения. Лишь на миг он поднял глаза на отца, а потом снова уставился в пол. Он был пепельно-бледен, словно одна из статуй его матери. Феанаро наклоняется, берет лицо сына в свои руки и целует его в висок. Я прикрываю глаза, смутившись его внезапной нежности. - Сыграй снова для дедушки, - говорит он, - на этот раз во дворце. Мы устроим праздник и сможем оставаться там несколько дней. Мы давно уже такого не делали. Губы Макалаурэ вздрагивают. Он решительно поднимает голову и кивает. Мой отец откашливается и спрашивает, не хотели бы они остаться. - Нет, спасибо. Мы не станем более отнимать вашего времени. – Он кладет руку на плечо Макалаурэ и они уходят, так и не оглянувшись. Стражник закрывает за ними двери с громким щелчком. Мне кажется, что он захлопнул ее. Отец поворачивается ко мне и изгибает бровь. - Полагаю, нам следует подготовить несколько комнат для гостей, – говорит он. Хотя в его голосе слышится легкое замешательство, он не давит на меня вопросами, за что я ему благодарен. В ответ я что-то неразборчиво мычу и убегаю прочь. Добежав до своей комнаты, я вижу, что дверь на балкон все еще открыта. Полупустая коробка инжира лежит на кованом столе, маленькие листья все еще плавают в чуть теплом, рыжеватом чае; на мгновение я испытываю желание выбросить обе чашки, чтобы они не напоминали о прерванном веселье. Я выпрямился, поставил на место стулья, закрыл коробку и убрал посуду. Следующие две недели прошли бесцельно, в основном, я ничего не делал. Я чуть подправил свою мозаику, теребил арфу и попытался сосредоточиться на учебе. Большую часть же времени я лежал на кровати, думал об инжире, ромашках и иве. *** Мощные колонны большого зала точно пылают, оплетенным гирляндами из золотистых ноготков. Длинные столы ломятся от еды и питья. Воздух пропитан ароматами вина, жареного мяса и шафрана. Большинство родных уже здесь; Финдекано сидит на скамье, опоясывающей высокий стол, и весело болтает с моим отцом, который улыбается и вежливо кивает на все, что он говорит. Кто-то в толпе уже выпил и уверенно поет, но ноты при этом возмутительно диссонируют. На возвышении с южной стороны зала лежит большая арфа – огромное чудище, отделенное от остальной части зала своим, бросающимся в глаза, безмолвием, хранящее себя для пальцев музыканта. Будучи не в настроении вести бессмысленный разговор – такие, как правило, ведутся во время крупных празднеств – я молчу, откинувшись на спинку кресла, и позволяю шуму и великолепию поднять мне настроение. Мне хочется принести сюда арфу и убедить Финдекано спеть дуэтом, но чаша в его руке уже наполовину пуста, и он начинает вести себя глупо; он, скорее всего, отвергнет идею пения и, вместо этого, стремительно предложит выйти на улицу и устроить гонки на лошадях. Он уже так делал; и это закончилось тем, что он сломал нос, но это не помешало ему с воодушевлением рассказывать эту историю на каждом официальном обеде следующие две недели. Невольно улыбнувшись воспоминаниям, я попробовал кусочек пряного сыра со стола и чуть не выплюнул его обратно, когда звуки труб сообщили о прибытии Феанаро и двух его старших сыновей. По какой-то причине остальные члены его семьи отсутствовали. Увидев Макалаурэ сейчас, я понял, что романтизировал его образ в своих воспоминаниях, соткав его черты в своих собственных фантазиях: его челюсть я сделал мощнее, его губы более полными и не такими широкими; я окрасил их в оттенок бузины. Я изогнул ему брови и сделал светлее волосы. Благодаря его взгляду в мою сторону – один взмах ресниц – эта иллюзия рассеялась, и он снова стал Макалаурэ, со своими неправильными чертами и прирожденным изяществом движений. Как же я мог так исказить его образ? Я невольно отметил ограненные белые камни, которые блестели, словно звезды, в его волосах, собранных в очаровательную в своей безыскусности