Эстетика нищебродства

      «Хорошо началась неделя», — сказал тот, кого должны были повесить в понедельник. Сегодня не понедельник, но меня вполне могут вздернуть, да. От этого в Париже XV века никто не застрахован в принципе, а уж за жизнь человека, которого под руки тащит куда-то толпа грязнющих, вонючих мужиков, я бы тем более не поручилась. И это означает, что я сейчас не могу поручиться ни за свою жизнь, ни за неприкосновенность нижней части моего тела. Неприятно, правда? Вот и я так думаю.       Ну вот какого шницеля я подписалась на это?! Говорила мне мама, что мое неумение сидеть на попе ровно сведет ее в могилу. Мамуля слегка ошиблась, это сведет в могилу не её, а меня! Ох, ну что же делать… В мою правую руку вцепился коренастый тип с распухшим от беспробудного пьянства лицом. Тип был одет в огромную рубаху, свисающую ему до колен, что было очень практично, потому что днём этот индивидуум «работает» безруким, так что вполне целые верхние конечности нужно где-то незаметно прятать. Левую руку сжимал в титановых тисках (во всяком случае, ощущения были именно такие) мужик с чёрной повязкой на лбу, которая утром, я уверена, окажется уже на глазах, а её обладатель сиплым и унылым голосом затянет: «Пода-а-айте Христа ради». Этим людям даже не нужно иметь при себе трудовую книжку, по ним и так понятно, кто в какой деятельности специализируется.       За мной и основным конвоем двигалась ещё целая вереница нищих, которые то ли страховали моих конвоиров от неожиданного сопротивления пленницы (меня, то бишь), то ли просто хотели поглазеть, как меня вздернут. Ну конечно, ведь казни здесь — главное развлечение. Невольно вспоминается отрывок из песенки: «Ведь одна из главных социальных бед, что в селе у нас культурной жизни нет». Париж XV века, что то село: культурная жизнь, доступная простому обывателю, чаще всего представлена казнями, мучениями, истязаниями у позорного столба… Ну а что вы хотели? Вы ведь любите смотреть по зомбо-ящику криминальную хронику? Вот и средневековые парижане любят, и они, заметьте, не в голубой экран пялятся, а становятся настоящими очевидцами событий! Можете начинать завидовать. А люди, изумляющиеся сейчас, как можно с интересом наблюдать за расправой над живым человеком, могут взять на себя труд подумать, отчего их современники получают удовольствие от наблюдения за полицейским, избивающим какого-нибудь человека. Но что-то я ударилась в демагогию, а ведь если я что-нибудь не придумаю, меня просто прикончат. Не хочу умирать, я ещё замуж не вышла! Так, что я могу сделать? Теоретически я могу пнуть промеж ног «слепца», врезать «безрукому» (или наоборот, но не суть) и попытаться сделать ноги, но это было бы очень глупо и бесполезно, потому что окружающая меня толпа бродяг не даст улизнуть их сегодняшнему вечернему развлечению. Если что, под словами «вечернее развлечение» я имела в виду удавку, а не то, что вы подумали. Кстати, что интересно, никто из этих представителей мужского пола не покушается на мои «нижние этажи». Видимо, и у разбойников есть совесть. Ну или я страшная настолько, что даже бродяги меня не хотят. Не то, чтобы мне было обидно, но… Заставляет задуматься. Боже, о чем я вообще думаю! Единственное, что я могу сделать этим нищим, это уболтать их до смерти, во всех остальных случаях они количественно и качественно (сильные, заразы) превосходят меня. А я, как назло, совсем не умею драться.       