Abyssus abyssum

- С ними надо говорить. Лоза как человек, любит умный разговор и ласку. Ну вот так, сейчас тебя подкормим, и ты восхвалишь Господа зеленью своих листьев, и принесешь плоды... Для Нати самым трудным было не смеяться при виде почтенного дона Иньиго де Мендоса, когда он вот так двигался вдоль рядов начавших пробуждаться лоз, следил за тем, как они с Лисенком разрыхляли почву и подсыпали удобрения - навоз, смешанный с древесными опилками и еще какими-то темно-ржавыми кусочками, которые дон Иньиго добавлял в каждое ведро собственноручно. Научиться делать это оказалось не особенно трудно, хотя к полудню спина у Нати отчаянно болела от наклонов, а руки ныли. Но Лисенок доставал свой рожок - и его музыка словно возвращала им обоим силы. Старый, толстый как винная бочка, Иньиго де Мендоса любил свои виноградные лозы сильнее, чем иная мать любит своих детей. Нати поняла это сразу же, и когда в первый же день по прибытии в Матамороса хозяин повел их в виноградник, постаралась расхвалить и развосхищаться его лозами так, чтоб задобрить старого кастильца. Этот человек жил ради лоз и ради вина и считал, что в мире нет ничего важнее лоз и вина. Виноград и вино были его богами, которым добрый католик дон Иньиго смиренно поклонялся. Дни в Матамороса текли так медленно и однообразно, что каждый словно растягивался на целую неделю. И Нати казалось, что со времени их отбытия из Олите прошло по меньшей мере месяца три, тогда как прошло всего полмесяца. Они с Лисенком прижились в Матамороса довольно быстро, и конечно, львиная доля заслуги в том принадлежала Лисенку. Вечерами, когда работы в винограднике были закончены, а сеньор Иньиго усаживался в маленьком зальчике у горящего камина - он любил тепло, и в более холодной Наварре всегда скучал по кастильскому солнцу, - Лисенок и Нати также приходили, преувеличенно робко и подобострастно приветствуя важно кивавшего им хозяина. Старик раскуривал трубку - новшество, которое в Наварре еще не особенно прижилось, но среди кастильских дворян уже получило достаточное хождение, - и начинал ворчать на холодный ветер с гор, который был наслан как раз для того, чтобы погубить его несравненные лозы, привезенные из Бургундии, на дожди, на промозглую зиму. Наворчавшись всласть, он глубоко затягивался, выпускал кольцо дыма и бросал Лисенку: - Ну-ка, малый... Лисенок понятливо кивал. - О чем вашей милости угодно послушать сегодня? - спрашивал он. И, часто даже не дождавшись ответа, начинал рассказывать. Рассказывал он чудесно, и Нати вместе со старым Иньиго погружались в диковинный, страшноватый и упоительный мир, где добрым труженикам помогали маленькие домовички, где святой Петр вознаграждал бедняка, а святой Николай оживлял мертвых коней. Тревога, которая не оставляла Нати днем, утихала, укладывалась как послушный пес. Все будет благополучно, думала она, погружаясь под журчание Лисенкова рассказа в зыбкую полуявь-полудрему. Все будет благополучно. За две недели до того - Олите, Наварра ...После того, как они с Лисенком устроились в комнатке Хуанито, слуги и оруженосца Чезаре Борджиа, она начала быстро выздоравливать. Жар, вдавивший ее в постель, больше не возвращался, и слабость стала проходить. Лисенок ухаживал за нею как нянька, но его частенько вызывали в королевскую трапезную, где он был чем-то вроде приправы к основному блюду - потешные рассказы и шутки его, видимо, способствовали королевскому пищеварению. - Шуты живали богачами в старое доброе время, - гордо изрек как-то Лисенок, и показал две золотые монеты, которыми его одарили король и королева. Потом, став серьезным, придвинул низенький табурет и поставил на него одну ногу. - Что-то грядет, - он поморщился, поправляя задник башмака и не глядя на Нати. - Что-то мерзкое. Герцога Валентино они почти не видели - тот с утра проводил учения с пехотинцами, потом, отослав Хуанито, подолгу совещался с военными советниками короля Иоанна. А вот Хуанито стал проявлять к Нати совершенно определенные чувства. Он старался