Эстетика нищебродства

      Яркий солнечный луч пробивается в помещение, ползет по земле, доходит до вороха ткани, который выполняет роль постели. Я давно уже не сплю, но усиленно делаю вид, что пребываю в объятиях Морфея. Так у меня намного больше шансов сохранить покой и тишину на как можно более длительное время. И, зная нашу жизнь, кто бы меня осудил за это? День обещает быть жарким, как и положено лету. В мире, где у тебя весьма ненадёжная крыша над головой (шатер) и не так много тёплой одежды, резко меняется отношение к романтичным дождливым вечерам, когда большинство интровертных и задумчивых натур сидят на подоконниках и думают «о нем». Все, финита! Тётя Сандра вышла из возраста интровертных и задумчивых натур. Переболела. Да и Бог с ними, кто бы по ним скучал вообще. Мой вовсе не абстрактный, а вполне конкретный «он» ещё не вернулся из ночного рейда. Да, к сожалению, мне так и не удалось переубедить кучку мужиков, выросших благодаря грабежу, что воровать это, видите ли, нехорошо. Недолгое время я даже была расстроена по этому поводу, но затем ко мне подошёл Греня, похлопал по плечу и изрек:       — Не берите в голову, мадам. Время все рассудит. Если этому суждено произойти, оно случится без ваших огорчений. Ежели нет… Он все же взрослый человек. И дитя-то переубедить сложно.       И я сказала:«Аминь». И перестала выжирать Клопену и себе мозг. Буду любить, что есть. Другого не дано. Вообще-то, будь мы с Клопеном в голливудском фильме, события развивались бы совершенно иначе. По тамошнему* сценарию мне, вероятно, пришлось бы занять позицию «хорошая девушка», а Клопену — «плохой парень». А что делают хорошие девушки в подавляющем большинстве американских фильмов? Правильно, исправляют плохого парня. Которого любят. Ну или говорят, что любят. Как это происходит? Парню выжирают мозг на тему «Ты отвратительное существо, сеющее зло, но я — светлый и прекрасный ангел, который все равно любит тебя, хоть ты и скотина. Изволь соответствовать моему светлому образу, а иначе ты меня не любишь, ты предатель, и я ухожу». Что делает плохой парень? Срочно все осознаёт, смиряется, покорной овцой трусит за своей ненаглядной, клянется ей в любви/верности и — что исправится. Самым ярким примером такого тандема могут быть хоть те же Белль и Румпельштильцхен из «Однажды в сказке». Любовь все изменит. Ха! Всегда хотелось спросить у сценаристов: «Господа, я извиняюсь, где вы видели, чтобы люди, достигшие совершеннолетия, так сильно менялись из любви к женщине?». Не бывает, чтобы взрослый, самодостаточный человек превратился в коврик для ног только потому, что ему гормоны в голову ударили. Очевидно, что нет любви в той, которой прежде нужно что-то изменить в своём избраннике. И не может человек быть носителем абсолютного добра или абсолютного зла. Как хорошо, что мы не в голливудском фильме. Хотя, может быть, однажды Клопен и пересмотрит свои приоритеты, кто знает… По крайней мере, это точно будет именно его свободный выбор, а я уж точно не стану манипулировать.       Штора у входа в шатёр отодвинулась, и на пороге появился Клопен. Легок на помине. Я быстро закрыла глаза. Шаги приближались, тишину шатра нарушило чужое, прерывистое дыхание, а затем звон. Клопен принёс деньги. Куда более приятным ощущением был запах свежего хлеба и мяса. Сегодня у нас будет еда. Я не смогла сдержать улыбку. Наверняка, это уже выдало меня. Так и есть. Клопен негромко и устало смеётся, треплет за волосы, целует. Я открываю глаза и сажусь. Он выглядит утомленным, как я и думала, потрепанным. Но что это? Кровь на рубашке? Я вцепляюсь в кусок красной ткани.       — Что это?       — Не моя. Я солдата ранил.       Выдыхаю… Живой, здоровый. И с добычей. Говорит короткими, рублеными фразами — верный признак крайней усталости. Бедный мой…       — Все в порядке?       Спрашиваю на всякий случай. Конечно, Клопен сразу бы сообщил, если бы кто-то из его банды пострадал, но я все-таки задаю этот вопрос и получаю логичный ответ:       — Да.       