Abyssus abyssum

Смерть и рождение, слава, безвестность, боль, наслаждение, богатство и бедность - все это случается равно с людьми хорошими и дурными, не являясь ни прекрасным, ни постыдным. А следовательно, не добро это и не зло. (Марк Аврелий)

*** 1506г Историю нашу, о терпеливый и высокочтимый слушатель, следует начать с того, что конец ноября в Сантандере выдался на диво мягким и теплым, и даже старожилы не могли припомнить второго такого. Только дожди порой шли обложные, по нескольку дней, но и те были на удивление ласковы, так что рыбаки возносили благодарственные молитвы святому Николаусу и апостолу Андрею, своему покровителю. А почтенный дон Франсиско Гонсалес, хозяин маленькой рыбацкой шхуны, всегда молился святой Анне, матери Приснодевы Марии, и она неизменно была к нему милостива. Так и в этот день, когда прибежал трактирщиков мальчишка и сказал, что трое господ желают нанять лодку до Бернико. Господа дону Гонсалесу, однако, не слишком приглянулись, особенно один, высокий и молчаливый, с рукой в перевязи. Взгляд, что твой хищник, подумал Гонсалес. Бывает, попадется в сети бонито(1) или рыба-меченосец, и толку с нее никакого, и в руки не дастся, если вовремя колотушкой не оглушить - только сети порвет. Вот и этот из таких. Однако второй взгляд на молчаливого незнакомца, который назвал себя сеньором де Ла-Мота, унес львиную долю этой неприязни. И дон Гонсалес даже сожалел, что вызвал местного альгвасила допросить проезжих. Однако те, будучи и допрошены, говорили одно и то же - что они купцы из Медина дель Кампо, и что едут на побережье встретить долженствующий прибыть корабль с зерном и взяли с собой деньги, дабы заплатить за пшеницу. Так что дон Гонсалес вздохнул с облегчением, когда альгвасил отбыл - куш за провоз купцов должен был остаться за ним. Правда, ушлые торгаши снизили его цену с пятидесяти до двадцати шести дукатов, но и то можно считать кушем, коли обычно люди подряжаются за пятнадцать. Да еще этот светлоглазый дал золотой, когда садились в лодку. Золотой показался дону Франсиско горячим, будто из пламени вынутым. Однако, когда капитан пробовал монету на зуб, она была не теплее обычного. ...Летят соленые брызги по-над фальшбортом. С некоторых пор он ненавидит морские путешествия - память о том, как везли связанным в тесном вонючем трюме, где он то и дело терял сознание от духоты и голода, или же погружался в пучину бредовых видений, еще слишком сильна. Он ненавидит морские путешествия - но в тех видениях он видел берег моря, с нездешним, необыкновенно белым песком, и струящийся откуда-то белый свет был нежен и ласков. И убегала по урезу моря двойная дорожка следов, будто шли двое, взявшись за руки - да что там за руки, обнявшись, прижавшись друг к другу. "Цезарь или ничто" - возможно ему давно пора стать ничем. И думать о том, чье это теплое море и чьи ноги оставили в песке те замываемые теплым морем следы. *** 1963г. - Она сама напрашивалась! Юбку эту блядскую надела, губки-глазки, то-се... - Ей всего пятнадцать. И твой братец - полный идиот, если не подумал об этом. Теперь пусть отдувается. Ничего, посидит немножко за решеткой - поумнеет, ему полезно. Лоуренс только презрительно хмыкнул и по дурной привычке дернул подбородком - Нативидад Рамирес не стоила даже того, чтобы на нее злиться. Не будь она лучшей студенткой курса и не собирайся он пристроиться в ее команду для совместного проекта, он вообще не стал бы с нею разговаривать. Удивительно, как его вообще занесло на этот курс антропологии - можно, конечно, сказать, что пить надо меньше, а еще меньше заключать пари на нетрезвую голову. А теперь вот еще семестр вариться в этом сборище. Ловко же его поймал Шарп, ничего не скажешь. - Мы нашли хорошего адвоката, Нави, - высокомерно бросил он, прекрасно зная, что Рамирес не выносила, когда ее длинное и громоздкое испанское имя сокращали. - И его сразу выпустили под залог. Так что Питер и дня в тюрьме не пробудет, не надейся. И вообще, на что еще годится такой индейский мусор, как та прошмандовка? В шестнадцать это будет уже патентованая шлюха, на которой пробы ставить будет негде. Собравшиеся