Расколоть на Ад

Если Ад существовал, то он был бесконечно бьющейся о покрытые искривлёнными шипами стенки мыслью, кровоточащей от собственного бессилия. Мышцы налились изнутри, набухли, как весенние почки, готовые лопнуть от стремлений вырасти во что-то большее. Сердце трепыхалось, как бабочка, прижигаемая огнём. Её беззвучная агония выплетала узоры страданий на некогда белоснежном холсте. Сущность ломалась, крошилась, на куски дробились остатки сознания, которое потом вновь собиралось в подобие себя. Всё вокруг имело цвет боли, вкус боли, запах боли, и эти чувства разносились по всему телу, безвольному сосуду, менявшему форму и состояние. Когда она спала, ей было так хорошо. Но почему же сейчас она уже не спит? Самым невыносимым был запах гари, въевшийся в слизистую носа. Срочно, немедленно, неотложным образом оторвать эту гадость от лица! Но какие же непослушные руки, будто насаженные на колья шнуры, пропитанные не то кровью, не то железом. И на губах этот едкий привкус, прожигающий до дёсен сок, капающий дальше в горло, бронхи, затекающий в альвеолы… Как же ей хочется снова заснуть! Если Ад существовал, он был не горячим, он был не холодным, он был… шепчущим. Мириады голосов нестройным хором ворковали, утешали, грозили, порицали, уговаривали, настраивали, провоцировали, запугивали, звали… Мужские и женские, звонкие и хриплые, полные желчи и светлейшей надежды, они вбивались в барабанные перепонки. И не было конца и края их монотонным переговорам. А она даже не могла понять, что они от неё хотели. И говорили они вообще с ней, или так только казалось? Если Ад существовал, он содержал в себе лица, повёрнутые только в её сторону. Их внимательные, изучающие, встревоженные, грустные, требовательные выражения обескураживали, а взгляды пронзали её существо осязаемыми копьями. Иногда лица смеялись, но чаще были сосредоточенными и обеспокоенными. Ещё она видела смирившиеся и расслабленные, но те были как будто в стороне, отдельно от остальных, огораживаемые от них полупрозрачной плёнкой недосягаемости. Страшные и идеальные в одно и то же время… Орил жаждала уснуть, но её намеренно тянули к свету и осознанной мысли, той самой, что причиняла неудобства и боль. Ей пророчили небытие, ибо хрупкая девушка едва ли способна пережить тот кошмар, что выпал на её долю. Орил рада была согласиться с ними и покорно сомкнуть веки, но иголка, пронзающая душу насквозь, давила с такой силой, что страдалица невольно выпрыгивала из темноты. Больше спать нельзя. Сильный дух у этой девушки, говорили люди. Настолько сильный, что в какой-то момент сумел подавить чудовище внутри, вытеснить его на краешек и восстановить контроль над утраченным. Орил хотелось посмеяться над ними. Контроль? Над чем? Над тем куском бестолковой плоти, сжигаемой внутренним жаром, испускаемой последний нектар из некогда сочной мякоти? Что ей досталось в итоге? Если Ад существовал, он был громче десятикратно усиленного оркестра, внедрявшего мелодию в самые уши, заливавшего ноты, словно расплавленный металл, прямиком в мозг. Разлетавшиеся по всем измерениям вспышки тормозили течение крови, и она начинала пузыриться прямо в венах, а натянутые звонкими струнами жилы запутывались в королевские петли. Как многообразно это ощущение, и ещё миллиарды его слуг топтались на подмостках, махая ручками в такт нестройной композиции из стонов и охов. Если Ада и не существовало, она сочинила его прямо тут, в нигде, повиснув между жизнью и смертью приросшей к стене пылинкой, что отчего-то не выдуло ветром. А вместе с ним рисовала картину из всевозможных оттенков боли, а та, в свою очередь, вылепливала саму Орил из собственной материи. Хотелось посмеяться над нелепостью случая, но спазм почти сломал ей хребет. Какая замечательная иллюстрация бессилия и самого изощрённого вида пытки, который только можно придумать! Под лопатки заползла щекотка и силилась добраться до позвонков. Девушке померещилось, что она прихлопнула её ладонью, но потом блестящие осколки кое-как отразили правду: она парализована, какие, к бесам, движения? Орил сжала от досады зубы, так что засаднили дёсны, но и тут бегущее за повозкой реальности осознание с опозданием подмечало, какая это ложь. Пленнице своего положения не терпелось закричать, поджать под себя ноги и кататься на месте, сбрасывая с передника существования все крошки страданий. Иногда в