каждый день чем-то порадовать ее, приносил лакомства и, положив их на столик, тотчас же испарялся. Когда Нати, поправившись, танцевала для Борджиа и короля, Хуанито сидел в уголке и следил за ее танцем с выражением такого благоговения, будто она была небесным видением. Хуанито остался в Олите, когда Чезаре Борджиа с отрядом кавалеристов ранним утром выступил из города и двинулся на запад. - Я бы так хотел стать солдатом, - с грустью говорил он, стараясь не глядеть в глаза Нати. - А то - что я такое? Надеюсь, его высочество в следующий раз возьмет меня с собой. Но и после первой победы, и в компанию по отвоеванию у де Бомона графства Лерин Чезаре Борджиа своего слугу не взял. - Надеюсь, его высочество... - брови Хуанито встали страдальческим домиком. - Господи, хоть бы с его высочеством все было хорошо. Звучало это так по-детски, что Нати переглянулась с Лисенком, который сидел позади Хуанито и что-то мастерил. Тот улыбнулся и бесшумно выскользнул из комнаты. Хуанито, не заметивший этого, вновь устремил на Нати тоскливый взгляд. - Полюби меня, Нативидад, - вдруг жалобно попросил он. Нати погладила его по щеке. - Не могу, - ответила она. - Если ты думаешь, что я готова полюбить тебя только оттого, что ты видел меня голой... - Не говорить же этому мальчику про то, что ее телесная тяга к мужчинам перекрывалась отторжением рассудка, отравлялась чем-то до отвращения разумным и трезвым, как холодная вода, заливающая костер. И так было со всеми... почти со всеми. А к женщинам Нати не тянуло и вовсе. Хуанито помотал головой. - Нет, нет, нет, - поспешно заговорил он. - Ничего такого я не хотел. Твое сердце несвободно? - Совершенно свободно, - заверила Нати. И вздохнула. Какое-то движение послышалось у дверей, и через мгновение незнакомый слуга в одежде королевских цветов вошел бесцеремонно, будто к себе домой, и вручил вскочившему Хуанито большое блюдо с гранатами. - Для твоего господина. От его величества, - хмуро буркнул он. Снаружи послышались топот копыт и голоса. Ржали кони, смеялись люди, лязгала амуниция. - Его высочество вернулся! И Нати поняла, что улыбается и не может удержать этой улыбки. - Пойдем, пойдем, дорогой друг! - послышался голос Чезаре Борджиа. И он буквально ввалился в комнату вместе с огромным рослым капитаном кавалеристов. Тот был явно смущен и обрадован таким дружеским обращением прославленного герцога Валентино. Нати шмыгнула за занавеску - ей отчего-то стало жутко, будто от нее сейчас могут потребовать чего-то невероятного, что превышало ее силы и возможности, и не исполнить этого будет нельзя. - Твои кавалеристы показали себя как нельзя лучше, - говорил Борджиа капитану. - Я уже рассказал о том королю и сегодня вечером, когда мы будем пить за победу, я повторю это перед всеми. Хуанито, мыться мне! - бросил он. Нужды в этом не было - Хуанито уже убежал готовить все необходимое. - А теперь иди отдыхать и передай своим солдатам, что для меня честь идти в бой с такими молодцами, - Борджиа огляделся и заметил блюдо с гранатами. - Как кстати! Угощайся, мой добрый друг, - радушно бросил он и с помощью подбежавшего Хуанито принялся стаскивать грязную, забрызганную темным кирасу. - Большая честь, ваше высочество, - пробормотал капитан, сграбастывая гранат. Фруктовый ножик в его руках был как детская игрушка. Разрезанный, гранат лопнул, обнажив багряную зернистую мякоть. - Пойду я, с вашего дозволения. - Отдыхай, храбрый капитан. Вечером увидимся за королевским столом. Ты заслужил эту честь. Но капитану кавалеристов не суждено было появиться за королевским столом. Вечером у него началась тошнота и нестерпимые желудочные колики. Вид Борджиа, ворвавшегося в свои покои после этого известия, способен был напугать кого угодно. Взгляд его заметался по террасе, он нырнул во внутренний покой, осмотрел его, вернулся - и тут глаза его остановились на блюде с гранатами. - Кто принес это? - спросил Эль Валентино - тихим-тихим голосом, но так, что у Нати мороз подрал по коже. А Хуанито, к которому