Wicked Game

Я все никак не мог понять — правильно ли я прожил свою жизнь? Прошло уже сорок лет с моего рождения, а я все никак не мог понять — иду ли я по правильному пути или же где-то свернул не туда. Было предчувствие, что и правда свернул не туда, но оно ничем не оправдывалось. В голове крутились мысли, образы, отрывки песен и партий на басу или перкуссии, я не мог нормально и спокойно заснуть, не мог внимательно вести машину, не мог сосредоточиться во время готовки обеда — и моя беспомощность, в которую я сам себя вогнал своими же мыслями, раздражала меня. Ныли старые раны на голове, мигрень заставляла череп трещать изнутри, а я чувствовал себя человеком, который вот-вот должен был отправиться в психиатрическую больницу. И я все никак не мог понять — почему. Почему я не предотвратил смерть друга, почему наша группа едва держится на плаву, почему я не смог удержать свою семью целой, почему у половины моих друзей есть проблемы похуже моих, почему я бесповоротно влюблен? Наверно, именно эти «почему» душили меня, и для избавления от них мне нужны были ответы: но на какие-то из них я не мог найти ответы, а на какие-то просто не хотел. Где-то рана была слишком свежа, где-то слишком стара. В очередной раз уронив нож практически себе на ногу во время разделывания мяса, я сел и задумался — а правда ли так нереально найти ответы на все мои вопросы. Ответы могут быть не только моими выводами, но и даже визуальными, ответы могут быть придуманы мною для меня же. Почему я не могу поехать в дом Греев и спросить у Бренны, что чувствует она и поделиться с ней своими переживаниями, почему я не смогу сыграть на старой бас-гитаре Пола его любимые песни и вспомнить, как он тихо и нежно напевал знакомые мотивы, почему я не могу потрепать по голове малышку Октобер и спросить у нее, хотела ли бы она познакомиться с папой и играть с ним на одной сцене? Может, потому, что я все еще чувствую вину перед его семьей за то, что я не смог сберечь его, за то, что тогда был равнодушен к его беде, хотя он помог мне, когда я находился примерно в таких же ситациях. Почему я не могу собрать группу, всех до одного, и высказать им все, что я думаю о нашем застое, а потом швырнуть папку с практически готовым материалом на стол между ними и разобрать с каждым каждый текст, риф или партию, почему я не могу опять барабанить какую-то чушь с Шоном, почему я не могу опять сочинять с Джеем, почему я не могу вновь подпевать Кори и подыгрывать на басу Мику и Джиму, почему я не могу сказать, что они придурки, которые совершенно перестали ценить то, что мы все делаем уже много лет подряд бок о бок? Может, потому что сам изрядно забыл о цене того, что мы делаем все вместе, потому, что я такой же, как они. Почему я не могу подойти к Шону и Джею, взять их обоих за ворот одежды, столкнуть лбами и сказать, что они перестали ценить и любить то, что смогли так трепетно сохранить и подарить друг другу, почему я не могу подойти и сказать Джиму, что он не должен давать пустые советы Сиду просто потому, что ему так хочется, а у Сида есть своя жизнь, которой он волен распоряжаться так, как надо ему, почему я не могу сказать Кори, что алкоголь снова портит его жизнь? Может, потому что я сам не могу распоряжаться чужими жизнями, как, сам того не желая, делаю. Почему я не могу рассказать Крейгу о том, что я чувствую к нему, почему не могу пригласить в кино или на местный футбольный матч, почему не могу подойти и предложить прорепетировать кусочек песни вместе, почему я так слабо и безвольно позволяю гнетущим чувствам одерживать вверх над желанием наконец стать счастливым? Потому что боюсь на мгновение обрести это счастье, а потом вновь потерять его. Моей ошибкой в очередной раз становится желание указать всем, залезть не свое дело, помочь там, где не нужна помощь, и забыть там, где моя помощь может спасти жизнь; я словно человек, который появился не в то время и не в том месте, или же как человек, который совершенно забыл, где он нужен, словно ненужный человек. До чего