Занимательная биология

      Темнота с кроваво-красными прожилками фосфоресцирующего тумана, мерзотный сладкий смрад, проникающий в самую глубь носовых пазух, малость отдающий запахом подгорающих проводов… Голоса вдали зазывали меня куда-то, вспоминая все возможные прозвища и даже окрикивая по имени-отчеству…       Я открыл глаза резким, молниеносным движением, так, будто бы стойкий испуг обуял меня. Однако боль тучей искр вонзилась в зрачки, и вскоре я вновь опустил веки.       4:00.       Мои обыкновенные приятели этого времени суток, несомненно, еще катали в «Дотку» или CS. Руки заманчиво чесались включить компьютер и присоединиться к их компании, но какой-то нездоровый позыв благоразумия вперил мой взгляд в учебник биологии. Просидеть над ним остаток ночи вдруг показалось мне хорошей идеей.       Так что, да, даже с такими тунеядцами, каков я, случаются бессонные ночи с учебниками:)       Мамин будильник перепугал меня до смерти. Она как-то объясняла, мол, это фагот*, но я даже представить себе не мог, что он издает настолько ужасающе громкие звуки.       Она уже готовила банку с леденющей водицей, но я успел поздороваться раньше, чем натекло достаточно для моего насильственного пробуждения. Прежде чем удалиться в школу, я еще раз кивнул матери, на что она печально посмотрела в мои поалевшие глаза, обрамленные каймой синяков. Самая страшная ее ругань всегда происходила молча…       Александр Константинович бодро встретил меня на пороге своей школьной обители, будто бы игриво улыбнулся мне и удалился за исполинский шкаф, разделявший его кабинет на ученическое поприще и личные покои палача. Едва я пристроился за партой, худенький мальчишка немногим младше меня, весь растрепанный и красный, выскользнул из-за стенки армуара** и, остановившись, словно бы сказать мне нечто, предупредить, увидал суровое лицо биолога и буквально вылетел из класса.       Невозможно было отказаться от затеи поломать голову над причиной такого поведения. Сначала шальная мысль шепнула мне, что паренек готовился, хм… к олимпиаде (почему бы и нет?) и совершенно случайно наткнулся на что-нибудь чрезвычайно личное, вроде плакатов для зоофилов… Да-да, я уже ярко нарисовал в своем сознании групповушку с грудастыми муравьями, которых по очереди долбила тля, хотя это и ушло немного в сторону от зоофилии. Идея за идеей, одно бредовее другого, в моей голове прошмыгнуло множество предположений, среди которых очутилось и верное. Впрочем, о нем вы скоро сами узнаете.       Александр Константинович не мог не приметить моей подавляемой улыбки. Вкупе с неприлично алыми глазами без малейших признаков болезни она изобличала во мне наркомана.       Биолог внимательно оглядел меня и, попереминавшись чутка с ноги на ногу, решительно направился к письменному столу, выдвинул самый нижний ящик и достал черный непроницаемый пакетик. Его содержимое обрисовало привлекательное полиэтиленовое брюшко, и я тотчас же понял: «Тут уж точно не задания к контрольной, даже не близко». Учитель придал своему лицу наиболее доброжелательное выражение, затем провел кое-какие манипуляции с дверью, закупорившись аж на три замка, и, пока я все еще недоумевал, уж встал у меня за спиной и поставил загадочный пакет прямо мне под нос, на вычищенную ученическую парту. Честно сказать, я струхнул не на шутку.       Травка, выглянувшая из черных мягких стенок, показалась настолько подозрительной, что напомнила своим видом чай. Яркие синие и багряные бутончики высунули носы из черно-бурого месива сушеных листьев. Однажды я курнул такое… Давно дело было, но я до сих пор припоминаю видео, изображавшее молодого человека с рыжими курчавыми волосами, который валялся на полу, болтал ногами и орал, что тонет. Отличная фраза: «Акула! Мой пупок! Только не трогай мой пупок, паскуда! Помогите, кто-нибудь!..»       