Мы будем жить вечно

      Он открыл глаза, без интереса посмотрел на возню медсестры у своей капельницы. Закат жёг из окна палаты, а, может, это гарь въелась и вытекала мутными слезами.       Та же палата, тот же пейзаж за окном, даже медсестра та же. Только у изголовья не врач, а Бульдог.       — Ну и зачем ты это сделал?       Судя по мрачной роже, не просто сделал, а СДЕЛАЛ. Так и подмывает спросить, хорошо ли успело выгореть.       — Я опоздал на автобус, — нагло врёт и ему совсем не стыдно. — Я расстроился, что меня не подождали.       Следователь недобро сощурился, медсестра сильнее нужного надавила на обваренную огнём руку. Она раздражена, что должна лечить раны какой-то беспородной детдомовской крысе, она больше не милая и не сострадательная — время обтёсывает даже самых пушистых ангелов.       — Евсеев, ты же вроде не дурак. Ты же понимаешь, что тебя колония ждёт, поджигатель херов?       Вообще-то, он был уверен, что ждёт его святой огонь инквизиции с инквизитором Николаичем, так что довольная улыбка сама собой наползает на лицо. Всё равно куда, лишь бы этот стервятник лишился своего королевства. Следователь мрачнеет ещё сильнее.       — А если бы ты кого убил? А если бы тебя сторож не вытащил? Смерть твоего братишки того стоила?       — Я… вы… откуда?..       Бульдог осклабился в зубастой собачьей ухмылке.       — Сопляк, ты в самом деле считаешь, что умнее взрослого? Я в детдоме рос, я в курсе, что и как там происходит.       — Так какого чёрта вы ему разрешаете?!       — А сам как думаешь?       Ну да, большая шишка и жалкая ищейка.       — Вот потому и стоила, — мстительно выпаливает в бульдожье лицо.       — Ну и дурак. Теперь тебе цепь на шею и кость в зубы. А его даже прижать не за что — все улики тю-тю в пожаре.       — Есть пара уродов, Андрей и Семён, они в курсе всех детдомовских делишек. Фамилий не знаю, но они сторожат в его конюшне.       — Эти двое в компании директорского сына лежат в центральной городской. Андрей в морге, двое других в интенсивной. В обед привезли. Передоз.       — Они убили моего брата, я свидетель.       — Что ж ты, свидетель, раньше мне так не пел?       — А нечего было меня подозревать!       Мужик задумчиво пожевал губами.       — Если они убили, то это они убили, этот змей отвертится. Но выжившего я прижму.       Помолчали.       — Я что-то должен ещё знать?       — Нет.       — Напрягись, парень, иначе загремишь на все пять за умышленный поджог, как ваш директор требует. Сначала в детскую, а после совершеннолетия — в настоящую взрослую. И я уже не помогу.       Этот тип в самом деле думает, что он поверит взрослому? Что взрослому поверит преданный директором детдомовец, выжитый завучихой из собственной квартиры ученик, брошенный матерью ребёнок?       — Там в конюшне, в деннике, стоят тюки с сеном, даже лошадей пришлось в узкие стойла переставить. Проверьте их.       — Ну хоть что-то. Больше ничего?       — Хорошо выгорело?       — Да, — мстительно не выдавая подробностей, ответил следователь и вышел.       …Кирилл пробрался ночью, когда в палате уже выключили свет. Сначала скинул рюкзак, стянул со стола нетронутый больничный ужин и отправил его в телефонную коробку. Оттуда послышалось благодарное чавканье. И только после этого, наплевав на то, что сон для больного свят, гость вмазал кулаком по подушке у самого спящего уха, решив пропустить часть с пробуждением, узнаванием самочувствия и прочими несущественными деталями.       Истощённый всеми событиями организм так присосался ко сну, даже без снотворных, что стукнуть по подушке пришлось дважды.       — Ты здесь откуда? — соображалось, как сквозь вату. Залитый лекарствами по макушку, он только уяснил от следователя, что ребята остались на турбазе, а по возвращении их спешно развезут по стране. Три дня на перетасовку мест по областным приютам — вряд ли попадут в козырные, но хотя бы из этого змеиного кубла вырвутся. Сам он ночевал в больнице по той простой причине, что спать ему, спалившему собственный дом, было негде, а в обезьянник не тянуло, хотя Бульдог ехидно предлагал. Бульдог же и упросил врача выделить койкоместо и пару воспитательных уколов.       — Где болит? — Кир в темноте провёл ладошкой по замученному бурной жизнью телу.       — Только руки обжёг.       — Отлично! — замах и кулаком в грудь.       Он скрючился на кровати.       — Больно? — ещё один заботливый удар в живот. Научил на свою голову… — Вот и мне, недоумок, больно! Ты что натворил? Что натворил, я тебя спрашиваю?       — Кир, иди ко мне…       — К чёрту иди! — В руки Кирилл так и не дался, он действительно был зол. — Весело вчера было, да? Драть меня и представлять, как уже утром пошлёшь лесом?       — Кто кого ещё драл? Я даже боюсь спрашивать, откуда ты такие фокусы знаешь. И слова…       — Я просил не заговаривать мне зубы. Как давно ты планировал пустить нас по миру?       — Ничего я не планировал. Я утром увидел фотографию. Кир, он отчим Ромы, это из-за него всё.       — И ты решил разгромить целый детский дом? А не многовато ли откусил для одного?       — Так надо было. Он бы дальше пил из нас кровь, а теперь…       — А теперь ты свалишь за решётку, а он будет спокойно пить её дальше!       — Не из ребят. Слушай, мне плевать, что остальные будут про меня думать, только ты перестань смотреть на меня, как на психа. Ты мне говорил про выбор, я его сегодня сделал.       — Ты сделал его неправильно! Ты опять никого не спросил! Ты меня не спросил!!!       — Ты тоже никогда ничего не спрашивал, всё накручивал и решал себе сам!       — И какими способами ты меня от этого отучал?       — Кир, ты чем конкретно недоволен? Что я не попросил твоего разрешения прищучить этого урода? Ты же умный, ты же понимаешь, что я сделал правильно. Чего ты злишься?       Искры и молнии слизало внезапной обиженной тишиной.       — Ты сломал себе жизнь. Не руку, которая заживёт, не шею, после которой ты труп и тебе всё равно. Ты теперь на всю жизнь поджигатель с клеймом в личном деле. Ни нормальной учёбы, ни нормальной работы. Что ты наделал?       Было проще простого взять своё любимое чудо-юдо за худую белую руку и удрать. Надсмотра в больнице не было, Бульдог оставил парня под честное слово, чтобы отлежался. Наверное, дядька не сильно бы расстроился побегу — на Бориса Николаевича не хватит и десятка таких доморощенных свидетелей, ещё и к праотцам отправить может, если ему в открытую дорожку перейти. Но был Семён, которого кровь из носа нужно было засадить за убийство. А ещё были они сами, потенциально сбежавшие сироты, без документов и денег.       — Я отомстил, — просто ответил он. — И не нужно мне библийных «его накажет Бог». Бог его уже наказал мною.       — Это он меня тобою наказал, придурок. И не тяни ко мне свои грабли, я устал, пока удирал из лагеря и на перекладных мотал назад в город. Не тяни, блин, у тебя руки болят. Ненавижу тебя, слышишь? — а сам забрался на больного, обвил ногами, обнял руками и уткнулся в облюбованное левое ухо.       Так на одной кровати и заснули…              * * *              [07.06.]       И никто тебя не просил, чтобы ищейка за нас хлопотал и закидывал в эту тьмутаракань! Терпеть тебя не могу! Убейся!       Я знаю, что ты параноик и дурак, но Борис Николаевич обо мне в твоей жизни даже не знает, и мстить тебе, убив меня, не собирается, ты пересмотрел ужастиков. Он даже на тебя, как на вошь смотрит, так и не связал, что это ты на контрабанду в конюшне навёл. Те двое тоже обо всём молчат, я так понимаю, это Алик постарался, и я даже догадываюсь, как он их заткнул. Так что уговаривай своего зубастого дядьку, пускай он вернёт меня в цивилизацию!       