Все, расспросы закончены. Я помогаю Клопену раздеться, забираю его окровавленную рубашку и укладываю спать. Его моментально вырубает.       Мы с Гренгуаром и Эсмеральдой работаем в дневную смену. Даем выступления в городке, который накануне грабил Клопен. Всё-таки хорошо, что до изобретения СМИ ещё многие и многие века. Это даёт нам право спокойно жить на территории Франции везде, кроме Парижа. Остальные уголки страны никто элементарно не известил, что вот есть такие преступники на свете, как Клопен, Сандра и Эсмеральда. Конечно, вы можете подумать, что раз солдат видел Клопена (хоть бы тот, который был им ранен), то нам стоит бежать, но нет. Дело в том, что отсутствие фонарей и наличие забавных масок (Греня такую фишку изобрёл, чтобы уж точно не спалиться) исключают вероятность быть узнанным процентов на семьдесят. А если бы кто-то лишился маски, то мы бы уже конечно были давно в пути. Но Клопен сказал, что все в порядке, а значит, мы можем идти в город. На самом деле, мы столько уже этих городов исходили, что я даже не пытаюсь запоминать названия. Более того, я не уверена, что мы не пересекли границу и не покинули Францию. Что ни говорите, а в Средневековье было намного больше свободы. Никакого визового режима, никаких особенных границ, никаких СМИ. Если бы мы хотели повторить это наше путешествие в двадцать первом веке, то оно закончилось бы даже не начавшись, ибо нам, цыганам, элементарно никто не выдал бы шенген. Разве что в рамках какого-нибудь закона об эмигрантах, но это уже совсем другая история.       Итак, я, Греня и Эсма отправились с утреца пораньше работать, Клопен и его банда дрыхнут без задних ног, а на хозяйстве у нас осталась Пакетта. Слава тапкам, что Клод успел переговорить с ней до того, как мы двинулись в путь. Под влиянием беседы со священником Шантфлери согласилась ночевать в отдельном шатре, не вешаться на Эсмеральду и даже разрешила нам всем её так называть, хотя сама упрямо кличет Агнессой. Вообще-то говоря, Пакетта — крутейшая женщина, когда не включает маньяка или чокнутую мамашу. Впрочем, ни то, ни другое ей в вину никто не ставит. Мы ж все понимаем. Травма и все такое. А уж какие диагнозы Пакетте поставил бы Фрейд! Об этом мне даже думать не хочется. Если отбросить последствия психологического удара, то в лице Шантфлери мы будем иметь позитивную, целеустремленную, сильную и очень верную женщину, которую не сломали ни годы затворничества, ни страшная потеря, ни очень тяжёлая жизнь. Она — профессионал по выживанию в тяжёлых условиях, с ней наш быт заиграл новыми красками и стало значительно легче. В общем, бывают моменты, когда я ею восхищаюсь. А иногда мне хочется её убить. Но это нормально. Обычные человеческие взаимоотношения. Кстати, от моей ревности не осталось и следа. Клопен и Пакетта абсолютно не интересуются друг другом, хотя Эсмеральда радостно называет их «мама» и «папа».       Удивительно, но Гренгуар и Эсмеральда тоже как-то изменились немного. Буквально на моих глазах Эсма начала превращаться из мечтательного и глупенького подростка во взрослую девушку, умеющую более-менее правильно расставлять приоритеты. Она уже избавилась от значительной доли эгоизма и инфантильности и стала заботливой женой, не теряя изначально присущей ей элегантности, ловкости и лёгкости. Воздушная пчёлка Гюго познала такое явление, как «ответственность». Это самое явление в значительной степени изменило и Пьера. Его любовь к куртуазности и к Эсмеральде заставила поэта развивать физическую силу, смелость. Принудила его ваять прекрасного рыцаря для обожаемой цыганки не на страницах бумаги, а из себя самого. А прекрасный рыцарь в совокупности с изначальным умом, талантом и эстетическим чувством Грени давал чудный коктейль, который помог Эсмеральде окончательно забыть отвратного Фебуса.       