Пока я ностальгировал, Александр Константиныч уже соорудил два косяка и достал спички. — Зажигалки — блажь сплошная. Вот так аромат гораздо смачнее, — добавил биолог и зажег спичку. — Не стесняйся, я вижу, ты человек бывалый. Захочешь затянуться, можешь приходить сюда. — А… контрольная работа?.. — Да кому она нужна? Вот сейчас гляжу на тебя и вижу, что ты парень умный, готовился, учил материал. Раз уж мы с тобой товарищи, то я готов провести для тебя особый курс занимательной биологии…       На этом заманчивом многоточии он протянул мне косячок и чиркнул спичкой. Откровенно, товарищем я его не считал, слишком скорое вступление, да многовато разногласий между нами висело в воздухе. Однако дурманящий дымок постепенно наплел бесчисленное множество колец и петель, воздух стал мутнеть, а раздоры расплывались где-то на уровне потолка, висли на школьной лампе и подыхали.       И вот уж я сижу за учительским столом, рассеянно покачиваясь на стуле. Раскиданные карандаши видятся мне могучими деревьями, какая-то увесистая синяя книга обращается топором. Я силюсь срубить хоть одно дерево, но все они лишь подскакивают, между тем как почва трескается, и громадные куски ее разлетаются по окрестным полям и лугам.       Что-то твердое уперлось мне в спину. Когтистые великанские ручищи легли на мои плечи, сжали их так сильно, что я вякнул, и поволокли куда-то. — Ты очень плохой мальчик, — услышал я задорный мужской голос. — Пора бы взять тебя под уздцы, непокорная лошадка.       «Я не лошадка, я — поезд!» — неадекватности оказалось достаточно, чтобы такое выкрикнуть. Или мне только подумалось? Мои горемычные колесики тащились по линолеуму, который отвратительно скрипел, будто бы некто за кулисами возюкал железной шестеренкой по стеклу.       Вскоре до меня дошло, что великан содрал с меня обшивку и вскрыл пальцами замыкающий вагон. Он стал шуровать в нем своей когтистой ручищей, царапая стенки и, казалось, скорябывая свежую краску (в этом отсеке никто никогда не ездил и ничего не перевозилось). Сказать, что это было больно, — ни черта не сказать, но я не мог сделать даже слабенькое «ту-ту!», сигнал «SOS» на языке Морзе тоже вышел весьма тихий и блеклый, так что мой поезд буквально тонул в омуте обреченности, измятый и уничтоженный.       Когда мой ум пришел в относительную ясность, все тело покрылось кровавыми ссадинами и синяками, густой слой мужского семени вперемешку с жидкостью совсем уж непонятного происхождения охватил район ягодиц… Пасть моя была набита чем-то кислым и твердым, губы — насмерть склеены двусторонним скотчем, широкие ленты которого исполосовали все мое лицо, присмирив не только звуки, но и мимику. Похоже, скотч не пощадил и волосы, которые нелепо застыли в одном положении.       Ах да, зеркало. Оно чинно расположилось напротив, из-за чего я мог лицезреть абсолютно все, что происходило сзади.       Александр Константиныч разделся совершенно, лишь только серебристый галстук, будто тухлая рыбешка, болтался на его шее. Кровь рдела повсюду: в пепельных волосах и на жестких усиках, на руках, животе и лбу… Моя кровь. Он явно наслаждался процессом, весело подскакивал, изредка со всей дури ударял меня по заднице и, что было особенно угнетающе, монотонно напевал битловскую «Let it be», перебивая мои подавленные стоны.       Я долго не мог понять, в какой позе меня натягивали. Эта мысль даже временно заняла меня и отвлекала от адской боли. Пока до меня не доперло…       Представьте себе ножницы в опасном состоянии, расшиперенные то есть. Моя голова находилась на уровне кончиков лезвий, а кольца… Кольца были задницей, в которую уже успели запихать все продолговатые (и не очень-то) предметы. Да, у добротных ножниц пользователь при желании может поместить туда кулак… Пиздец, правда?       