Солнца цветок опустился за край,
Семенем стал он из россыпи звёзд...
Спи, orin'kwah, поскорей засыпай,
Путь на рассвете наш будет непрост...
Кила наклоняется к мягкой траве и аккуратно проводит по стеблям ладошкой. Холодная влага вечернего тумана остаётся на подушечках пальцев и странно-приятно щекочет кожу. Кила задумчиво прокручивает стебелёк в пухлых пальцах, а затем перебегает к следующему участку – его внимание привлекают броские цветы. А затем снова и снова бежит навстречу чему-то удивительному, чему-то интересному, и пока маленькая головка наполняется фантазиями, он оказывается уже на совершенно другом краю поляны, почти на границе с лесом.
«Кила!» – голос в его голове звучит звонко и нежно и вмиг приводит ребёнка в чувства. Кила оборачивается и ещё не видит, но чувствует присутствие матери – она где-то там, за хижинами, наверняка опять увлечена своими кистями и красками. Кила не выносил запах этих красок, – гнилая древесина! – а его мать не выносила, когда Кила слишком далеко уходил от хижин.
Мальчик съёживается и ревниво посматривает на край начинающегося леса, где сплетаются высокие деревья, но мать укоризненно отдёргивает его. Ну разве это какая-то беда? Вот же он – всего лишь руку протянуть! А ведь наверняка лес скрывает тайны поинтереснее простых зарослей...
Мать, уловив ход его мыслей, нежно обращает его внимание на закат – скоро совсем стемнеет, и ведь в лесу наверняка не будет ничего видно! Кила оборачивается и чуть склоняет голову набок – а как же цветы-фонарики, о которых рассказывал кто-то из старших?! Да-да, точно! Он сидел на каменной укладке, болтал ногами и впитывал лучи солнца, когда старшие ребята сгрудились неподалёку. Самый важный из них, – тот, у кого отец был из тамплиеров – демонстративно разведя руками, говорил, будто бы вместе с недавним патрулем был в том лесу и сам видел, как с крон лил красный свет. Правда, как именно юноша вроде него попал в серьёзный патруль, он как-то не уточнял... но для Килы это и неважно (он почему-то вдруг чувствует тёплую улыбку и тихий мамин смех)! Для мальчика он оставался недостижимым идеалом, но вот только вся их компания считала Килу слишком несмышлёным, маленьким для общения на их важные и очень взрослые темы; таким маленьким и неважным оставалось лишь сидеть где-нибудь на каменной укладке и смущённо подслушивать чужие разговоры и мечтать, только мечтать... каждый раз опасаясь, что в мыслях вспыхнет недовольный мамин голос.
Держа в охапке стог с понравившимися цветами, Кила грузными прыжками преодолевает поляну и бежит по узкой вытоптанной дорожке, изредка оглядываясь на лучи заходящего светила. До поселения меньше минуты, но мать почему-то никогда не разрешает отойти подальше! С обиженным сопением Кила взбирается по каменным плиткам и, тихо цокая когтями, пробирается к дому, чтобы опять оказаться в плену затхлой древесины, противно звенящих подвесок у входа и получить лёгкий шлепок по затылку – за то, что опять опаздывает. Мамины благовония дотлевают в углу, нагоняя, наконец, сон, а сама она, склонившись у его постели, перебирает свои длинные нейронные узы. Кила всё время поражается, как она не цепляется ими за металлические крючки и выступы, и пока он думает об этом и ещё о тысячи наивных вещей, мама нежно тянет свою колыбельную, пока сама не задремлет...
Шёпот полей на закате умолк,
Дремлющий ветер укрылся в тени...
Знай, что у снов есть священнейший долг –
Души спасают от порчи они.
Кила просыпается в абсолютной тьме.
Несколько секунд он нервно озирается по сторонам и щупает собственное лицо, пока, наконец, не находит взглядом узкую полоску света, тянущуюся со входа. Кила осторожно переворачивается на бок и скатывается с кровати, подползает к спасительной полосе на четвереньках и протягивает дрожащую руку к свету. Потяжелевшее тело вновь наполняется энергией, и мальчик издаёт ментальный вздох – свет здесь, сплошная тьма была всего лишь в его кошмаре... Кила нервно оглядывается через плечо, боясь, что разбудил мать, но находит её дремлющей на своём месте. Неужели она, вечно тревожащаяся и нервная, не заметила его?