p.s. Яна с Заикой тоже передали, что ты мудак, и желают тебе кариеса и простатита.       p.s. Крысюка мы переименовали в Евсеева. В первую ночь парни из общей спальни попытались запихнуть меня в одеяло и отдубасить, но Евсеев пробил главному ухо насквозь. Теперь меня все боятся. Скажи, у вас, «Евсеевых», это генетическое — рвать чужие уши?       [04.09]       С днём рождения. Надеюсь, твой сосед с нижней полки постучит тебя башкой об пол. Я съел за тебя кусок торта, нам здесь на десерт выдали. Вкусный. Вот и завидуй! Ненавижу тебя.       [14.09]       Ты издеваешься?! Нас таскают каждые выходные в соседнюю деревню на поля или к коровам на ферму! Мы убираем картошку и помидоры! Мы чистим навоз! Это типа мы отрабатываем, а нам потом в столовую натурпродук привозят. Я рук не чувствую, у меня спина отваливается, голова к вечеру чугунная. Смешно тебе, да? Облезни!       Я теперь умею доить. Оказывается, мне нравится парное молоко. Евсееву тоже, последний раз я вытащил его за хвост из кувшина с молоком в общей спальне. Соседям не сказал, но больше оттуда не пью, только из-под коровы. У них был понос. Вечно эта крыса всё портит, не зря в твою честь назвали.       [02.10.]       Ну хорошо, здесь не так нудно. Временами здесь очень даже неплохо. Школа в станице, классы смешанные — домашние с нашими вместе, все одинаково тупые, никого не выделяют, мне после твоих натаскиваний даже не очень стыдно у доски. Вчера праздновали День Учителя, но почему-то сладкий стол устраивали ученикам. А ещё выпускники заранее разобрали роли и весь день проводили уроки вместо учителей у малявок. Думал, школа взлетит на воздух.       Кстати, мы встречаемся с Янкой. Как там твои рога, не чешутся?       [12.10]       ДА ПОШУТИЛ Я, БЕСТОЛОЧЬ! За что мне достался такой псих?! Ты в самом деле написал Янке, Заике и даже нашей директрисе? Директрисе? Серьёзно??? Я люблю ТЕБЯ, хотя от этого хочется самоубиться об стенку. Можешь вырезать это, повесить в рамочку и молиться на неё по утрам, лишь бы только не кормил носками соседа, он не виноват, что у тебя плохое настроение и ревность зашкаливает (да, я тоже писал твоему начальству).       Здесь так принято, истеричка — либо ты с парой, либо к тебе пристают. Янка после нашего предыдущего дома сыта сексом по горло, сказала, что в монахини уйдёт, когда выпустится. И ко мне теперь тоже никто не подкатывает, так что успокойся!       Директриса, чтоб ты знал, мировая тётка. Своих детей нет, семьи нет, носится с нами больше, чем воспитатели. Засекла моего Евсеева, погладила — погладила, слышишь?! — и он её не тяпнул! Теперь в клетке живёт, она нам в спальню сама её подогнала.        [22.10]       Нет, мы с Яной не целуемся! И даже за руки не держимся! Яна вообще не любит прикосновений, угомонись уже. Она только Заику терпит, если тот дотрагивается. Он сплёл нам браслеты из шерстяных ниток, и, знаешь, мне нравится. Такие же я увидел у директрисы и Заикиного соседа, щуплого такого пацана с большой головой и обляпанного зелёнкой с головы до пяток. Смотрю на него и почему-то вспоминаю не Тотошку, а как ты подкладывал по ночам тряпки под дверь, чтобы я не услышал его плач. Да, про это я тоже в курсе. Я соскучился.        [01.11]       Кажется, вслед за школой приют тоже превратился в дурку. Наши выкупили в деревне телегу тыкв, выдолбили изнутри, вырезали фигурные зубатые рожи, засунули в каждую фонарик и натыкали по всему спальному крылу. Янка выкрала из прачечной три простыни, расписала акварелью и фосфорной краской, и мы были привидениями. Ночью ворвались в соседнюю спальню — я бил в кастрюлю и выл, Заика где-то записал на мой телефон стоны и звон цепей, а Яна вставила пластиковые вампирские клыки, ляпала на всех вишнёвым киселем и орала, что это артериальная первая положительная. Нас сначала поколотили, а потом на откуп за испуг дали леденцов. Конфеты лежали у меня в кармане, но, кажется, чёртов Евсеев успел их облизать. Заика с Янкой сегодня весь день от унитазов не отползают, понос. Хорошо, что я люблю крабовые палочки, а не конфеты…       Тебе бы здесь тоже понравилось. Я знаю, что ты разыгрывал из себя хмурого типа, но я помню, как ты устроил вечер скачек, запрыгнул на Богдана и игогокал, дёргая его за уши, как за удила. Я соскучился.        [16.12]       Мне пишет Алик. Обратного адреса никогда нет и он не подписывается, но я точно знаю, что это он. Он говорит, что уехал очень далеко, крутит Чёртово колесо в каком-то парке развлечений и выгуливает чужих собак по выходным. Вообще, он много что рассказывает: как неудобно ездить на праворульном автомобиле или что соседская девчонка оказалась не девчонкой, а трансвеститом, и все это знают, и им на это плевать, говорит, что забывает платить коммуналку и даже не сразу понял, для чего это нужно. Он пишет кучи странных мелочей и мне кажется, что он просто не знает, чем заполнить письмо. Он никогда не говорит про детский дом, но он знает, что Дина поступила на визажиста и пообещала Яне забрать её после выпуска к себе. Знает, что Игнат удрал в армию, Алик думает — он просто не понимает, как жить и самому что-то в этой жизни решать. Он даже в курсе, что тебя до совершеннолетия упаковали в колонию за поджог. Он был в восторге от этого. Он очень расстроился. Он написал, какие упражнения нужно делать с Заикой, чтобы вытравить его заикания, и я впервые жалею, что нет обратного адреса и я не могу рассказать, что милашку Заику здесь переименовали в Зайку, что теперь он заикается только спросонья или когда на Хэллоуин выкрал из комендантской и вылакал жбан с домашним вином, вот тогда он заикался даже когда пел. А, может, и хорошо, что не могу ответить. Я видел, как Зайка прячет на дне сумки тот жуткий бант, и мне кажется, что ему не нужно знать про мою переписку с Аликом.       Он рассказал мне про Диму и что Дина ничего не знает про его смерть, и я не знаю, должен ли рассказать ей или буду молчать, как храню и твою тайну.       Я знаю, что Бориса Николаевича так и не посадили, и мне кажется, Алик прячется от него куда сильнее, чем от твоего Бульдога. Я думаю, он очень боится исчезнуть. Не умереть — я помню, какими буйными недоумками вы оба были, люди, которые так безжалостно давят других, не относятся к жизни с трепетом в принципе — он боится именно пропасть, был — и не осталось даже воспоминаний; поэтому он пишет мне все клички выгуливаемых собак и про вкусный кофе, который научился варить в турке, и про дельфина, с которым плавал в дельфинариуме ещё летом, и про трансвестита, с которым целовался и, наверное, поцелуется ещё. И мне почему-то очень страшно, что следующее письмо может не прийти, но я точно знаю, что он уже не исчезнет из мира.        [13.02]       Знаешь, вы снились мне сегодня. Просто ни о чём не думай. Ты уже отомстил.       Хотел бы я тебя обнять.        [01.05]       Вроде бы ничего не изменилось, я думаю, как вчера, чувствую себя, как вчера, но мне сказали, что я стал взрослым и должен теперь вести себя, как взрослый. Жалко, я только начал привыкать быть ребёнком с нашими. Между прочим, так и не успел депиляционным кремом главного обмазать, а ведь купил! Целый день коз бабульке из деревни пас, зарабатывал.       В общей спальне нам с Евсеевым устроили проводы, ему подарили новую клетку, новую поилку, новую кормушку и упаковку корма для грызунов, а мне пожали руку и выкинули в станицу. Такое чувство, что эта наглая тварь рождена для того, чтобы в неё влюблялись, даже если она прогрызла кому-то ухо. Никого не напоминает?       