же нужно довести себя, чтобы стать ненужным человеком? Я сидел на кухне и смотрел в окно. Осень накатывала и стучалась в двери своими сухими осиновыми пальцами. У меня оставалось всего ничего времени, чтобы повернуть все вспять. Не знаю, почему времени было немного — что-то внутри нашептывало мне это. *** Студийное здание встречало непривычной темнотой, тень падала на порог сооружения, словно темная занавеска, через которую никак не проберешься. Я прошел внутрь, не глядя на окружающее меня и на людей, я смотрел вперед, ударяясь плечами о косяки многочисленных дверей, темнота давила на голову, заставляя дышать чаще и ускорять шаг. Я подчинялся ее гнетущему шепоту, я слушал ее указания и шел по ее стрелкам. В ближней ко мне комнате отдыха было пусто — может быть, никто еще не пришел, может быть, все где-то в другом месте, но рядом со мной именно сейчас никого не было. Меня душила недосказанность, и я никак не мог понять, кому и что я не смог доказать. Словно бы слова крутились на языке, в голове, но я никак не мог их озвучить из-за страха быть или не услышанным, или непонятым. В углу громоздились старые порванные бочки, из которых Шон смастерил что-то вроде лестницы, которая вела в потолок. Я аккуратно потянул один из барабанов за порванное полотнище к себе и погладил его. Эта лестница напоминала мне мой жизненный путь — вроде уже и поднялся по жизни выше некуда, но какой-то потолок мешал мне, и я не знал, смогу ли я пробраться выше, но и спускаться вниз тоже было бы слишком простым вариантом. Полотнище было мягким, исцарапанным. Шон рисовал на нем углем и кровью — виднелись нечеткие смазанные следы сажи и старые капли крови, такие старые, что даже нельзя было сказать, при каких обстоятельствах Шон оставил их. Интересно, как он там? Зашли ли их отношения с Джеем в абсолютный тупик или же они нашли решение? Говорили ли они об этом или продолжают дуться друг на друга, сидя в разных углах? Простят ли они друг друга или это стало концом? И зачем мне ответы на все эти вопросы, человеку, который и стал началом черной полосы в их личной жизни, сам того не зная? Я содрал с барабана мягкую ткань и разгладил ее на коленях. Она хранила в себе столько памяти, каждый удар, который в нашем коллективе складывался в музыку, остался на ней, как на пластинке. Может, Шон порвал его рожками на старой маске, может, случайно проткнул палочками, может, Сид наступил в него, может, Крейг случайно сел. Может, он смог пережить не одно исполнение «The Shape» или «Purity». Никто не знает и не помнит. Мне так хотелось забыться, но алкоголь не помог бы мне, а наркотики бы вновь сделали меня таким, какой я есть сейчас, всего лишь через минуту после эйфории. Я опять хотел влюбиться, но сердце было уже забито давними чувствами, да и недоверие ко всем слишком угнетало меня. Я бы опять хотел почувствовать себя счастливым, но при этом не связывать это счастье со старыми воспоминаниями, которые были для меня, как наркотики — мгновение эйфории и снова тьма. Время шло, а мне осталось выбрать — поддаваться ли веянию прошлого или сломать его, начав жить как-то по-новому. И я никак не мог выбрать. Это в книгах все легко и просто — ведь все просто на словах. В жизни от этого зависит гораздо больше, порой больше, чем себе можно представить. А я и не мог представить, и именно поэтому так страшен для меня был выбор. Но наша жизнь, как тест, требует ответа. И пора бы его уже дать. *** Я ошибся, назвав одногруппников безответственными придурками — пусть в какой-то мере так оно и есть, ведь сроки уже просто горят, синглы уже тлеют, а о клипах не идет и речи, эти восемь придурков все так и сидели к студийном помещении для первичных репетиций и что-то наигрывали. Каждый сам по себе, молча, гитаристы в своей атмосфере, барабанщики в своей, Кори сидел в углу на усилителе и что-то царапал огрызком карандаша в толстом блокноте, Крейг и Алессандро занимались какими-то делами за двумя ноутбуками. Нестройный ряд приветствий прокатился по комнате, и все опять склонили