и был обращен вопрос, задрожал как осиновый лист. - Слуга... королевский слуга... я его прежде не видел, - проблеял он, когда Эль Валентино сгреб его за грудки. - Сказал, что это для моего господина от его величества... для вас, то есть... Борджиа отшвырнул его прочь, бросился на кушетку и прикрыл глаза. - Кто еще был в комнате, когда он это принес? - голос его был ненатурально сонным. - Я, ваша милость, - почти прошептала Нати. Во взгляде, который бросил на нее Хуанито, испуг мешался с благодарностью. - Все было так, как сказал ваш слуга. Борджиа испустил долгий тяжелый вздох, будто намеревался выдохнуть весь имеющийся в легких воздух. - Счастье, что они не знали, что вы не любите гранаты, - пробормотал Хуанито, осторожно присаживаясь у ног господина и принимаясь стягивать его сапоги. - Да уж... - глухо отозвался Чезаре. Нати же при этих словах показалось, что мысль ее пришпорили, будто норовистую лошадь, и эта мысль понеслась вскачь. - Не факт, что именно вы были целью, ваше высочество, - неожиданно для себя сказала Нати. И замерла от испуга - Борджиа рывком поднялся и сел на кушетке. - Все вон, - бросил он, схватив девушку за руку и стискивая так, что Нати вскрикнула от боли. Хуанито почти бегом выбежал из комнаты, за ним не спеша вышел Лисенок. - Кто? - герцог схватил обе руки Нати в свои. - Кто это сделал? У капитана все признаки отравления. А ел он перед тем вот эти гранаты. - Я не знаю, кто это сделал, - испуг Нати куда-то исчез. Теперь она твердо смотрела в горящие нечеловеческой яростью глаза Чезаре. - Могу лишь предполагать. Если они выбрали фрукт со столь плотной кожурой, отравить который надо еще постараться, значит, тщательно готовились. И уж привычки ваши должны были изучить первым делом. Как и то, что ваш слуга не принял бы угощение ни от кого, кроме человека короля. Эль Валентино кивнул. - Целью был любой, кто зайдет в ваши покои и получит отравленный фрукт из ваших рук. - Из рук Борджиа, отродья самого дьявола, - отозвался Чезаре. Из него словно выкачали кровь, руки бессильно легли на колени. - Кто бы ни пострадал - слухи расползаются быстро, особенно если им в этом помочь. А уж тем более капитан... кто пойдет за полководцем-отравителем? - Is fecit cui prodest,(1) - тихо сказала Нати. И осторожно взяла руку сидящего рядом мужчины в свои. - А ведь ты мне солгала, - так же тихо отозвался Чезаре. Движения Нати он словно не заметил. - Не было никакого отца-еврея, ученого, пострадавшего от Супремы. Не изучают евреи римское право. Скажи мне правду. Вторая его рука потянулась к щеке Нати, провела по ней, скользнула по губам, подбородку и уверенно легла на горло девушки. - Скажи... правду, - почти прошептал Чезаре, подвинувшись к ней близко-близко, так что Нати ощутила на виске его дыхание. И ладонь на ее горле чуть заметно сжалась. - Я не могу это... - Правду! - Сильная рука стиснула ее горло так, что она едва могла проталкивать в легкие крохотные порции воздуха. - Вы мне все равно не поверите!.. - отчаянно выхрипнула Нати. Рука чуть разжалась. И повинуясь вперившимся в нее светлым, как раскаленный металл, глазам, Нати начала рассказывать - реальности мешались в ее рассказе, там была и перевернувшаясь на дороге в Памплону повозка, из-под которой ее вытащили, и университет, и Карлос Аранья с его поездкой, и раздвоение сознания, не могущего уяснить для себя, чье же оно в конце концов - бедной танцовщицы-марранки или американского студента-юриста. - Ну что ж, такое сочинить трудно. Но ты была права, - прервал ее Борджиа, и пальцы его снова стиснулись на ее горле. - Я не верю тебе. - Макиавелли!.. - в последней отчаянной попытке убедить его Нати почти выкрикнула это имя. - Макиавелли напишет трактат о власти, о методах ее захвата и способах удержать власть... - Откуда ты можешь это знать? - почти прорычал Чезаре. - Он делился со мной под большим секретом своими идеями, хотел написать "De Principatibus", "О княжествах" - Он назовет его "Государь"(2), - ответила Нати. Она вдруг вспомнила