темноте сомкнутых век проступали пёстрые холодные цвета. Орил мерещилось, что она спускается в подземелье, окрашенное во всевозможные оттенки синего и фиолетового. Ласковый свет мягко ложился на каменные плиты с гравировкой: кажется, то было лицо какого-то древнего стража, чья борода напоминала тянувшиеся во всех направлениях корни дерева. Матовое сияние замерло возле стен, и где-то в отдалении шуршала вода. Однако сырости не ощущалось. Воздух был сухим, никаких сквозняков, забиравшихся под одежду, без затхлости и дурного привкуса старости. Подземелье казалось спокойным, почти по-домашнему уютным, манящим присесть возле стены под факелом с голубоватым огнём и полюбоваться сказочным свечением. Девушка никогда не бывала в этом месте раньше, правда, оно всё равно внушало ностальгию. Эта странность скрипела на зубах безвкусной крошкой, но распробовать её Орил не успевала. Её выталкивало из туманного образа, единственного, не причинявшего страданий. «Нужно подождать» - твердили голоса. А кому это нужно? Орил мечтала плюнуть им в лицо, хотя и понимала, что поступок не перенесёт их на её место. Силы медленно возвращались к ней, но разбитая душа не склеивалась. Чем ближе Орил находилась к свету, тем хуже ей становилось. Всё тело пронизывали нестерпимые мучения, и девушка чувствовала, как по щекам текут слёзы, но самообладание распадалось на мясистые куски. Кристально чистая боль, наполненная самыми яркими оттенками, завораживала и сковывала своим нерушимым совершенством. Падать, падать бесконечно в этот ледяной омут, покрываться инеем от кончиков ресниц до стенок артерий. Как хорошо и как ужасно… А потом они утопили её в непроницаемом дёгте, и витражные витрины со всеми видами боли покрылись трещинами. На грудь прилегла нежданная лёгкость, но и она вскоре улетучилась. Девушке показалось, что её подняли на огромную высоту и сбросили вниз. А потом открыла глаза и обнаружила себя прикованной к постели. Сиделка здорово намучилась с девушкой. В полуслепом порыве больная бросалась на женщину, душила её, кричала, извивалась и билась, когда на помощь прибегали остальные лекари. Была ли это настоящая Орил, или её место давно занял потускневший от времени двойник, по привычке реагировавший на окружающие явления как и сама девушка? «Нужно перетерпеть» - успокаивающе шептали лекари, похлопывая больную по запястью. Орил отдёргивала руку и сжималась в комок, стремясь спастись от давления нависшего пространства. Такое плотное и острое, что даже воздух способен прорезать кожу и всосаться в кровь, насадить органы на остриё и выдрать их с корнями. Каждый день, каждый час, раз за разом, девушка лишалась то печени, то селезёнки, а иногда какие-то незначительные, но ощутимые куски плоти выдёргивали из основания, как кирпичи из фундамента. Но всё это была ложь. Иллюзия, наигрываемая упрямым хищником, не желавшим мириться с поражением. Его поставили в угол, а Он упорствовал в своих проказах, которые сыпались не на мимо пробегавших сиделок, а одну-единственную девушку. Орил судорожно ощупывала грудную клетку, и пальцы подсказывали, что та цела и невредима. Но внутри буйствовала орда, кромсавшая каждую частичку, и больная переставала верить тактильным ощущениям. Значит, ей осталось только одно: вырезать неугомонных злодеев из собственной плоти. Девушка билась лбом о спинку кровати, царапала её ногтями, вгрызалась, как голодный отшельник в с трудом добытую пищу. Ссадины не могли потягаться с ураганом, бушевавшим внутри, и содранные ногти принимались за досадную мелочь. Дерево трещало и ломалось, но отодранные куски были слишком маленькими и ветхими, а другого оружия в комнату не приносили. Тогда Орил принималась обматывать себя одеялом, сдавливая то горло, то запястья, то живот, слушая, как чужеродный страх долбится о стенки рассудка. «Тебе нужно больше спать. Сон излечит» - не унимались они. Легко сказать. Со временем день поменялся местом с ночью. Пародировавшее блаженное спокойствие псевдоумиротворение перекочевало из снов в реальность, а кромсавшая пытка перебралась в мир грёз. Теперь Орил боялась спать, корчась в постели и подкладывая подушечки пальцев под веки. Окружающее всё ещё давило, надвигалось со всех сторон, но в нём стало возможным ориентироваться и каким-то непостижимым образом удерживать сознание цельным, в то время как во сне оно снова рассыпалось на запчасти. Они не