головы к своим занятиям. Шон мастерил что-то из барабана и эластичной ленты, Джей играл что-то из репертуара «Металлики», причем эти двое сидели буквально рядом друг с другом, отвернувшись. Так хотелось прописать им обоим по лицу битой. Хотелось прописать битой всем-всем, но потом и с возможностью ударить себя. — Ну и почему вы все сидите с такими унылыми лицами? — эта фраза получилась у меня слишком жесткой и грубой — но слово не воробей, как говорится, и я сразу же застрял в раздумьях, как мне сгладить свой недружелюбный тон. Никто не заслуживал такого обращения, тем более они. — Может, займемся чем-нибудь тем, чем мы должны заниматься здесь? — и все равно получалось как-то слишком зло. Это никак не зависело от того, что я говорил, это зависело от того, что внутри меня скопилось слишком много злости — и не понятно, кому же это было адресовано. Я выскочил в коридор, и внезапно злость так и ударила по голове тяжелым куском металла — захотелось выйти на мороз или на ветер и закурить сигарету, еще одну, выкурить всю пачку. Только на улице не было мороза, а пачка сигарет лежала в бардачке машины, и я вел себя очень глупо. Мои мысли перемешались в очередной раз, я прости обхватил голову руками и замолчал, пытаясь обуздать бурю чувств. — Крис? — дверь репетиционной открылась, за моей спиной мелькнул Мик — он собирал гладкие черные волосы в низкий хвостик. — В чем дело, Крис? Залетаешь, ругаешься на нас, уходишь куда-то. В чем дело? — голос Мика звучал грозно и недовольно — оно и понятно, я и правда веду себя как-то вызывающе, и лично мне было бы неприятно такое поведение со стороны моих товарищей. — Я понимаю, что тебя очень сильно беспокоит то, что сейчас у нас у всех необыкновенно затянувшийся творческий кризис, но криком ты не добудишься до нас. Это временно. Ты сам-то можешь хоть что-то предложить? — Прости, Мик, я конкретно запутался, — и потер виски, глядя на него — он тоже выглядел уставшим и запутавшимся, потому что он такой же человек, как и я, как и все. — У тебя есть сигареты? — он кивнул, показывая какую-то непонятную пачку. — Пошли, покурим. Я затянулся его папиросой, и она оказалась полнейшей дрянью, пусть и бодрила. Табачный дым вился в воздухе и убегал с ветром ввысь, пока я смотрел на него, подняв голову вверх. Мик стоял рядом и тупым взглядом сверлил тлеющую в своих пальцах сигарету. Я не знал, о чем мы можем поговорить, потому что я все уже обсудил сам с собой. Однако, одна моя мысль выбивала из равновесия другую, и я никак не мог остановиться на чем-то одном, что напрягало меня, но никак не могло заставить действовать. — Что ты чувствуешь сейчас, м, Крис? — Мик смотрел куда-то вверх. — Мне кажется, тебя что-то тревожит уже который год, а сейчас настало время, когда все твои чувства смешались и просятся наружу. Безэмоциональность и вспыльчивость чередуются в тебе, как солнечные и облачные дни в городе, и это беспокоит не только меня, но и всю нашу команду, — Мик выкинул сигарету на асфальт и придавил ее носком ботинка, — а ты сам об этом не думал? Я более чем уверен, что ты забиваешь мысли другими людьми, событиями и размышлениями о будущем, но ты забываешь о самом главном — о себе. Ты — не менее важный элемент, чем все остальные, и ты в первую очередь должен думать о себе. Потому что если не будет тебя, — Томсон глубоко вздохнул и поднял лицо к небу — его крупные и приятные черты лица осветило вдруг вышедшее солнце, — то некому будет заботиться о нас. Вот и солнце вылезло из толстого кокона облаков. Стало внезапно тепло, желтый солнечный свет ласкал серые здания, серый асфальт, серые деревья и наши серые жизни. Может, Мик был прав. Стоит сложить с себя немного полномочий и заняться собой, пусть это и казалось мне очень эгоистичным. — Я хочу слишком многого, да, Мик? — я усмехнулся. — Мне кажется, что нет. Я просто хочу, чтобы все были счастливы и любимы, все, кого я знаю. Неужели это и правда слишком много? — Крис, все люди не могут быть счастливы, — осторожно сказал Томсон, словно боясь