почти дословно лекцию по политологии. - Назовет в честь... и в память вашего высочества. Рука, стискивавшая ее горло, разжалась. - В память? В память... И когда это будет? - спросил Чезаре одними губами. И Нати поняла, что имеет он в виду совсем не дату издания "Государя". - Не знаю, - честно призналась она. - Мы не изучали историю настолько подробно, чтобы заучивать даты таких... - она спохватилась, что это прозвучит грубо и пренебрежительно, - даты таких далеких времен. - Далеких времен? - усмехнулся Чезаре. Он отпустил ее и, как ни в чем не бывало, улегся на кушетку, вытянув ноги и закинув руки за голову. - И когда же ты все это изучала? - В тысяча девятьсот шестьдесят третьем году, - пробормотала Нати. Улыбка Чезаре стала шире. - Стало быть, до времен, когда женщины будут изучать римское право, я все-таки не доживу, - с преувеличенным облегчением сказал он. - И на том спасибо. - У нас женщин на курсе... не было. - Наконец она сказал это. И рассказала об еще одной стороне своей раздвоенности. Самой глубокой. Лицо Чезаре вытянулось, он приподнялся было, и Нати снова испугалась за свою жизнь. Но что-то мешало ей вскочить с кушетки и попытаться спастись бегством. Однако Борджиа снова лег все в той же расслабленной позе. - Чудны дела твои, Господи, - произнес он. - Так вот отчего ты так жестоко мучала моего бедного Хуанито. Он-то весь извелся от тоски по тебе. Нати, не зная, как ответить на это, пожала плечами. - Но скажи, - продолжал допытываться Борджиа, - неужели ты ни разу не испытала какой-то душевной привязанности - хоть к мужчине, хоть к женщине? Или в твоем мире это не принято? - Нет, почему же... - начала Нати, и умолкла, вспомнив Нативидад Рамирес с антропологического, ту Нативидад, лицо которой теперь было ее лицом. А затем вспомнилась еще одна деталь - та книга, которую Рамирес читала у окна закусочной, в то утро... Эта же книга потом лежала на столе аудитории перед нею. И обложка книги предстала перед Нати как наяву - Рафаэль Сабатини "Жизнь Чезаре Борджиа". - Впрочем, это неважно, - Эль Валентино потянулся и снова закрыл глаза. И добавил: - Приятель капитана, которому тот уделил кусочек граната, также занедужил. Но гораздо легче, так что, наверное, выберется. Свечи в канделябре догорали, три из пяти уже погасли, а оставшиеся потрескивали и вспыхивали, тени от них метались по невысокому потолку. А Хуанито, очевидно, боялся войти. - "Ищи, кому выгодно", - повторил Чезаре слова Нати. - Я ранил графского сына. Я с небольшим отрядом вытеснил Бомона из Лерина и разбил потом его войско. У него осталась одна Вьяна. Я отвоевал для короля его королевство. Почти отвоевал. "Кому выгодно". "Сui prodest". Нати молчала, чувствуя, что он и сам знает ответ. Слуга, принесший гранаты, не мог быть простым наемным убийцей с улицы. - Я хорошо запомнила лицо того, кто принес это блюдо, - робко проговорила Нати. - Это плохо, - пробормотал Чезаре, не открывая глаз. Снаружи послышался звук рожка, тихая, нежная мелодия, которой она еще не слышала. Впрочем, Лисенок почти никогда не повторялся. "Сплю-ю-ю, сплю-ю-ю, сплю-ю-ю", - заунывно раздавалось откуда-то из сада, вплеталось в мелодию, словно стенающая душа, которая обитала в старой части дворца, также покинула свое убежище и вышла послушать голос рожка. И догорающие свечи потрескивали, вторя успокаивающему ласковому напеву. Чезаре, казалось, уснул. Нати, не решаясь просто встать и выйти, продолжала сидеть на кушетке. А мелодия все летела, и Нати смотрела в лицо уснувшего человека, и на полутемной террасе это лицо показалось ей средоточием света. *** Он сидел перед Чезаре в своем белом затканном золотом парчовом одеянии. Сидел неподвижно. Как и всегда во время конклавов. Как скала. Сидел и слушал, и безмолвно требовал "Говори!" Точно слова сына были способны хоть на короткое время уберечь от неведомого ужаса того места, где сейчас пребывала его душа. - Я не перестаю спрашивать себя, - медленно говорил Чезаре, - если бы не был убит Хуан - остался бы я