Мне было дико любопытно, как все-таки Эсмеральда сказала «да» своему муженьку, с этим я и приставала поочерёдно то к цыганке, то к поэту. Эсмеральда, конечно, краснела и ничего не отвечала. Да я и сама понимала, что не моё это дело в их семью лезть с такими вопросами, но… Любопытство сгубило кошку. Ведь и мы с Клопеном же принимали определённое участие в создании этой семьи. Советы давали. Клопен Пьера тренировал, я Эсмеральду песочила на тему «Нафига тебе позорный, бесполезный, пустой мужик? Посмотри, какой симпатичный муж тут рядом бегает». В один из дней мой интерес был удовлетворен.       В этот вечер я только-только проводила Клопена и его банду на дело, Эсмеральда с Пакеттой легли спать, а мы с Греней поддерживали костёр, разгоняющий комаров. Тогда Пьер и завел свой рассказ.       — Я в тот день ногу потянул, мышцы выворачивало. Когда вы-то пропали, мсье Труйльфу был способен пребывать лишь в двух состояниях: агрессия и пьяное забытье. Дабы как-то сбить агрессию я бился с ним, дрался. Это не было тренировкой, ибо мсье меня не щадил и бил всерьёз. И всякий раз побеждал. А я залечивал раны и снова шёл. Снова проигрывал. А Эсмеральда смотрела на все это и молчала. А в тот день не вытерпела и стала спрашивать, для чего я это делаю и чего добиваюсь.       В тот день Гренгуар лежал в постели и следил глазами за цыганкой, которая прикладывала компрессы к его больной ноге и вытирала кровь. В какой-то момент она присела возле мужа и взяла его за руку.       — Для чего ты это делаешь, Пьер? Сколько раз говорила, чтобы не лез ты к Клопену, когда ему худо.       Гренгуар приподнялся на локтях и улыбнулся.       — Пустяки. Ты любишь Феба, и я понимаю, отчего. Я ведь слаб и тщедушен. Но я исправлю это, я буду достоин тебя.       — Мне горько видеть твою боль.       — Ты не должна беспокоиться об этом, я ведь не покалечен. Помнится, мсье Труйльфу говорил, что после нашей свадьбы меня станут бить три дня, что приучит меня к побоям. В его словах была своя правда.       — Ты делаешь это, чтобы затмить Феба?       — Я делаю это, чтобы не быть слабым и иметь возможность защитить тех, кто мне дорог, если это потребуется. Ну и затмить Феба было бы неплохо.       Последнее предложение прозвучало в устах Гренгуара с юмором, Эсмеральда улыбнулась.       — У тебя нет шпор и блестящих на солнце лат. Ты не смог спасти меня от того страшного горбуна.       — Да, это так. Но неужели ты всегда будешь помнить об этом?       Однако, Эсмеральда продолжала:       — Но ты спас меня от невежества и каждый день спасаешь от голода и одиночества. У тебя нет другой невесты, кроме меня. И ты не обманываешь меня. И я тоже хочу, чтобы ты был в порядке и не испытывал голода и боли. Я буду заботиться о тебе так же, как ты заботишься обо мне. И буду любить тебя. Да, разреши мне любить тебя.       Разумеется, Пьер разрешил. Ещё бы он этого не сделал, если уже долгие дни пытался этого добиться. Пожалуй, в момент рассказа стоило видеть лицо Грени, подвергнутое мечтательной дымкой. Все-таки взросление пошло Эсмеральде на пользу и включило её мозг. А Пьер убеждён, что и я приняла немалое участие в том, чтобы цыганские извилины начали срочно функционировать. Например, моя попытка вывести Фебуса на чистую воду хоть и принесла нам кучу проблем в виде пристального внимания стражей порядка, голода, безработицы, ранения Клопена… Но зато глаза Эсмеральды действительно открылись. Да, иногда я думаю, стоила ли игра свеч, но потом вспоминаю, что, если бы не ранение Клопена, то у меня никогда бы не было повода притащить Клода Фролло во Двор Чудес. И Жеан бы не пришёл. И Жан не получил бы шанса выйти в люди и так и остался бы маленьким вором. Так что, все, что ни делается, к лучшему, как ни крути. Думаю, Клод сказал бы, что в том моём решении была десница Божья. А шут его знает…       Кстати, о вышеназванных товарищах. Как ни странно, но у них все благополучно. Жак Шармолю заступился за своего святого друга, и Клода опять определили в Собор на старое место. Узнав об этом, лично я слегка приуныла. Я ведь так старалась, вытаскивала архидиакона в люди, неужели наш святейший интроверт опять зарылся в свои свитки… Ан нет! Житуха во Дворе Чудес пошла священнику на пользу, и он развел нехилый такой движ: открыл несколько благотворительных фондов на свои же кровные, нанял туда персонала, что обеспечило рабочими местами немало бедняков, постоянно курирует их, насколько я знаю. Ещё Собор Парижской Богоматери его стараниями превратился в убежище для всех сирых и убогих. Сам Клод нашёл применение своим гениальным мозгам и отправился преподавать в Сорбонну. И открыл школу для бедняков, в которой преподавали студенты Сорбонны.       