разочаровать меня; а я это знал и без него, но ведь всегда есть какие-то исключения или новые штаммы, — просто потому что пока кто-то один счастлив по какой-то причине, другого эта причина может вгонять в тоску. Я могу взять самый отвратительный и болезненный пример, который только может прийти мне в голову — когда Крейг жил у меня, я был счастлив, потому что под боком у меня был хороший друг, утешающий меня, и в тоже время был несчастлив ты, потому что ревновал. Как ты думаешь, мало таких примеров еще? — Мне кажется, что мы сейчас рассуждаем на совершенно размытую тему, выводы из которой не дадут нам никакой пользы, — я пожал плечами после минуты тяжелого молчания. Мик и правда говорил много умных и теплых вещей, которые должны были подтолкнуть меня на активные действия — но что-то все еще держало меня около ненужных чувств. — Слишком много пустых слов и нет ни капли действий. Разве именно это не называется бездействием? *** День кончился совершенно бездарно — лично для меня он так и не начался. Мы ничего не сделали, пока два с половиной часа протирали штаны в студии, я уехал в нейтральном настроении, хотя был уверен, что безразличие и холодность, с которой мы все относились к нашему общему делу непременно расстроят меня, заставляя опять тратить пустые минута на такие же пустые размышления, которые меня ни к чему ни приводили. Я пытался понять, что со мной происходит, способен ли я вылезти из этой ямы и каким образом я мог бы это провернуть — но желание лечь на кровать и забыться пересиливало все мои светло-серые порывы к самокопанию. Может, оно и к лучшему, потому что я трачу на размышления слишком много времени, забывая про устную речь. Мик говорил мне после того, как мы окончательно собирались уезжать после репетиции, что я ищу в жизни только повод покорить жизнь за то, что она такая, что мне необходимо видеть в обычных мелочах больше позитива и добра, и что — Мик сказал это с самой наглой улыбкой, которую себе только можно представить, — мне необходимо. Я заказал пиццу и, положив телефон в карман, поднялся на второй этаж, чтобы переодеться. Дома было тихо, и я не удержался — чтобы бесполезные мысли опять не затопили мою голову, я включил Rise Against — ненавязчивый средний пакн-рок, который мог заставить меня покачать в такт головой. Приятный голос вокалиста наполнил сначала спальню, а после того, как я открыл дверь — то и весь дом, так как я выкрутил ролик мощности звука на максимум. Вместе с музыкой дом наполнился каким-то светом, и эти лучики последнего закатного солнца, которые пробивались сквозь серый тюль, так и говорили мне «Крис, забудься, ты достоин этого». Барабаны набирали скорость, и я топал ногами и тряс головой в такт, пока прыжками спускался по лестнице, натягивая толстовку, на которой было большое пятно морковного сока — таким образом кто-то из моих сыновей сделал ее домашней. Я включил свет на кухне, заглянул в наполовину пустой холодильник, поставил на плиту чайник, чтобы наполнить дом разнообразными звуками — может, гнетущая тишина, которой я окружал себя все эти дни, и сделала мои мысли слишком шумными. Планы родились очень быстро и сами по себе — дождаться пиццы, сделать себе вкусный и сладкий до противного чай, сесть с джостиком на диване в гостиной за последней Resident Evil и скрасить хотя бы один обыденный вечер за простыми людскими радостями, которыми многие насыщают себя каждый день и остаются счастливыми: еда, вода и развлечения. Может, после этого в моей голове появится хоть один росточек продуктивности, я смогу сесть и написать хоть что-то для альбома, потому что это творческое затишье раздражало меня не меньше, чем нашего продюсера, довольно матерого мужика. Панки довольно быстро сменились чем-то очень популярным, что заставило меня сменить бешеный ритм передвижения параболами по кухне и прислушаться. Музыка была ненавязчива и довольно приятна, поэтому мне не пришлось с вздохами подниматься на второй этаж снова и долго и мучительно теряться в поисках чего-то интересного или