Кила наклоняется к земле низко-низко, и глаза его сияют от внезапного осознания: она слишком устала и, наверное, впервые перебрала с благовониями, а потому не заметит, как он ушмыгнул ненадолго – она вообще всё чаще расставляет их по дому и зажигает, забывая даже проветрить до его прихода; часто бледнеет и озирается, сжимая в руках непогашенную сладкопахнущую нить... И даже если она ненадолго откроет глаза, инстинктивно проверяя, где он, то не заметит, точно не заметит, как вместо него укрытой лежит охапка душистых цветов, не коснётся его разума и не пресечёт... не пресечёт его маленькое, но заветное желание.
Он выбегает босиком на каменную плитку, пугливо прижимаясь к стене, ныряя под каждый выступ, как будто кто-то именно сегодня выглянет из хижины, увидит его и поднимет шум; и тогда точно проснётся мать, и тогда точно не видать ему ни леса, ни даже опушки с распускающимися маленькими цветочками... А потому он ступает аккуратно, почти бесшумно, двигается быстрыми рывками, пока, наконец, не добирается до вытоптанной дорожки и не бежит со всей силы, пригнувшись, оглушённый биением собственных сердец. И теперь шуршание листьев и травы не выдаст его – ведь те, кто могут услышать, далеко, а все воины сегодня, как и вчера, как и два дня назад, отчего-то толпятся у главного выхода.
И Кила, от жажды жить, мчится по поляне, топча цветы, с такой скоростью, что чуть не врезается в плотно сгрудившиеся деревья. Стоит несколько секунд, поджав одну ногу, а затем осторожно вступает в прохладу под их кронами. И сердце вновь учащённо бьётся, отдавая в горло, но уже не от страха быть пойманным, а от чего-то нового, одурманивающего, впитавшегося в кожу – от ощущения свободы в окружении природы. Кила касается мягкого ствола, проводит по нему рукой, ощущая сухие древесные узоры, проклёвывающиеся цветки... И двигается дальше, ощупывая, трогая, прикасаясь, пока кожа не начинает зудеть и ныть. Кила недовольно морщится, отдёргивает руку, пока до него в конце концов не доходит – свет звёзд и луны уже не может пробиться к нему сквозь ветви. Мальчик пугливо оборачивается и сжимается, пятится назад, на ощупь ведя себя по обратному пути... Пока не заходит ещё глубже, пока стволы деревьев под его ладонями не грубеют, уже врезаясь в нежную кожу.
Кила тяжело оседает на ближайшее дерево и опускает голову, – как учила мать – чтобы собраться с мыслями. Неужели он забыл дорогу назад? Или он и не следил за ней?! Зачем же, зачем, неужели не мог ограничиться лишь тем, что собрал бы со стволов пару замысловатых цветков – и назад, домой, пока никто не заметил! Теперь мать точно узнает о его пропаже, и вот-вот, с секунды на секунду, её гневный голос раздастся у него в голове... От ужаса он даже сдавливает череп по бокам, так, что даже глаза начинают болеть.
С секунды на секунду... С минуты на минуту... Почему она вообще боялась отпустить его куда-то дальше, везде ведь могла найти его и прикоснуться к разуму?!
Кила оседает на землю, обхватывает руками колени и сотрясается в беззвучных всхлипах... Ну нет, нет, даже если всё идёт неправильно, разве трястись и ждать чего-то – единственный возможный выход?! Разве он, как говорила мама, не рождён среди великого народа, разве он не Перворож...
А как насчёт того самого красного света, что лился сквозь кроны на патрулирующих тамплиеров? Новый свет всегда очищает мысли и помогает обрести новые силы. Да, именно! – Кила медленно, найдя опору в ближайших деревьях, двигается вперёд, вглубь, всё щурясь и посматривая на опускающиеся кроны. Хоть где-то, хоть где-то, хоть где-то мелькнёт ведь, мелькнёт свет, ведь правда?
И откуда-то сверху, снизу и сзади шёпотом льётся протяжная песня...
Молча идёт под покровом во тьме
Странник без сна и без ведома дней.
Что он таит у себя на уме?