угодливо захихикали - если Нативидад Рамирес была лучшей студенткой и любимицей профессоров, то Лоуренс Палмер был заводилой в кружке золотой молодежи, с недавнего времени он завоевал статус первого бабника факультета и, судя по всему, не собирался его отдавать. Ожидалась дежурная лекция, предмет был обязательным и малоинтересным, и в ожидании опаздывающего профессора заняться было особенно нечем, так что подразнить профессорскую любимицу казалось забавным развлечением. Кроме того, высказаться насчет индейцев - безусловно, лучший способ вывести Нативидад из равновесия. Рамирес, хоть и отличница, в руках себя держать не умела ни разу. А коренные народы были ее темой и ее коньком, хотя сама она, будучи чистокровной испанкой, к индейцам отношения не имела. Вот и теперь смуглое лицо Нави медленно наливалось предательским багрянцем. - Индейский мусор? Так, значит, Палмер? - начала она. Лоуренс затаил дыхание, предвкушая, какой сейчас будет взрыв, и даже попытался удержаться от того, чтобы встряхнуть кистями рук - еще одна дурная привычка, совсем недавно появилась. Рамирес разразилась громогласной лекцией, начавшейся с "Да знаешь ли ты, что индейцы..." Сидевший рядом с Лоуренсом Ален Шарп сдержанно улыбнулся - несколько раз он сам так же раскручивал Нави на лекции про индейцев и с точностью до хода мог сказать, что будет дальше. Следовало немного разнообразить программу. - Знаю, Нави, - отеческим тоном прервал он девушку. - Знаю все, что ты сейчас скажешь. Про футбол, каучук и календарь. Нативидад совсем не собиралась говорить ни о первом, ни о втором, ни о третьем, но вмешательство Алена было слишком неожиданным, чтобы она сразу нашлась с ответом. А Шарп продолжал все тем же мягким тоном: - Твои гордые испанские предки, которыми ты так кичишься, немало потрудились, нанося здешним индейцам пользу цивилизации и причиняя добро католичества. Ну и не менее гордые индейцы им достойно отплатили... Ален выдержал идеальную паузу - не больше, чем потребовалось Нативидад, чтоб собраться с мыслями и выдать "Шарп, да как ты..." - Я еще не закончил, - подчеркнутая мягкость Шарпа играла в его пользу - Нави Рамирес не умела так же холодно и ровно вести дискуссии, так что симпатии публики были на стороне Алена. Его горящие спокойной уверенностью карие глаза остановились на лице каждого из присутствующих - точно отмерянные доли секунды. И Лоуренс улыбнулся, представив, как через несколько лет трезвый холодный разум его приятеля сделает Алена звездой адвокатуры. - Так вот, индейцы достойно отплатили - сифилис, о котором в Старом Свете до колумбовых плаваний не знали, табак, кока... Собравшиеся слушали, открыв рот. Если высокий атлетичный блондин Лоуренс со своей ослепительной улыбкой и глубокой завораживающей синевой глаз был первым в клубах и на спортплощадке, то изящный язвительный умница Ален был первым в дискуссиях такого рода. - Между тем, когда Монтесума и его присные еще по дикарски вырезали сердца из несчастных жертв, в Старом Свете умами властвовали Леонардо и Микеланджело, великолепный Макиавелли писал своего "Государя", а при флорентийском дворе и в Ватикане собирались лучшие умы, провидевшие в политике и культуре на многие века вперед. Так что вполне очевидно, в чью пользу разница. Нативидад начала было что-то говорить, но восторженный рев, которым встретили речь Алена, заглушил ее голос. *** - Хорошо ты ее отделал, - Лоуренс размашисто хлопнул Алена по спине. Лекции на сегодня закончились, они были свободны. - Сейчас бы завалиться куда-нибудь, пропустить по стаканчику... - он забормотал что-то неразборчивое, потом словно встряхнулся. - По стаканчику, да? - повторил Лоуренс, стараясь выговаривать слова четко и раздельно. - Неплохо, - со всегдашней сдержанностью ответил Шарп. Ему было не по себе. Оттого ли, что, оставшись вместе с Лоуренсом и "антропологами", он пропустил историю права - да нет, вряд ли, он ведь все продумал, и сегодняшняя тема была изучена заранее, тем более, что и трудностей там не предполагалось. Так откуда появилось это "не по себе" - не оттого ведь, что сегодня утром, забежав перехватить чего-нибудь в ближайшую