косу. Феанаро незаметно подошел к нему и положил руку ему на шею, словно он был непослушным щенком, и подтолкнул Макалаурэ в сторону высокого стола. После обычных приветствий мы приступаем к пиру. В то время как болтовня, смех и песни заполнили зал, я принялся за свою еду, украдкой поглядывая на Макалаурэ. Я был на другом конце стола и не мог поговорить с ним, но увидел, на короткий миг, как он отдыхает, положив щеку на плечо любимого брата. В то время – Майтимо - так ведь его зовут? – целует его в висок и улыбается, а в уголках его глаз виднеются морщинки. Я осторожно бегло осматриваю Майтимо. В то время как Макалаурэ намерено скромничает, несмотря на свою бодрость, его брат излучает жизненную силу, которую нельзя не заметить. Его макушка возвышается на ладонь выше макушки его отца, движения сильны и уверенны, полны живости. Его темно-зеленая шелковая туника застегнута до самого горла, на ней нет сгибов и складок, а его волосы собраны в толстый хвост на голове. В конце концов шум сходит на нет, и эльфы лениво сидят в своих креслах, потягивая медовуху и Макалурэ забирается на возвышение. Тишина овладевает залом, поскольку он делает небольшой вежливый поклон и садится на стул подле арфы. Инструмент трепещет, и Макалаурэ начинает петь, и на некоторое время перестает существовать все, кроме его голоса. *** Когда столы опустели, а гости начали расходиться, я стал вертеться, ища Макалаурэ, но обнаружил, что он исчез. Он, вероятно, сейчас выслушивал похвалу и получал одобрительные похлопывания по спине от восхищенных зрителей, так что должно пройти какое-то время, прежде чем мы увидимся с ним снова. Возможно мне придется подождать до завтра, хотя я представлял, как я зову его к себе в комнату, и мы болтаем с ним до поздней ночи. Мы могли бы снова посидеть на балконе; я люблю смотреть на звезды и абсолютно уверен, что он тоже. Возможно мы могли бы стащить бутылку вина из кладовой, думая так, я улыбаюсь сам себе. Бесцельно побродив некоторое время по залу, я с удивлением заметил Финдекано, болтающего с Майтимо, который стоит с веселой улыбкой на лице и чашей лимпэ в руках и, подняв брови, слушает, как наш кузен что-то говорит, с энтузиазмом жестикулируя руками. Они находятся в углу у окна; словно они устроились в уютном пузыре, который отделяет их от всего остального мира. Сейчас Майтимо кивает головой и с уверенностью говорит: - Я не сомневаюсь, что через несколько лет его имя будет среди имен величайших бардов Амана. И, честно говоря, мы всегда знали, что так и будет, это лишь вопрос времени. Я приближаюсь к ним; наверняка они говорят о Макалаурэ. Они настолько поглощены разговором, что не замечают меня, но я, на самом деле, и не вторгаюсь в их пространство. - Ты очень гордишься им, – замечает Финдекано, беспечно улыбаясь. Майтимо запоздало улыбается. - Ну да, – говорит он и издает застенчивый, отрывистый смешок. – Хотя, полагаю, я и немного завидую ему. - Он переминается с ноги на ногу, изучая пол. - Часть меня чувствует, что, хотя он и заслужил все похвалы, которыми его одарили, он не приложил таких усилий, как другие барды, чтобы достичь такой славы. Так что большая часть его таланта – это дар Всеотца. – Он хмурит брови и свободной рукой наматывает локоны на палец. – Должен сказать, что все мы прилагаем достаточно усилий, и все же… иногда я с горечью спрашиваю себя, что же он сделал, чтобы заслужить это все. Я вижу, что Финдекано побледнел. - Финьо? – говорю я и поворачиваюсь. Макалаурэ стоит рядом и с ледяным выражением смотрит на нас. После, не говоря ни слова, он поворачивается на пятке и шагает прочь. После долгих мгновений напряженного молчания, я покидаю остальных и иду вслед за ним. Макалаурэ, кажется, устроил целую яростную бурю в комнате для гостей, бросаясь туда-сюда, доставая вещи из шкафов и бросая их в