Тени становятся только страшней.
Кила вытягивает пухлую багровую руку вперёд и несколько секунд молча смотрит на свою кожу. Только потом доходит, что это всего лишь отсветы, а не пролившийся сок деревьев... отсветы, неужели?!
С силой разгребая ветки впереди себя, мальчик подаётся навстречу тёмно-красным лучам, впитывая их энергию... но сердце его отчего-то сжимается. Красные линии текут вдоль вен на руках, забираются в линии ладоней и режут глаза, пронзают сами мысли и как будто бы усиливают напряжённый мотив в голове Килы. Он перешагивает через порванные колючие лозы и подставляет себя свету, жмурясь от его опаляющего прикосновения, и на мгновение его взгляд цепляется за что-то, торчащее между деревьев. Узкая поляна испещрена чужими следами, ветви изрезаны, а на стволах отпечатан узор, похожий на узор доспехов – удивительно, почти точь-в-точь как те, что запрятаны матерью дома; Кила как-то нашёл их, когда она уходила куда-то, но вот только за это она осадила его болезненной телепамой! Мальчик ступает ближе к источнику света и врезается руками в холодную механическую поверхность. Стряхивает гной и листья – что это, устройство древней машины? Но оно вовсе не похоже на те, что Кила видел как-то в голограммах с Айура; привычные символы, племенные узоры изрезаны, испещрены новыми надписями, с трудом читаемыми; вместо гладких выступов – грубые пики и колья. Кила ведёт рукой выше, постепенно нащупывая тепло, второй рукой прикрывает лицо, защищаясь от злого света... несколько секунд он смотрит прямо на гигантский красный глаз, выползший на середину твёрдой чёрной пластины, а глаз заливает его лицо ярко-алым. Несколько секунд в голове его звучит тягучая, вязкая песня, затмевающая разум. Секунда – и сломанная груда деревьев позади него вспыхивает ярко-красным, кроваво-красным, цветом своего древесного сока.
Отблеск луны охраняет твой сон,
Странник уходит, лишь только усни.
Кила жмётся к холодной земле, но ощущает жар прямо у себя за спиной. Зажмурившись, он перекатывается, скрываясь за волочащимися по земле сбитыми кем-то ранее колючими лозами, и сворачивается клубком, боясь даже пошевелиться.
Чистых сердец не дотронется он;
Ярко сверкают во тьме их огни.
Секунда, секунда, ещё секунда; девять ударов сердец, отдающихся в горле. Вой заставляет кроны трястись в судорогах, а жар от огня рядом с телом вынуждает кричать кожу. Кила отталкивается от земли, загребая грязь под когти, и прыжками устремляется прочь, сотрясаясь от рвущихся наружу рыданий и бешеного ритма сердец. А металлический вой сотрясает лес вокруг него, пробуждает забитые детской наивностью инстинкты, и открываются перед глазами Килы прижженные порезы на деревьях, следы закованных в броню ног, смятые кучи гнили, врезающиеся глубоко в стволы куски золотого металла... следы разразившегося когда-то сражения, вечный шрам на сердце леса, который маленький несмышлёный протосс потревожил. Но почему кара ещё не настигла его голову, почему навстречу ему ещё не примчался отряд тамплиеров, почему... почему мать ещё не вопит у него в голове, разбуженная ощущением его ужаса, возмущенная его самонадеянным поступком?! Кила спотыкается, раздирает о края лоз и ветвей руки и ноги так, что брызжет кровь, набирает занозы в стопы и искренне желает, желает всей душой, чтобы мать кричала на него, чтобы вывела хоть перед всей колонией, чтобы... чтобы... чтобы хоть чей-либо голос звучал у него в голове, кроме этого сиплого, приглушённого, который так страшно напевает мамину колыбельную...
Кила замирает на краю леса, упершись руками в вязкую гнилую землю.
Всё тело сотрясается от ужаса.
Всё тело трясётся от осознания.
Он смотрит на распускающийся над хижинами кроваво-красный огненный цветок, истекая слезами и кровью.
«Кила».
Спокойный. Тихий. Нежный. Почему такой голос сейчас принадлежит его матери?
«Тебе нельзя возвращаться, родной».