Жан успешно поступил в колледж Торши, и я более чем уверена, что через несколько лет поступит и в Сорбонну. А ещё Жан учит начальные классы в школе Клода и стал пономарем в Соборе. С Квазимодо ничего кардинальным образом не изменилось, как звонил в свои колокола, так и звонит. И чувствует себя счастливым. Ну и ладно.       Жеан с компанией тоже в порядке. Честно говоря, половина его бродяг сбежала под крылышко доброго дядюшки Клода, а другую половину поделили между собой Фролло-младший и Матиас. В итоге получилось два мини-табора, которые гадали, давали представления, немножко разбирались в медицине (незаконченное образование в колледже помогло Жеану), ну и подворовывали, само собой. Куда ж без этого. А ещё у Матиаса и Флер скоро родится ребёнок. Или дети. Ну, кажется, теперь я обо всем рассказала, кроме одной истории, недавно со мной произошедшей.       В одно утро я проснулась и обнаружила, что ошейник мой, благодаря которому меня до сих пор домой не унесло, исчез. Невозможно описать истерику, в которую вылилось такое открытие. Целый день мы только и делали, что разыскивали заветную вещицу, а Клопен втыкал, пытаясь понять, чего это меня так расстроила пропажа ошейника любимой собачки. Прошли сутки, меня трясло, колотило и паркинсонило. Прошли вторые сутки. И ничего. Совсем. Таким образом я поняла, что-либо неизвестный автор письма меня обманул, либо… Что-то изменилось. Но не суть важно, главное, что я все ещё здесь, рядом со своими родными, а на выходные к нам приезжают Клод и Жан.       И пусть иногда случаются неприятности, пусть смерть идёт за нами по пятам каждый день, но я точно знаю, что мы сдюжим и все-все переживём. Ведь вера горы двигает.       Сгусток нематериальной энергии разрезает метафизическое пространство и окружает другой сгусток энергии. Через мгновение первый сгусток оформляется и принимает вид задумчивого мужчины пятидесяти с лишним лет и седыми бакенбардами. Мужчина скрещивает руки на груди и окидывает взглядом яркий клубок света.       — Ну что я говорил, Карл. Ты проспорил.       Второй сгусток лениво, как-то нехотя оформился в мужика с длинной бородой и широкой копной волос.       — Это частный случай, Виктор.       — Прекрати, Карл, мы договаривались. Берём абсолютно обыкновенную, среднестатистическую девушку двадцать первого века и отправляем в Париж шестнадцатого века. И наблюдаем за её поведением. Так что в итоге первично идея или материя?       Виктор Гюго (а это был именно он) окинул оппонента ироническим взглядом, явно наслаждаясь победой.       — Идея, — хмуро ответил Карл Маркс и тряхнул головой, — но это все равно всего лишь частный случай.       — Если мы имеем возможность увидеть хотя бы одну белую ворону, мы уже не имеем права говорить, что белые вороны не существуют, — пожал плечами Гюго, — ты сам выбрал её для этой миссии, так что нечего теперь жаловаться. Просто прими это как доказанный факт, Карл. Идея — первична, материя — вторична.       Карл Маркс ничего не ответил. Признавать правоту Виктора не хотелось, но и не признать было невозможно хотя бы потому, что он теперь на собственном опыте убедился в наличии загробной жизни. Ну и девчонка эта Сандра тоже…       — Ладно, — отмахнулся Виктор, — пойдём. Давненько мы Создателя не навещали.       — Да как же Его не навестишь, когда Он трансцендентен и находится везде, — не менее хмуро заметил Маркс.       — Везде, Карлуша, но точно не в твоей душе. Туда Ему только предстоит попасть. Если только эта история тебя хоть чему-то научила.       Маркс вздохнул, кивнул и последовал за своим старинным во всех смыслах этого слова другом дальше… Дальше… Дальше… Две фигуры растворились в метафизическом пространстве.