Занимательная биология

      Мне понадобилась тройка праздных деньков, чтобы прийти в себя и обдумать свои дальнейшие действия. В основном я провел их под плотным одеялом, закипая то от стыда, то от злости. Желание общаться с людьми окончательно сошло на нет. Лишь только мама постоянно хлопотала о моем здоровье, она казалась приветливой, как никогда, довольно ненавязчиво контролировала мои болячки и беспрестанно закармливала фруктами…       Пару раз объявлялась Маша, приносившая сладкую вату и сухарики с чесноком и аджикой. Мы болтали обо всем на свете, поедали мамины блинчики с лимонным повидлом, которых явно было заготовлено больше, чем на одну персону, и подтрунивали друг дружку. В иной раз я бы обязательно трахнул ее, но пренеприятный опыт прямиком из кабинета биологии все еще давал о себе знать…       Одним словом, дела мои налаживались, а в голове тем временем вызревал план мести.       Я всегда придерживался светлой стороны анархии, почитавшей человеческую суть и признававшей закон только в лице внутренней благонамеренности человека, которая, несомненно, присуща каждому, однако в разной степени. Но не стану отрицать, что хаос порою необходим для достижения справедливости. Потому ли или из личной нетерпимости я решился на следующий поступок?       Прикрытая дверь кабинета биологии недвижимым монолитом приветствовала меня как старого друга. Брекеты впились в тыльные стороны губ, ладони потели, и монтировка металлической змеей протянулась вдоль позвоночника. Только двое. Тет-а-тет.       Очень осторожным, немного вороватым, шагом я прошел в комнату, освещенную утренним затуманенным солнцем. Биолог сидел за одним из выдраенных ученических пюпитров и, казалось, даже не изумился, но не на шутку испугался моего появления. — Александр Константинович… я помню, как вы говорили, что мне можно посещать это место при желании… ну… выкурить немного травки. Мне очень плохо. Пожалуйста… Мне очень надо, — на этой фразе монтировка предательски скользнула по потной спине, так что мне пришлось довольно сильно сгорбиться, чтобы не выдать своих истинных намерений. — Мне все равно, что вы сделаете потом, просто нужно немного затянуться… или… моя голова такая ватная, что, кажется, вот-вот не выдержит и лопнет…       Я едва удержался, чтобы не добавить: «…и зальет мозговым веществом линолеум». Петросян, е-мое.       Александр Константиныч погрузился в раздумья, его брови нахмурились и медленно поползли к носу. Предполагаю, что в моей наркозависимости он почуял некую выгоду для себя и своих извращенных плотских утех. Похоже, я сыграл свою роль правдоподобно.       Пока биолог, не подозревавший, что на этот раз он сам станет жертвой, возился с замками, я аккуратно вытянул лом из-под одежды (операция прошла как по маслу, я заранее отрепетировал сей этап дома). Лишь только истязатель выпрямился и невольно обернулся ко мне, удар железной крошки не заставил себя ждать. Никаких истошных криков… Поцелуй монтировки и пощечина от взлелеянного паркета, нещадно смоченная кровавой кашицей.       Я разыскал скотч, который когда-то доставил мне целую пригоршню мук, и все мотки, что хранились в разломанном учительском столе, пустил на сооружение оков для биолога. За основу был положен стул, так что вышло весьма прочно.       Кстати говоря, за стол еще предстояло оплачивать штраф. Иногда я поражаюсь, насколько циничен и гадок наш мир…       В портфеле, который мне без труда удалось протащить в обитель наук и прилежания (в школу, то бишь), таилась средних размеров канистра с бензином, смиренно ожидавшая своего часа. Я постарался на славу и орошил почти весь класс, кое-где зацепив потолок, и, несомненно, изрядно сполоснул пахучим горючим самого Александра Константиныча. Распалить мою ярость, позаимствовав спички учителя, мне показалось забавным, в каком-то роде это даже отдавало символичностью вкупе с жесткой иронией.       Одинокий молодой человек, вдыхавший нежно-ядовитый запах бензина и теребивший спичечный коробок в руках, заставляя его плясать, уселся прямиком на парту и не спускал глаз с мужчины, чьи секунды были сочтены.       Я хотел видеть, как его глаза наполнятся слезами, а те тяжелыми каплями бессмысленно потонут в огне.       Я ждал…       Веки моего злейшего недруга медленно приподнялись, потянув за собой мутный слой паволоки*. Настало мгновение расплаты.       Я чиркнул спичкой и, щелкнув пальцами, зашвырнул ее в дальний угол кабинета. Мне нравилось наблюдать, как пламя матерело и разливалось, обнимая потолок своими крыльями, как паника обуревала связанного человека, а он силился вырваться, закричать, но не мог…       Самозабвенно разрывалась школьная пожарная тревога. Нестройные колонны учеников заполонили площадь перед полыхающим зданием. Кругом стояла боязливая толкотня, учителя то и дело проносились мимо, вновь и вновь пересчитывая учеников и окликая персонал. Немного нашлось смельчаков, что в самом деле радовались такому исходу смены, хотя все мы можем вспомнить истории и россказни ребятишек помладше, грозившихся поджечь свое образовательное учреждение.       Неожиданно я поймал на себе взгляд парнишки, которого когда-то встретил в кабинете биологии. Помнится, он выпорхнул из-за учительского шкафа, потом довольно долго стоял и пытался выдавить из себя слова… Теперь уж мы никогда не узнаем, что вертелось у него в те минуты на языке. Возможно, заговори он со мной, все сложилось бы иначе.       Сейчас этот малый рассеянно хлопал глазами, но обнаружив в толпе меня, он заговорщически улыбнулся и поднес указательный палец ко рту… Так, будто бы знал всю подноготную.       Дул блаженный ветер перемен, а школа таяла в кичащихся своим величием языках пламени, и буквы тлели…