Металлический вой эхом отзывается в голове, прижимает к земле жухлую траву. Ему вторит поднявшийся в воздух лепесток огня и далекий гром – взрыв.
«Убегай как можно дальше».
Но вся сущность его говорит ему об обратном. Он видит тени на огненном фоне – незнакомые чёрные воины, всё мечущиеся среди хрупких и тонких теней колонистов. Он не думает, а просто шагает вперёд.
«Послушай меня, Кила. Хоть сейчас послушай. Я потом найду тебя. А сейчас просто беги, Кила».
Холодные грязные тела. Неужели им так удобно сейчас – спать в этих странных, неестественных позах? Неужели им не мешает царящий вокруг хаос из каких-то криков и грома?
Кила с трудом заставляет себя переступать через них, шатаясь, будто в бреду, пока мать упорно пытается что-то сказать его, о чём-то предупредить. Он не видит её, не ощущает знакомого присутствия, путается и захлёбывается в волнах чужих эмоций и ощущений, так, что перед глазами темнеет. И только тихо повторяющаяся клятва в голове помогает ему удержаться на ногах.
«Orin rahlga... ui tork...»
Эхо её голоса страшно фонит. Страшно. Страшно. Он впервые боялся не собственной матери. Он впервые с ужасом подумал о её жизни.
«Orin'kwah...»
Киле никогда не нравилось, что мама почти официально называет его малышом. И сейчас ему не нравится. Не нравится, что её голос распадается на части, что эхо говорит невпопад, что её телепамы заглушает неправильный, жуткий, ужасный, страшный, отвратительный хлюпающий хрип.
Он бежит вперёд, не помня себя – настолько болят стопы. Спотыкается о лежащего на земле мальчика и катится вниз по жёсткой каменной плитке. Он даже не понимает, были ли у мальчика глаза стеклянными, или же он просто видел собственное отражение на металле.
Его маленькое дрожащее тело с силой врезается в раздробленный каменный выступ и замирает, едва заметно подрагивая от сжигающих душу слёз, которым даже не хватает сил выступить на коже.
Он смотрит на залитой звёздами небо и на секунду, на одну секунду встречается взглядом с горящими огненно-красными глазами.
Ты только спи, orin'kwah, только спи...
***
– Какой-то он слишком щуплый, – Посвященный недоверчиво смотрит на болтающееся в когтях своей Нижней детское тельце. В красных глазах на секунду вспыхивает азарт.
– Они все такие, эти, кхалайские, – фыркает тал'даримка, – Но это всего лишь незначительная, временная деталь. В таком возрасте легко забывается прежняя изнеженная жизнь, и воспитать фанатичного Приверженца гораздо проще.
Её голос хищно скрипит, и от этого даже высший по рангу тал'дарим морщится. Он брезгливо ощупывает пухлое серое лицо и сжимает его металлическими когтями. А ребёнок неплохо сохранился, – они рассчитывали лишь отобрать ценные технологии у колонистов Империи и увести несколько знающих толк в осадных технологиях кхалаев – а ведь шанс, что после бомбардировки такой мелкий уцелел бы, крайне мал. Может, и правда получится вывести неплохого фанатика?
– Ему нужно новое имя.
– Осторожно, когда даёшь имя новому питомцу, начинаешь слишком быстро привязываться к нему, – почти пропела тал'даримка. Ему следовало бы наказать её за дерзость, но иногда подобные выходки забавляли его. Он приглушенно хмыкает и рассматривает новый трофей с разных сторон, вращая в руках.
– Но ты ведь давно выбрал подходящее, верно, господин Нурока?~
– Пожалуй, это так. С этого дня его будут звать...
***
Солнца цветок опустился за край,
Семенем стал он из россыпи звёзд...
Спи, мой малыш, поскорей засыпай,
Путь на рассвете наш будет непрост...
Шёпот полей на закате умолк,
Дремлющий ветер укрылся в тени...
Знай, что у снов есть священнейший долг –
Души спасают от порчи они.
Молча идёт под покровом во тьме
Странник без сна и без ведома дней.
Что он таит у себя на уме?
Тени становятся только страшней.
Отблеск луны охраняет твой сон,
Странник уходит, лишь только усни.
Чистых сердец не дотронется он;
Ярко сверкают во тьме их огни.
Ты только спи, мой малыш, только спи...