кардиналом? Если бы жив был Педро-Луис и занимал сейчас место Гонсалво Кордобы - обеспечил бы он мне беспрепятственный проход в Романью? Если бы Лукреция и я удостоверили нашу любовь... - "Если бы, если бы", - отрубил вдруг сидящий. - Это игра для философов и схоластов. Когда-то я сказал, что в твоих глазах нет страха. Теперь я вижу его. Ты одарен богато - умен, умеешь привлечь к себе, доблестен. Но все это перекрывается одним твоим пороком - гордыней. - Гордостью! Разве гордость моя - больше, чем у других? Нет. Я достиг большего, и гордость моя оправдана! - Чезаре бросился к отцу, но тот возвышался над ним, как неприступная гора. - Твоя гордыня - величайший грех перед Господом, - слова отца были словно камни, они били по плечам, давили своей тяжестью. - Я не верю в Бога! - исступленно воскликнул Чезаре. - Тогда это величайший грех перед теми, кого ты любишь. И кто любит тебя. Ты всегда точно знал, куда ударить больнее, отец. И бил - без жалости и капли сострадания. - И то, что случилось с тобой - возможно, это воля Универсума, возжаждавшего воздаяния. Ты всегда знал, куда ударить... Чтобы выбить слезы... чтобы убить надежду. - Годость - мой щит. Без нее мне не выжить, - Чезаре ощутил, как непрошенные слезы подкатили к глазам. - Ты сможешь, - отец ронял слова все так же тяжело. Тем же голосом, каким обрекал на смерть. - Но ты должен отделить бренное от бесконечного. - Но как??? - Нет, он не допустит слез! Только не перед отцом! Какие бы адские бездны ни говорили сейчас устами того. - Ты должен принять то, что тебе никогда не править Романьей. Никогда не вернуться в Рим. И никогда не увидеть Лукреции. Слеза все же обожгла его. Одна, но жгучая, как серный огнь преисподней. - Возвращайся в ад!!! *** Нати и не заметила, как заснула. Вопль Чезаре буквально сбросил ее с кушетки, инстинктивно она отползла и прижалась к стене. - Возвращайся в ад!! - ревел Чезаре. Меч в его руках разрубил воздух с сокрушительной яростью. - Ваше высочество! - раздался голос Хуанито. Неведомо как могло бы все повернуться, если бы юноша не преодолел страха перед своим грозным господином. Слуга пытался казаться спокойным. - Я нужен вам, ваше высочество? - повторил он вопрос. Ровным и почтительным тоном. Борджиа медленно подошел к низкому столику на террасе. Нати не видно было, что он делает. Но вот он повернулся, держа в руках маленький деревянный сундучок. И только сейчас, видно, вспомнил о Нати. - Ступай в спальню, - не терпящим возражений тоном сказал он. И Нати, едва переставляя ставшие ватными ноги, вышла с террасы и, миновав маленький внутренний покой, вошла в темную спальню. - Хуанито, чего ты хочешь для себя? - донеслось до нее прежде, чем она закрыла за собою дверь спальни. Страха не было, было какое-то оцепенение, когда она ощупью разделась и в одной нижней сорочке залезла на широкое ложе. Ложе казалось необжитым и холодным. "Его светлость допоздна засиживается на террасе, и почивать иной раз там ложится, прямо в гамаке", - сказал как-то Хуанито. Ей казалось, прошла целая вечность, пока открылась дверь, высокий силуэт мелькнул на мгновение на фоне полуосвещенного соседнего покоя, и снова наступила темнота. - Не бойся, я не причиню тебе обиды, - услышала она шепот. - Хотел отдать эту ночь и это ложе Хуанито, но тот, бедняга, никак не наберется храбрости, - Эль Валентино тихонько засмеялся. Нати слышала шорох одежды, потом покрывало рядом с нею приподнялось и Чезаре улегся с нею рядом. Он казался ледяной статуей, и Нати вдруг захотелось обнять его - хотя бы чтоб согреть. Но она не решалась даже пошевелиться. Только слушала тихое, легкое дыхание человека рядом с собой. - Никогда не спал с мужчиной в женском теле. - Кажется, ему удалось уяснить для себя все непонятности относительно природы ее тела и души, подумала Нати. Хоть кому-то это ясно, и то хлеб. Очевидно, Чезаре пришел в хорошее, или, по крайней мере, ровное расположение духа. - А как в вашем мире относятся к мужчинам, которые любят мужчин? - вдруг спросил