большой изношенный мешок на его кровати. Он криво завязал волосы в узел и снял свою тунику со всеми украшениями. Я посмотрел на расшнурованные сапоги, которые были брошены на пол. - Куда ты идешь? – спрашиваю я. - Прочь, - отвечает он, не глядя на меня. - Я вижу, - говорю я умиротворяющим тоном. – Но куда? Он перекидывает ремень от бурдюка через голову. - В дебри. - В дебри, – тупо повторяю я, а он берет свои вещи и проходит мимо меня. Дойдя до двери, он резко поворачивается и с вызовом, сверкая глазами, спрашивает: - Ты умеешь ездить верхом? Умеешь охотиться? Он наклоняется вперед, будто говоря, чтобы я не смел ответить нет. Мои щеки горят, и я поспешно отвечаю: - Конечно я умею ездить верхом! И я не охочусь, потому что, как ты знаешь, не ем мясо. Со следующим ударом сердца я понимаю, что он имел ввиду. Макалаурэ с негодованием смотрит на что-то за моим плечом. Его ключицы ритмично поднимаются и опускаются, и я нахожу, что странно загипнотизирован их движением. Он словно ветер – дикий, грозный и необузданный, а я – всего лишь лист, который повинуется его дуновению; он остановился из-за меня. Я говорю почти бессознательно: - Я могу поехать с тобой. Он сжимает губы и моргает, поглаживая лоб. Несомненно, это то, что он хотел от меня услышать, и я понимаю, что и сам хотел того же. Он внимательно смотрит на меня и оценивает - не слишком молод ли я, не уверен или жалок. Я спокойно выдерживаю его взгляд. Наконец он откашливается и говорит: - Нам нужны будут вещи из кладовой. Возьми мне плащ, там, куда мы идем, будет ветрено. Через четверть часа мы уже стоим в сырой конюшне, в брюках, заправленных в сапоги, и с рюкзаками на плечах. В поле зрения нет ни одной души – все на празднике. - Объедем сзади, - говорит Макалаурэ, взбираясь на высокую кобылу, которая фыркает и мотает головой из стороны в сторону, как будто бы в знак согласия. Он тихо посмеивается и говорит мне: - Давай. Я недолго колеблюсь, а потом влезаю на мощного гнедого жеребца, и хватаюсь за кожаные поводья. В небе слышится короткий раскат грома; легкий дождь начинает падать с темных облаков, охлаждая землю. Я смотрю на Макалаурэ, который с тревожным выражением рассматривает меня. Его непослушные волосы украшают капли дождя, которые, пожалуй, великолепнее, чем драгоценные камни, которые были на нем в большом зале. Я открываю рот, чтобы сказать ему, что он сошел с ума, что мы огребем кучу проблем, но вместо этого бормочу: - Веди. Вскинув капюшон на голову и плавно пустив свою лошадь, он отвечает: - Мы едем на юг, через холмы - Там есть дороги, по которым мы могли бы проехать? – спрашиваю я, приближаясь к нему. Он исподлобья смотрит на меня: - Есть пути, которые не отмечены на карте, я знаю несколько. И один или даже два из них не знает даже мой отец. – Он сухо улыбнулся. – Мы с мамой иногда бродили вместе по холмам, оставив всех остальных, чтобы посетить Владыку Ауле. – Затем он хмурится. – Не думай плохо о моем старшем брате. - Я и не думаю, - честно говорю я, - тебе же больно. - Да. Но у всех нас бывают такие моменты… Видит небо, и у меня тоже. И мы помиримся, в конце концов, – когда он говорит это, голос его немного дрожит. Я вертел в руках поводья. - Они придут за нами. - Мне нужно побыть одному день или два. - Ты не будешь один, Макалаурэ. Я с тобой. Он делает паузу. Затем он протирает подбородок и говорит: - Я думаю, что тебе стоит начать называть меня Кано. – И, не дожидаясь ответа, пускает свою лошадь вперед. Замерев на секунду, я следую за ним по тускло освещенной аллее сада и бормочу себе под нос «Кано, Кано», словно пробую это имя на вкус. Мы быстро скачем, ни один из нас не говорит. Мы пустили лошадей галопом и стук их копыт о траву звучит смутно и отдаленно, будто я во сне. Шум праздника позади нас мягко растворяется и, в конце концов, тонет в тишине.