к факультету закусочную, он увидел там Нативидад Рамирес. Раньше он почти не обращал на нее внимания - Рамирес была лишь удобным поводом выделиться, попробовать себя, поиграть говорильными мускулами, как называл это Палмер. Но в закусочной, незамеченный, Ален наблюдал, как девушка, не отрывая взгляд от растрепанного толстого тома, аккуратно отправляла в рот палочки картошки фри, держа их двумя пальчиками с коротко стрижеными ненакрашенными ногтями, изредка макала картошку в соус, не забывала прихлебывать из большого стакана кофе. В этом была какая-то непостижимая гармония, властная и успокаивающая, от которой словно исчезли грохот подносов, гул голосов и трещание кассового аппарата. Хотя уж что-что, а внешность у Рамирес непримечательна - она невысокого роста, тощая и угловатая, со смугло матовым лицом и парой маленьких черных родинок на щеке. Как, оказывается, Ален хорошо помнит ее лицо! Склонившееся над книгой, и темная прядь падает на щеку, и темные глаза следят за строчками, а губы чуть шевелятся, точно повторяя прочитанное. Ален так и не узнал, что же Нави тогда читала. - Ты еще с нами? - Ален очнулся. Лоуренс тряс его за плечо. А рядом стоял Карлос Аранья - Ален и не заметил, как тот подошел. Карлос казался личностью загадочной, хотя большинство студентов, если спросить их, как им нравится Аранья, ответили бы на вопрос вопросом - "Кто-кто? Аранья? Какой Аранья?" Но для Алена Карлос Аранья частенько служил предметом для размышлений - слишком уж странной казалось его непоказная скрытность. Он не то чтобы специально старался выглядеть отшельником, как многие - Ален все больше убеждался, что именно отшельником Карлос и был по-настоящему. Наблюдать за Карлосом было неимоверно сложно - он обладал искусством оставаться незаметным даже на людях. Вот и сейчас из разговора Араньи с Палмером Шарп понял, что и на лекции, и во время спора с Нативидад Карлос присутствовал в аудитории. Но Ален, отличавшийся прекрасной памятью на лица, никак не мог вспомнить, чтобы видел сегодня его лицо. - Карлито предлагает поехать развлечься, - с ненатуральным энтузиазмом воскликнул Лоуренс. - Говорит, что знает одно местечко... Ален даже не успел удивиться, отчего это вдруг развлечься им предлагает Карлос Аранья. Не говоря уже о том, что он не был из их круга - Аранья никогда раньше не был сторонником развлечений. И развлечений вообще, и тем более развлечений того свойства, что нравились Палмеру и Шарпу. Впоследствии, с трудом припоминая случившееся - картинки расплывались, разбивались на маленькие фрагменты и ни за что не желали складываться, - Ален удивлялся еще и тому, что они с Палмером так беспрекословно последовали за Араньей. Впереди были выходные. Не прошло и часа, как они уже тряслись в стареньком джипе Карлоса, и снова оставалось только удивляться, как это Лоуренс вообще согласился поместить свою задницу в эту разбитую колымагу. Удивляться - если бы сознанием Алена не овладела успокаивающая расслабленность. Так что дорогой он даже задремал, а задремать в машине у Алена обычно означало полностью довериться водителю. Впрочем, возможно, даже хорошо, что за рулем был не Лоуренс - с Палмером в последний месяц стало происходить что-то странное, он мог вдруг начать дрыгать ногой на улице ни с того ни с сего, и Ален побаивался, что какая-то из поездок с Палмером за рулем окончится в кювете. - Прибыли, выходите, - глуховатый голос Карлоса звучал непривычно - резко и повелительно. И они с Лоуренсом послушались, послушались, черт побери! Увидели, что уже почти стемнело, что вокруг какие-то развалюхи, а джип остановился у одной из развалюх. Увидели, что у ограды стоит какой-то старик, и лицо старика почти не видно в густой тени высокой акации, которая свешивается из-за ограды. Видны только белые, ненатуральной, почти светящейся белизны волосы. Дальнейшее сохранилось в памяти Алена какими-то кусками, ошметками, обломками - вот они сидят у костра во дворе дома, вот старик раздает им что-то твердое и сухое на ощупь, вот они, повинуясь все той же неодолимо влекущей их воле, разжевывают это сухое и твердое, и рот заполняется вязкой слюной, и