приносили ей зеркало, беспокоясь, что девушка разобьёт его и перережет вены. Орил не стала бы так глупо поступать. Она бы сразу вонзила осколок в сонную артерию. Но и без насмешливого отражения догадывалась, как ужасно выглядела. Ведь она являлась не какой-нибудь больной оспой или чумой. Банальщина. Всё было куда хуже. Но симптомы схожие. Пытаясь встать, Орил неизменно сражалась с выворачивавшимся из-под ступней полом. Её качало и валило с ног, а перед глазами плясали разноцветные пятна. И это они называли взять ситуацию под контроль? «Тебе надо много кушать, чтобы восстановить силы. Ешь больше. Тебе следует поесть» - повторяли они без конца, вызывая у Орил очередной приступ ярости. Или у Него, она не могла сказать наверняка. Кажется, Его кормление с ложки бесило ещё больше, и каждый глоток или проглоченный кусок имел вкус гнили. Девушка свешивалась с кровати и опустошала и так пустой желудок, и из осушённых глаз текли новые слёзы. Орил стирала их, и кожу постоянно жгло от усилий. Его это забавляло. Он стремился убить её, но при этом отчего-то ужасно боялся кончины соседки. На ноги её всё же подняли. Несмотря на ощущение, что она ходит по раскалённым углям, Орил была рада вернувшемуся равновесию. Физическому, так как душевное было утеряно. Девушка не пыталась обмануть себя, повторяла из раза в раз, что не живёт, а выживает. О внеплановом отмирании души напоминали сгущавшиеся образы, которые, она была убеждена, не имели ничего общего с реальным миром, однако неизменно преследовали её даже в периоды бодрствования. А ещё запах трупов вместо положенного аромата духов. Или въедливый шёпот, заглушавший настойчиво повторяемые слова живых людей. «Тебе нужно жить. Вдруг с твоей смертью оковы спадут, и чудовище вырвется?» - уговаривали они. Кажется, её мнение их не особо волновало. Накричав на них, Орил уходила в другую комнату и принималась кричать там, срывая злость на мебели и стенах. Это отнимало много энергии, и вскоре девушку начинало клонить в сон. Ужасное состояние, выводящее на тропу в Ад. Орил обещала не поддаваться гневу, но на следующий день всё повторялось. «Тебе нужно что-то делать, чем-то занять себя» - твердили они. Здравая идея. Минута бесцельного разглядывания какого-нибудь предмета приводила к помутнению. Из темноты выползали неразборчивые кошмары, тело поддавалось ломоте, а слуховые и обонятельные галлюцинации, и без того преследовавшие девушку повсюду, усиливались. Повседневность выручит её. Рассчитывая на ту, что всегда наскучивала ей в прошлой жизни, Орил всецело отдавалась обыденности. Сначала пробовала читать. Однако Его влияние до сих пор было велико, и после нескольких строчек буквы складывались в нечитаемую пошлость, и текст превращался в то ещё мракобесие. Неприятно, не выпуская книги из рук, попадать из исторического романа в описание собственных пыток калёным железом. Орил содрогалась всем телом и отшвыривала неповинный томик. Ей посоветовали занять себя созерцательным отдыхом. Любоваться, как игриво шныряет по стенам и потолку солнечный зайчик, или вздыхать над изысканными изгибами цветов. Орил любила природу. В детстве воспитатели часто водили её на озеро, и там девочка наблюдала за лениво плававшими утками, кидала камни в воду, создавая симметричные круги, и забиралась на растущие у берега деревья. Сейчас эти картины вспоминались как нечто ненастоящее и совершенно неправильное. Люди не могут быть так счастливы, думала Орил, силясь вернуть яркость воспоминаний. Но в них обязательно закрадывался кто-то завистливый, разливал чернила поверх насыщенных тонов, пропитывал каждый сантиметр безнадёжностью и горечью. Мерзкие жуки вылезали из-под коры дерева, на которое девушка взбиралась, из выделительных слёзных желёз воспитателей, ноздрей уток, топча огромными лапками чувства ностальгии и детского спокойствия. Прошлое мертво, и его следует закопать поглубже. Орил захлёбывалась в этой кладбищенской жиже, отплёвывалась, пыталась выкарабкаться из собственной могилы, но её утягивало назад. Черви заползали в ноздри и рот, проделывая туннели в почве самообладания. С воплем девушка вскакивала со стула и со слезами жаловалась, что не может сосредоточиться на прекрасном цветке, а вместо него видит расплывчатые контуры потерянного счастья. С солнечными зайчиками, на глазах превращавшимися в отвратительных монстров, тоже ничего не выходило. Какое