Я переобнимал всех по очереди — всю нашу спальню, все соседние, нянечек, воспитательниц и директрису. У меня устали руки, но я очень хочу обнять их ещё раз. И тебя.        [01.06]       Я переезжаю к дяде. Знаю, тебе это не понравится, но, кажется, я действительно становлюсь взрослым, потому что ребёнок помнит гараж и крыс, а взрослый с радостью обнаружил дармовую хату в регионе, где стоит твоя колония.        [06.06]       Как же он меня бе-есит… Обсмердел ладаном мою спальню, у меня голова разболелась — он сказал, что это бесы во мне. Сам нечисть пьяная! Поскорее бы осень и твой день рождения, мы будем свободны и уедем далеко-далеко!        [26.08]       Я ему вмазал!       Целое лето терпел и всё-таки вмазал, хы! Он тётю ударил, а я сказал, что он трус. Он меня опять в гараж закинуть хотел, ха-ха! И получил по уху! Ещё и Евсеев из-за ворота рубашки выскочил и морду ему подрал. Знаешь, что смешно? Она! Замахнулась! На меня! Чтобы я не бил его! А ведь я деньги ей собирал, когда они меня в детдом скинули. Думал, уйдёт, меня заберёт.       Это безумие или любовь? Серьёзно, иногда мне трудно отличить. Я смотрю на тётю, как она гробит себя рядом с этой свиньёй в рясе, и думаю, как можно его любить? Потом смотрю на клеймо на ладони — как меня вообще угораздило в тебя?.. Вспоминаю пожар в постройке — а тебя в меня? Любовь странная штука, отец внушал мне, что любовь спасает, но вокруг я вижу только разрушения и конец света. Я догадываюсь, почему Зайка бережёт свой проклятый бант, и понимаю, почему Дина никогда не спрашивает о тебе, когда звонит. Я знаю, почему Алик заставлял Дину перекрашиваться в светлый, и уверен, что от него она никогда не узнает про смерть Димы, и он делает это не ради неё. Любовь эгоистична, да? Мы помним, пока любим. Я понял, почему ты так упрямо не отзываешься на Егора. Его было кому любить и помнить, за него не стоит переживать. Может, ты и прав: я нашёл твоих друзей в интернете и они прислали мне все ваши треки, и тот, последний — тоже. Он так и остался безтекстовым в память об их лучшем друге, но мне кажется, никто не обидится, если я начёркаю под мелодию пару строчек? Думаю, Егор был бы не против.       Всё равно, хочешь ты обмануть мир или самого себя, но своего ты добился — Богдан будет жить. Хотя бы пока живы мы. А потом, кто знает, в чьей памяти продолжимся мы сами…              * * *              Он задержался у выездных ворот, поправил съехавшую лямку рюкзака. С внешней стороны ограды вяло переругивался с прохожим дежурный. Цепко глянул подписанную начальником ведомость, недовольно булькнул, но посторонился. И опять переключился на разборки.       — Эй, пацан, бессмертный, что ли, в таком месте околачиваться? Ты чей?       Как будто и не прошёл целый год, как будто не было сомнений, тоски и одиночества. Всё такой же тонкий и звонкий. Гречишные волосы непослушными вихрами, тропический океан в глазах и растянувшиеся в улыбке любимые губы — короткая нижняя, пухлая верхняя. Из-за ворота ветровки высунулась сытая крысиная морда, повела розовым носом и приветственно зацокала.       Кир подошёл сам, обнял и зарылся носом куда-то в рубашку, и уже из неё ответил:       — Его.       

Мир к нам в ладони падает. Мы своей юностью пьяные. Крылья за спиной беспечные. Мы вдвоём с тобой — вечные. Наша жизнь — игра с силою: Жить и умирать — с милыми, Верить и любить — истово, Если ж ненавидеть — истинно, Если помнить, то до бесконечности. От сумы с тюрьмой не заречься бы. Наше счастье — наши жизни вольные. В нашей власти выбор добровольный. Эта вера топит сердце пламенем. Даже время с нами не злопамятно. Помнить и любить бесконечно, И мы будем жить вечно…*

      =====       Стих мой.       Спасибо всем, кто маньячил здесь, требовал продолжения, терпел мою лень и вместе со мной полюбил парней)