любимого. Медленная гитара перемешивалась с нетрадиционными барабанами, красивый и мелодичный голос вокалиста на определенных нотах даже заставлял подрагивать от предвкушения какого-то момента. Я сел за стол, слушая музыку и поглядывая на чайник — над его носиком копились клубы пара и развевались едва слышным сквозняком от открытого кухонного окна. Какие-то жалкие моменты спустя в дверь позвонил доставщик пиццы — лозунгом из компании было что-то вроде «пицца приедет к вам быстрее, чем успеет остыть». Расплатившись за коробку, я побежал на кухню, чтобы выключить чайник. Вечер обещал быть очень ленивым и очень долгим, но Мик сказал мне подумать и о себе немного, поэтому я решил сделать это именно таким способом, совместить приятное и еще более приятное. Так или иначе, в чем-то с Томсоном я был согласен — в каких-то сферах жизни я и правда беру на себя гораздо больше, чем мне следовало бы. Игра была запущена, музыка со второго этажа не собиралась затихать и создавала особую атмосферу, которую мне так не хотелось рушить, запах пиццы с грибами уже разнесся по всему дому, и у меня, честно говоря, текли слюни, потому что я не ел ничего практически с утра. Я плюхнулся на диван, сжимая в руках джойстик, и начал ворошить меню игры, чтобы найти что-то интересное. Я был преисполнен уверенности, что сейчас, стоит мне поднести кусочек пиццы к своему рту, пытаясь насладиться уютной домашней обстановкой, то по законам блядского жанра меня что-то прервет — стук в дверь, телефонный звонок, взрыв на соседней улице, восстание мертвецов. Я замер, держа кусок пиццы, который горячим кончиком прикасался к моей верхней губе, и чего-то ждал, как последний дурак. Наверно, ждал телефонного звонка — в таком случае я пойму, что кому-то нужен, или же восстания зомби — в этом случае мне не придется страдать совершенно, ибо я не смотрел ни одного сериала-туториала по выживанию в таких условиях, и меня убьют первым. Но ничего не случилось. Не звучало ни раздражающей трели мобильного телефона, вместо него со второго этажа к моим ушам стекала по ступенькам спокойная музыка, которая, конечно, никак не вязалась в содержанием Resident Evil, ни криков людей и топота зомби по дорогам апокалиптического городка. Только та воздушная атмосфера, которую я мог назвать тишиной. Наверно, если бы изначально жизнь каждого человека изначально являлась каким-то фильмом или же имела какой-либо жанр, то лично моя жизнь жанра бы не имела, по крайней мере по таймлайну того периода, где сейчас находился я. Да, раньше в жизни был и детектив, и романтическая линия, и экшен, и комедия, и порно, и все это было такой адской смесью, что зритель бы явно на разобрал, что происходит перед ним. А сейчас словно главный герой, уже постаревший и отошедший от всех этих приключений, сидит на кресле-качалке под пледом и вспоминает всю свою жизнь, которая отчетливыми кадрами проносится перед глазами. Не знаю, может это можно отнести к каким-то ветками документального фильма, но скорее всего нет. Смахивало на дешевый психологический сериальчик. Я откусил небольшой кусочек пиццы, положив ее обратно в коробку и принимаясь игру. Начиналось все, как в стандартном ужастике, главный герой за каким-то хером поехал искать свою жену в заброшенный страшный дом — по традициям жанра не зная, что за паранормальная хрень происходит вокруг него, без фонарика и без инстинкта самосохранения. У меня уже появилось желание написать на какой-нибудь игровой форум, что Biohazard скатились еще на первой своей Resident Evil, но уже через несколько мгновений меня вовлекла в свою пучину интересностей и милой графики геймплейная часть игры, где ты сначала собираешь предмета, а потом убиваешь монстров. Из головы никак не шли слова Мика, который сказал мне, что не стоит побыть счастливым самому, а не помогать добывать это счастье кому-то другому. Сейчас я уже был достаточно счастливо — с коробкой пиццы, чашкой горячего сладкого чая, приятной музыкой и любимой страшилкой; и я понимал, что другим людям для счастья