он. - Это... позорно, - едва выдавила из себя Нати. Чезаре засмеялся. - Ты наверняка испытывал что-то подобное, - его рука скользнула под ее шею и с неожиданной нежностью притянула к себе. - А может, испытываешь? Нати замотала головой. Нет, никогда, никогда ее... его не тянуло к мужчинам. Никогда... раньше. - Неужели вы, люди будущего, такие трусы? Если бы я возжелал мужчину... - Чезаре придвинулся еще ближе, обхватил ее обеими руками, и колено его скользнуло между ног Нати, раздвигая их. Очень хотелось сейчас ответить на его объятия, прижаться к нему, но Нати вдруг живо вспомнила жесткую руку на своем горле. Впрочем, разве спасет ее эта пассивность, если мужчина, домогающийся ее сейчас, решит с нею разделаться? - Если бы я возжелал мужчину, - продолжал Чезаре, - не сомневайся, я бы взял его. Соблазном или... - Нати ощутила, как горячие уверенные пальцы ворвались в ее лоно, уже ставшее предательски влажным. - Будь со мной эту ночь, - прошептал Чезаре и приник к ее губам. Он целовал ее жадно, временами прикусывая то нижнюю, то верхнюю губу, его дыхание пахло травами, будто он только что жевал шалфей или что-то вроде, и Нати ответила на его поцелуй почти со стоном, обнимая, натягивая его на себя. Неважно, кто он, неважно кто она... "Будь со мной..." Как будто она имела власть отказаться... Как будто она отказалась бы, даже имея такую власть... - С тобой нет боли... - выдохнул Чезаре, овладевая ею. И в их стонах Нати почудилась та же мелодия, что доносилась на террасу. А когда они, утомленные, засыпали, она вдруг заметила, что на указательном пальце Чезаре нет перстня с головой быка, с которым он не расставался со времени прибытия в Олите. ...К утру капитан кавалерии, по словам лекаря, "отошел ко Господу, претерпев страшные телесные муки, включая кровавый понос и истечение крови из горла". А Нати и Лисенок с рассветом выехали из Олите, сопровождаемые Хуанито. И, переночевав в той же хижине козопасов, возле которой боролся с Чезаре несчастный Джермо, попетляв по узкой тропинке между скалистых отрогов, уже на следующее утро они подъезжали к Матамороса. Нати не знала, о чем говорил Хуанито с доном Иньиго, но подозревала, что на сей счет он получил строгие инструкции от своего патрона. - Как ты думаешь, что все это может значить? - спросила Нати Лисенка. Тот состроил уже знакомую ей постную мордочку и возвел очи горе. - Един Господь ведает сие, - протянул он, подражая слышанному ими в Олите гнусавому монаху. Потом уже обычным голосом добавил: - Сдается, Эль Валентино собирается изменить историю. - Какую историю? - удивилась Нати. Но появление хозяина и Хуанито прервало их. - Ну что ж... - прощаясь, Хуанито чувствовал себя очень неловко, - если на то будет Божья воля - еще свидимся. Нати стало грустно. Каким-то шестым чувством она понимала, что вряд ли они увидятся с Хуанито. Как и, возможно, с тем человеком, в объятиях которого она провела прошлую ночь. Две недели спустя - Матамороса, Наварра - Долина эта благословенна Господом, - говорил дон Иньиго. - Она прогревается солнцем, а отроги защищают ее от ветра. К несчастью, этот поганец иной раз отыскивает лазейки - так ведь? - укоризренно стучал он по подоконнику. И Нати казалось, что ветер откликается покаянным воем - мол, что поделать, куда велели, туда и лечу. - Ну да я на него зла не держу. А ведь тут земля самая благословенная, да! Под эту воркотню Нати засыпала - спали они с Лисенком на соломенных тюфяках в одной комнатушке на нижнем этаже. Хозяин всегда самолично проверял, закрыт ли засов входной двери, и с зажженной свечой и словами про благословенную землю шествовал к себе. Работникам сеньор Иньиго теперь отказал - сказал, что у Нати и Лисенка руки легче и проворнее, чем у крестьян из деревеньки в пяти милях отсюда. - На сбор найму, а так - нечего этих невеж кормить. Лисенок, который бегал в деревеньку за хлебом и сыром, приносил новости - войска короля Наварры под командой Чезаре Борджиа осадили Вьяну, последний оплот графа де Бомона. Наступил март.