же тогда дело удержит её внимание, не позволит чудовищу внутри переманить на свою сторону? Никакое, если Орил не научится концентрироваться на таких элементарных вещах. От безысходности девушка каталась по полу и скулила в рукав накидки. Бусины рассудка высыпались из пальцев и укатывались в бреши. «Тебе нужно…». Отчего-то слова мудрых наставников не утешали юное создание. Сейчас они казались потоком бреда, набором штампованных бравад, вырванными из бульварных романов цитат, пустых и бессмысленных, хотя раньше Орил всегда с восхищением прислушивалась к изречениям опытных жрецов. Хранители традиций, сведущие в магии и религии, они разливали повсюду свет знаний. Теперь ей казалось, что они кудахтают, как наряженные в разноцветные тряпки петухи. Конечно же, проблема скрывалась не в них. Девушка апатично взирала на исхудалую замухрышку в зеркале, к которому её начали подпускать с момента обретения рассудка, и замечала, с какой злобой та глядела в ответ. Мутный отблеск в уголке зрачка манил залепить затрещину отражению, чтобы не пялилось! Короткие медные волосы висели, как подстреленные и освежёванные тушки. Единственная длинная прядка, специально спасённая от ножниц и обыкновенно любовно заплетаемая Орил в крохотную косичку, забытой лентой жалась к шее. Этот период тянулся бесконечно долго. Выглядывая в окно, девушка не замечала изменений, но только оттого, что в их богами забытой глуши почти год напролёт природа оставалась одинаково унылой, и лишь иногда то холодело, то теплело в соответствии с месяцами. Орил всегда разделяла год на свои собственные сезоны: «гнетущая серо-болотная зелёность», «холодная гнетущая серо-болотная зелёность», «безлиственная удручённость» и «чуть более тёплая понурость». На улицу её не выпускали. Да Орил и сама не торопилась ступить в головокружительную бесконечность, страшась не совладать с навалившимся пространством. В животе всё скручивалось в тугой комок, когда она представляла, как обкусает кожу злонравный ветер, а в каждую пору забьются колючие песчинки, разрывая эпидермический слой, образовывая в нём трещины и глубокие раны. Лучше уж провести до конца дней в состоянии уткнувшегося в подушку молельщика. Её не торопились навещать. Кроме лиц наставников и суетливых, остерегающихся лекарей девушка пересекалась лишь с миражами. Они подстерегали в коридорах, дабы вгрызться в основание позвоночника, оттяпать мышцу или пробиться в мозжечок через горло. Орил неторопливо ступала по скрипучему паркету, чтобы в следующий момент обнаружить себя сидящей возле стены с запрокинутой головой и покрасневшими от неморгания глазами. Словно одурманенная, выпавшая из реальности. Девушка пугалась, хотя, казалось бы, пора привыкнуть к шаткости существования, и на четвереньках добиралась до комнаты. Поэтому вклинившаяся между двумя разноцветными полосами худощавая фигура Донала изумила Орил. Он словно пришёл из другого измерения, где вечное цветение, а солнце бескорыстно одаривает землю теплом. Девушка пощупала растерянного парня за руку, убеждаясь, что он настоящий, и только потом попробовала улыбнуться, но тут же схватилась за покалывающие виски. Донал обнял знакомую, послав через плечо гневный взгляд осуждающим позам мнущихся жрецов. Орил на объятие не ответила, борясь с желанием выпутаться из рук друга, потому как этот простенький физический контакт доводил Ловца до белого каления. Девушке мнилось, что кости трещат и мнутся уже оттого, что она стоит рядом с Доналом. В пересохшем горле стрекотали кузнечики, и слова не шли. Зато он, действительно, существовал, а не плескался в сиропе фантазий и грёз. У неё не было времени подумать о друге как следует, пока он не предстал перед ней, но черты парня порой проступали из небытия. Подобно дразнящему эху в лесу, сбивавшему, путавшему ещё больше, мысли о Донале мимолётно возникали и испарялись, когда завертевшаяся на месте, будто вода в жмурках, Орил уже не знала, в каком направлении двигаться. И когда парень разомкнул губы и заговорил, сознание девушки совершило ещё один переворот вокруг оси. Она переспросила, опасаясь, что шепчущие голоса снова сыграли с ней злую шутку и исказили все слова. Друг беспомощно посмотрел на сопровождавших жрецов и терпеливо повторил: - Я спросил, как ты себя чувствуешь, Мерис, - Донал едва не прикусил язык, натолкнувшись на немой вопрос на лице девушки. – Что-то не так?