требуется что-то еще. Я мог перечислять на примере своих товарищей по группе, своих родственников, друзей, просто своих знакомых — им нужно для баланса гораздо больше, чем геймпад на коленке, и это заставляло меня чувствовать себя худшим, не таким, как они. Выходит, кто-то преследует высшие цели, а я могу довольствоваться удовлетворением первичных потребностей. Я положил джойстик на диван и поднялся на ноги. Надо было найти в своем плейлисте что-то более тяжелое и энергичное, чем Imagine Dragons — сколько бы качовой электроники не использовали парни, все равно музыка подобных жанров, видимо, и вгоняла меня в такое состояние. Я не мог осознать, являются ли эти мысли плодом моих постоянных критических высказываний и идеи или же все, что приходит мне в голову — это истина. Я так и не дошел до ноутбука, потому что внезапно развалился на мягком ковре, сам не понимая, как так случилось, заложил руки за голову и, вздохнув, расслабился под музыку этих самых парней. Почему-то в голове возник Крейг, который мягко поманил меня к себе ладонью, притянул меня, ритмично двигаясь со мной под Dreams. Я не мог ему сопротивляться или перестать воображать; я удивился, что вообще смог увидеть этот лучик света через толстенный слой того, что навалилось на меня сверху, и поэтому я не сопротивлялся, я шел к свету и хотел как можно дольше находится в окружении его мягкого тепла. А счастлив ли он сейчас? Стоило бы позвонить ему и спросить, как дела, как жизнь, здоров ли он, во что он сейчас играет, какие фильмы смотрит, где гуляет по вечерам или чем занимается, не выходя из дома? Как будто я не виделся с ним каждый божий день, приезжая на репетиции в студию — нет, он тоже приезжал и тоже репетировал, чаще продуктивнее, чем опоры нашей группы. Я не мог подойти к нему и спросить все это, потому что в таком случае он бы посчитал меня идиотом или поехавшим — а если вспомнить и принять к сведению все то, что я творил последнюю неделю, то меня не просто должны считать поехавшим, но и положить на принудительное лечение в психиатрическую клинику. Сложно говорить людям что-то в глаза. Так или иначе, я не тот человек, который может сказать что-то по-настоящему важное, глядя в глаза. Я говорю много вещей изо дня в день, важных и не очень, так как я отчаянный болтун, для которого речь — самый важный способ передачи чувств. Но я не могу сказать в глаза, что люблю, что отрекаюсь, что откровенно лгу или предаю — у обычных людей тоже есть такая проблема, и этот страх ощущается физически. По телефону человеку сказать можно что угодно, даже видеосвязь сглаживает все, что возникает между людьми при личной встрече, и, если бы я не был таким отчаянным трусом, то я бы уже давно во всем признался Крейгу. Сказал бы, как сильно хочу поцеловать его, как сильно хочу оставить синеющий засос на его ключице, как сильно хочу взять его за руку и повести на холмы за городом, где мы бы встретили закат, хочу съездить с ним в горы, чтобы вместе ощутить необыкновенный шквал свежести и величавости каменных гигантов, хочу прогуляться с ним по ночному городу, чтобы увидеть, как блестят его голубые глаза в желтом свете фонарей, хочу, просыпаясь, видеть его рядом спящим, чтобы понимать, что я все еще кому-то нужен. Я бы много чего ему сказал, и все это бы я придумал еще при личной встрече, но тогда, когда смог бы пересилить себя и сказать. Пока этого, видимо, не предвиделось. Где-то в кармане уличных джинсов подал голос сигнализационный брелок от автомобиля, который я услышал только после того, как затихла музыка и мои мысли. Какой-то мудак хотел пробраться в мою машину, что было, блять, странно — на улице еще день, моя машина стоит на оживленной улице и при этом ее пытается кто-то угнать. Мне пришлось встать и пойти, по дороге накидывая на плечи куртку, чтобы ветер на улице не сдул меня к чертям. — Ого! — оперевшись на капот моей машины, Крейг стоял, улыбаясь и смотря на меня. — Ты все-таки живой! Телефон не берешь, стук в дверь не слышишь, звонок, который, кажется, орет у тебя