мучительно хочется пить... 1506г. Что-то давит на грудь, что-то твердое... Больно... ногу словно зажало в тиски. Темнота расступается, и становятся видны звезды. - Чертова скотина, давно уже надо было отдать тебя шкуродеру, - рявкнул грубый бас. - Пусть бы сделал из тебя славный барабан. Ни на что другое ты больше не годишься, бурдюк с кишками... Ну-ка, еще раз... Рядом послышался стон. - Бедняжку Бьянку бы еще не покалечило, - послышался робкий тенор. - Куда уж там больше? - отрезал бас. - Бывает, от таких ударов безумцы исцеляются, - заметил третий голос, молодой и звонкий. - Ну-ка, дай я ослика подгоню!.. Что-то подалось, и давящая тяжесть убралась. Громадная масса двинулась прочь, освобождая взору темное, унизанное звездами небо. - Ты жива там, Нати? - чьи-то руки потянули вверх. Вытащили. Поставили на ноги. - Ну-ну, девочка, - успокаивающе загудел бас. Его исторгал здоровяк с густой черной бородой и мощными ручищами. - Стой, стой на ногах, держись. Как же мы без твоих ножек, без твоих плясок?.. Рядом возились, тянули - и наконец откуда-то снизу, из темноты вытянули стонущее тело. Разметались из-под платка светлые волосы - такие же, как были у Лоуренса, мелькнуло в сознании. "У Лоуренса?" - спросил чей-то голос. И другой голос насмешливо ответил - "У какого еще Лоуренса?" - Не нужно было этой дорогой ехать, - послышалось отовсюду. - Эдак мы и через месяц до Памплоны не доберемся. Памплона... зачем нам Памплона, разве мы в Испании? - Разве мы в Испании? - произнеслось само. Кругом захохотали. - Бедняжка Нати, никак головой приложилась и приключилось у нее помрачение, - пророкотал бородатый бас. А худенький парнишка, обладатель того самого молодого голоса, с улыбкой произнес: - Бывает, и не такое бывает, - и заговорил раздельно и внушительно, отодвигая с лица Алена спутанные длинные темные пряди, которые мешали видеть: - Мы в Наварре, Нати. И направляемся ко двору короля Иоанна, который слывет государем добрым и щедрым, и говорят, сам балуется игрой на флейте. А стало быть, и нас приветит. Ален, услышавший все это, не решился более ничего спрашивать. Вместо этого он обратился к существу, которое, он знал, было Лоуренсом. И верно, эти голубые глаза были глазами Лоуренса, и волосы были такого же золотистого цвета, как у Лоуренса. Только вот длиной они почти доставали до колен. Лоуренс еще не пришел в себя, голубые глаза были неподвижны, устремлены вверх, в темное небо, только дыхание короткими рваными толчками вырывалось из груди. Но главное - Лоуренс был девушкой и звался Бьянкой. Это зналось как-то само собой. И вот в этом полагался самый главный ужас теперешнего их положения. Очень хотелось пить, горло пересохло. Пока остальные члены бродячей труппы возились с повозкой, Ален, едва рассвело, отошел к роднику, громко журчавшему неподалеку. Хрустально чистая вода, сбегавшая со склонившегося к тропе скалистого отрога, собиралась в крошечное озерцо с каменистым дном. Напившись, Ален вгляделся в темную гладкую водяную поверхность, где на дне едва различались серые и темно-розовые, цвета сырого мяса, камни. И оттуда, из озера на него глянуло удивительно знакомое лицо - смугловатое, с чуть раскосыми большими глазами, с подвижными ртом. Что-то зверушечье всегда чудилось в этом лице. Но сейчас главным было то, что это было лицо девушки, лицо Нативидад Рамирес. - Нати... Ален... Нати, помоги мне! Блондинка, спотыкаясь, бежала к нему от повозки. Очевидно, она только что очнулась и переживала такое же потрясение. Лоуренс... Сознание разрывалось, голова ощутимо болела, и все тело наполнял все тот же поглощающий ужас, унять который можно было только одним способом - принять свершившееся. Или хотя бы сделать вид, что принимаешь. Ален... Нати... Нави... Нативидад... Глубокий вздох - как перед прыжком в бездну. - Все хорошо, милая моя Кини, - откуда-то пришло это уменьшительное, и услышав его, блондинка как-то сразу успокоилась, словно ручное животное, заслышавшее свою кличку. - Все хорошо... Повозку кое-как починили и поставили на колеса. Мул, тащивший ее, не пострадал, и бродячая труппа двинулась по извилистой пыльной дороге на север.