The loner.

— А будет ли дождь

смывать печали в моём сердце?

— Дождь не будет.

Я сделаю это за него.

***

      Почему люди считают, что имеют право рушить чужие жизни? Уходя,  бросая на ветер слова… И даже видя слёзы, медленно стекающие по щекам, они смеются, смотря в глаза и, который раз повторяя «слезами горю не поможешь», разворачиваются и гордо уходят, заставляя его чувствовать себя поверженным.       Кихён считал, что понимает это как никто другой. Его любовную лихорадку сменило ничтожное чувство одиночества, заставляющее его согнуться, но не сломаться. И сейчас, днём, он скрывал тысячу различных эмоций, подвластных человеку, за самой счастливой и, по-прежнему, детской своей улыбкой, которой обычно радовал своих близких. Но глаза были всё такими же грустными, улыбка со временем становилась всё фальшивее. Мысли в голове смешивались воедино, образуя клубок спутанной информации.  Ночью же, что-то неспешно разрывало его грудную клетку изнутри, заставляя все чувства разом вылиться в тихую истерику. На утро он снова улыбался… Через силу. Не давали покоя воспоминания. Сложно было отпустить, хотелось быть нужным. Сейчас, в голове Кихёна вертелись слова Минхёка. Он понимал, всё это -  правильные слова. — Я уверен, ты думаешь, что не можешь сделать так, как было бы верно, как было бы лучше для тебя, ведь так? — Ли невольно прожигал взглядом дырку в Кихёне, смотрящем в одну точку, будто сквозь стену разглядывающем что-то потустороннее, не свойственное этому миру. Ю лишь кивнул в ответ, — Так вот… — продолжил парень, — Ты не не можешь. Ты не хочешь.  Знаешь, мне… — он не смог закончить, его перебил Кихён, озвучивавший мысли вслух. — Он не вернётся. — Ну что за человек такой… — начал возмущаться старший, — Дай договорить, дурень. Если ты знаешь, что он не вернётся… Зачем ты к нему теперь лезешь? У него своя жизнь, у тебя своя… Попытайся пережить это. Он просто не твой человек… — У меня её нет. Он её сломал, — без единой эмоции выдает Ки, разворачиваясь к Минхёку, лишь потом переводя на него стеклянный, полный боли взгляд, — Она была хрупкой… Она была… Уже не моя. И душа моя… Она тоже не была моей… Он забрал всё… Забрал и сломал… Я больше не смогу полюбить… Весь я принадлежу ему… — Прекращай этот цирк, Ю Кихён! — старший не выдерживает, но тут же закашливается, — Ты утрируешь. Это уже ни в какие ворота. Зная мое резиновое терпение, я не знаю, как тебе удается так вывести меня. Тебе нужно занять себя чем-то…— взяв Ки за руку, парень потащил его в комнату, — Смотри и запоминай, аутист-затворник. Это — игровая приставка. Игровая приставка — Ю Кихён, — сейчас цирк разыгрывал уже Минхёк, так как не мог больше терпеть это массовое слезопролитие. Всунув в руки Кихёну джойстик, сам взял второй, — С этого дня твоим настроением буду заведовать я. С сегодняшнего дня, я ,  любой ценой буду возвращать тебя в нужное русло, — кивнув сам себе, парень включил игру на большой плазме. Минхёк нарочно поддавался,  посматривая на увлеченного , улыбающегося своим победам, друга, и сам легко улыбался, пока тот не смотрит, а после  фальшиво расстраивался своими неоднократными, поистине глупыми, поражениями. Ему был абсолютно не важен результат игры. Превыше всего, наградой для него сейчас являлась та самая, искренняя улыбка Кихёна. И то, что сам Кихён на протяжении нескольких часов не чувствовал той тяжести, которая была на его сердце всё это время. Он доверял Минхёку. Но главное, сейчас он доверил ему себя.       Всю неделю Минхёк пребывал у Кихёна и старался быстрее вылечиться, параллельно скармливая таблетки и  самому Ю, чтобы тот не заболел, ибо только этого сейчас для полного счастья не хватало. Все это время Минхёк пытался как-то отвлечь парня от пережитого разрыва, и попытки не оказались тщетными. Естественно, были срывы, когда кихёновы ручонки тянулись к злосчастному фотоальбому и какой-нибудь бутылке алкоголя, но блондин, каким-то образом, всё же гасил эти вечерние внутренние неконтролируемые пожары, подобно свечкам. Вновь что-то угнетало и заставляло воспоминания возвращаться, возобновляя в памяти светлые летние дни, когда никто и ничто не могло помешать Ки быть на седьмом небе. Минхёк был словно успокоительное в такие моменты. Он заставлял слушать себя, смотреть в глаза и держать свою руку в трудные моменты, делиться мыслями, внушал, что Кихён не одинок, что есть люди, которые всегда помогут, что он сам всегда поддержит, будет на его стороне. Он никогда не лгал, без задней мысли произнося эти слова снова и снова,  изо дня в день даря младшему прозрачную, как стеклышко,  надежду на лучшее.       Мысли о Хосоке со временем начали оставлять Кихёна, позволяя Минхёку видеть ту, самую искреннюю улыбку, блеск шоколадных глаз и  постепенно губя тот маленький серый мирок, в котором парень искал убежище  от внешнего воздействия, от чувства собственной ненужности. Больше всего Минхёк опасался того, что что-то заставит Шин Хосока вернуться, что он снова заденет чувства Кихёна, заставить страдать и опять замкнуться. На этот раз он не мог допустить такого исхода . Так не может продолжаться. — Ю Кихён… Почему же ты любишь тех, кому не нужен… — в очередной раз тяжело вздыхая, парень осторожно проводит рукой по голове спящего Кихёна, убирая челку с его лица, губами касается его щеки , и ложится рядом , просто смотрит на него, думая о чем-то своём. Время летит незаметно, а сам блондин засыпает лишь к утру.