Тем временем, из бесчисленных маленьких, грязных и вонючих, словно мои спутники, улочек мы вышли на огромную площадь. Похоже, здесь все грязное и вонючее, и мне пора смириться с этим. Я читала описание Двора Чудес в книге великого (и безжалостного) Гюго, но одно дело прочитать, и совсем другое увидеть и понюхать эту ужасную клоаку. Удивительно, до какого состояния может довести человека бедность. Сердце сжимается, когда смотришь на этих павших людей. Вот, к примеру, вон та девушка, которая обнимает за толстую шею и целует в дряблую щеку отвратительного, жирного мужлана. Свиноподобный мужик ржет (видимо, уже в дрова), а его мерзкие ручонки совсем не так целомудренны, как руки моих сопровождающих. А девчонка ведь, может быть, младше меня! Что этот урод пообещал ей? Еды? Денег? В любом случае, не от хорошей жизни она сидит у него на коленях и терпит его клешни на себе. Честное слово, моим предсмертным желанием будет врезать наглецу.       Или что вы скажете насчёт старушки, которая с безучастным лицом смотрит на пламя костра. Что она видит в языках пламени? Что вынудило её прийти сюда? Где её дети… Есть ли у неё дети… Неужели все эти материалисты, да хоть тот же Карл Маркс, правы, и люди — это такие зверушки, которые лишь украшают себя мишурой культуры, морали, нравственности, а на деле, если не удовлетворены базовые инстинкты пожрать, посрать (я извиняюсь), попить, так оскотиниваются, что опускаются даже ниже животных. Ведь никто из этих людей не хочет такой жизни! У них ведь тоже были мечты, планы, может даже амбиции.       Как же они глубоко несчастны! Неудивительно, что они не ценят жизнь. Ни свою, ни чужую. Они ведь не желают мне зла. Просто казнь в их понимании это такое пустячное дело. Это происходит каждый день, они видят это всю жизнь. Это повседневность, ничего особенного.       — Бедняги, — невольно вырвалось у меня. Хотелось рыдать от созерцания этого беспробудного горя, от жалости к этой девчонке, той старушке, вон тому ревущему младенцу. Смерть для них в определённой степени — избавление.       Меня волокли сквозь толпу, я задергалась, когда по моей тушке начали гулять чужие руки, но быстро поняла, что этим людям плевать на мои сомнительные формы. Они искали мой кошелёк или хоть что-то, что можно у меня стибрить. Что ж, удачи. Если вы найдёте, что у меня украсть, я буду вам только благодарна. Чья-то рука вцепилась в мой ошейник. Э-э-э, нет, добрый человек, даже и не думай. Я не сняла его ради соответствия здешней моде, и ради тебя тем более не сниму.       — А ну убери конечность! — рявкнула я, покосившись на грязную руку. Нет, кусать это я не буду.       — Ошейник, — изумленно произнёс нищий, — гляньте-ка, у нее ошейник, точно она собака!       Все, местное общество больше не интересует мой скромный скарб, его интересует только мой ошейник.       — Да, у меня ошейник. Вот и не трогайте мой ошейник, он ничего не стоит для вас, а для меня он очень важен.       — Собака, оборотень, полуумная, — поползло по рядам бродяг.       Да, да, именно так тут обычно и реагируют. Даже в моём родном времени такие аксессуары не считаются нормальными, а уж тут… Кто-то все же попытался стащить мою драгоценность.       — Руки! — я резко дернулась, и ошейник остался в руках воришки.       — Эй, отдай! Меня все равно скоро повесят, тебе трудно подождать!       Но мальчишка уже скрылся в толпе. Врешь, не уйдешь. Я рванулась, как сумасшедшая, врезала одному конвоиру, оставила рукав своего платья в руке второго и бросилась ловить пацаненка. Конечно же, далеко убежать мне не удалось. С воплями, криками и ругательствами меня сбили с ног, скрутили руки за спиной, сели на ноги. «Безрукий» отвесил мне смачную оплеуху, видимо, в качестве мести. Причём, пощёчина была такой сильной, что я почувствовала во рту кровь, а из глаз сами собой хлынули слёзы. Вот проклятье эльфов.       — Эй, ну кого там ещё принесли черти?!       И как только этому голосу удалось перекричать все это сборище.