громче пожарной сирены, ты тоже не слышишь, на камни, которые я кидал на протяжении пяти минут в фасад твоего дома, ты тоже благополучно проигнорировал. Я бы подумал, что ты умер или вообще не дома в этот момент, но твоя машина здесь, а свет в спальне и на кухне горит, — я выключил сигнализацию, — и тогда я решил совершить взлом твоей машины, чтобы ты хоть немного решил обратить внимание на внешний мир. Прости. — Нет, это ты прости за то, что я так долго игнорировал, — я смягчился, хотя хотел очень сильно выплеснуть на Крейга все нехорошие слова, что скопились у меня за время его монолога. — Ты заходи в дом, не стой на пороге. — Ты занят чем-то важным? — спросил Крейг, оглядываясь по сторонам в тот момент, когда пересекал порог. — Может, я зря начал докапываться до тебя, пытаясь дозвониться и достучаться, пока ты здесь занят делами, — Джонс пожал плечами, снял куртку и прошел в гостиную, присаживаясь на диване. — Ого, вот это у тебя дела — новый Resident Evil! — внимание Крейга, которое скакало с одного объекта на другое, теперь уже окончательно засело на игрушке. — Я уже практически все прошел. Ты только сегодня купил? — Нет, купил давно, а вот играть сел только сейчас, — отмахнулся я, смотря, как это чудо сидит на моем диване, уже ест мою пиццу и играет в мою игру, просто вот так вот заехав в мой дом и захватив его. Я не был очень сильно против или что-то в этом роде, но я знал, что приехал он, чтобы поговорить, спросить, сказать — но что именно. — Так зачем ты здесь? Не просто так же? — Ну, на самом деле да, я приперся с твою обитель зла не просто так, а с кучей важных и не очень вопросов, но мне показалось, что ты не очень хочешь говорить со мной прямо сейчас, — Крейг посмотрел на меня своими голубыми глазищами и снова перевел взгляд на экран телевизора. — Мик и Кори много чего рассказали мне в последние дни, а также я поговорил с Шоном и Джеем — отдельно, конечно же, спросил все у Сида, выяснил все у Джима, и понял, что у всех в нашей группе, кроме лично меня, — Крейг с улыбкой ткнул в свою грудь джостиком, — у всех проблемы. Шон и Джей ссорятся через каждый астрономический час, Джим балуется антидепрессантами, Сид разруливает проблемы со матерью своего, что может быть совершенно не точно, ребенка, Кори снова приложился к бутылке, Мик и Стейси никак не могут выяснить отношения, все хорошо только у меня и частично у Алессандро, — драматично завершил Крейг свои перечисления, к которым я так не хотел возвращаться, и снова что-то начал делать с геймпадом. — И знаешь что? — И что же? — я не удержался от вопроса, потому что она сказал свое «знаешь что» слишком артистично и слишком убедительно, чтобы у меня была возможность проигнорировать. — В решении проблем каждого из членов группы есть ты, — Джонс кинул мне геймпад, и я едва поймал его, эффект неожиданности получился слишком внушающим. — Ты всем помогаешь, хотя со стороны все выглядит так, что это тебе нужна помощь. Ты не выглядел свежим и счастливым с того момента, как развелся с Мелиссой, и я понимаю, что тебе многого стоит забыть ее или переключиться на кого-то другого, но уже пора. Ты словно поставил на себе крест, и Мик сказал мне, что могу помочь тебе. Но ты должен мне кое-что сказать… — и Крейг многозначительно посмотрел на меня, чуть прищурившись. В один момент во мне взыграл целый вихрь желаний, прокатившийся спектром от черного до белого, от стыда до ярости: хотелось провалиться на пятнадцать этажей в низ, желательно ниже, и раствориться в земном ядре, хотелось застрелить Томсона, потому что при всем его желании скрыть хоть капельку правды, его внутренний суровый Мик Томсон ни за что не даст ему это сделать, хотелось тут же взять и заткнуть Крейга поцелуем, чтобы не церемониться и не бояться больше скрываться, пусть он знает и тоже живет с моими чувствами, пусть или отвергнет, или примет. — Не выпадай из реальности, — он щелкнул пальцами перед моим носом, усмехаясь, и я решился. Не на дробь в голове Мика, не на лифт до ядра Земли, а на поцелуй.