При всей бедственности положения меня еще и приклеили к разбитому учительскому бюро. Скотчем, чтоб он неладен был. Да так крепко, что особо крупные кусочки стекла, будто пиявки, впивались в тело. Спрашивается, куда меня тащили? Ну, судя по состоянию классной комнаты, «особый курс занимательной биологии» преподавался как минимум в шести местах…       Больно. Настолько больно мне не было никогда в жизни. Скажу честно, даже удар по яйцам в сравнении с этим — ничто. Казалось, пытка в кабинете биологии тянулась неделю, я успел перебрать все счастливые моменты своей жизни и пустить холодную, опустошенную слезу. Она устало скатилась по укутанной липкой щеке и плюхнулась в небольшую кровавую лужицу.       Внезапно все закончилось. — Ну-ну, милый мальчик, ты можешь расслабиться. Как тебе мой урок? — перед глазами стояли усы, которые ласково приподнялись от улыбки.       Больной ублюдок.       Я что-то невразумительно промычал и рассерженно задрыгал ногами. Учитель-мучитель пуще прежнего расплылся в улыбке, затем с нежностью погладил меня по спине, задержал руку на уровне крестца и, приятельски ухмыльнувшись, шибанул мои ягодицы с таким звонким звуком, что, должно быть, на первом этаже насторожились. — Думаешь, меня посадят? Поразмысли хорошенько, ты малолетний хулиган с донельзя испорченной репутацией… Меня ни разу в жизни не привлекали к такого рода ответственности, более того, как учитель я имею большие заслуги перед государством. Можешь ненавидеть меня, пупсик, но закон на моей стороне.       Он укусил меня за торчавший кусок щеки, не покрытый клейкой лентой скотча. Еще немного елейных слов и извращенных манипуляций с моим вымученным, искалеченным телом, и Александру Константинычу, верно, надоело играть со мной. Он достал нож (я уже даже не испугался) и стал сосредоточенно срезать полосы, цепко обвивавшие мои чресла.       Десять минут, чтобы прийти в себя и убраться прочь из класса. Я, будто полудохлый удав, прополз по полу и подгреб к себе одежду. Она пострадала в разы меньше, чем тот, кому предполагалось носить ее. Боль колола и ныла, стреляла и выплескивалась вместе с кровью.       Собрав последние отголоски усилий, я буквально вывалился из кабинета и, ведомый биологом до черного входа, то и дело норовил упасть и распластаться по манящему прохладному полу. Несколько лупоглазых молоденьких учительниц встретились нам на пути, они обескураженно оглядывали меня и задавали самые очевидные вопросы, на что Александр Константиныч отвечал коротеньким рассказом о драке и сломанном учительском столе. Они охали, ругали меня и грозили пальцем, после чего семенили и дальше по своим человеческим делам.       Лишь только мы дошли до выхода в большой мир, биолог поспешно оставил меня, напоследок повторив уже известную вам мантру об общественном порядке и его несомненной невинности перед законом. Я презрительно поморщился и плюнул ему вслед, хотя это вышло крайне вяло и бестолково.       Мама, вернувшаяся домой поздно и заставшая меня в весьма интересном состоянии, вскрикнула и бросилась к тому, что осталось от Васи Позднышева. Я лежал в окровавленной, заполненной до самых бортиков ванне, из которой уныло выливалась и стекала на пол багряная жижа. Кажется, мои кишки потихоньку покидали отведенное им место… эмигрировали, вот.       Наверное, мама сперва решила, что я вскрылся, да и с виду я барахтался уж довольно долго, скажем, доплавался до положения кильки в томатном соусе.       Так или иначе, именно она привела меня в чувство, приобняла, ободрила и обработала раны (про задницу я мужественно промолчал, еще бы). Я долго размышлял, стоило ли рассказывать ей о случившемся, но в итоге решил оставить это недоразумение с «трупом» в ванной без настоящей предыстории, упомянув только вскользь о заварушке и оппоненте, который едва ли не убился и чувствовал себя, должно быть, похуже моего.       Да, версия о добротном мордобитии обретала все новые и новые подробности…       Мама. Вот уж кто всегда поддерживал меня, даже в самой гиблой жизненной ситуации, когда надежды оставалось разве что на сто граммов…