Ночь Вереска

Скромный Вереск был единственным растением, которое согласилось по просьбе Бога расти на голых, продуваемых всеми ветрами склонах холмов. За это он был награжден непритязательностью, выносливостью, закалкой и естественным очарованием, которое, между прочим, разглядеть удавалось лишь не многим... Темнота. Тишина. Она ровно лежит на спине. Она или он? Без разницы. Сейчас это не имеет значения. Сейчас уже ничего не имеет значения. Мир вокруг исчез. Его больше нет. Она не может вспомнить, был ли он раньше. В этом пространстве будто нет границ. Мысли текли как-то лениво, как будто еще не проснулись. А сознание как заново запустили. Оставалось только ждать, когда она что-нибудь почувствует. Хотя бы что-нибудь, что поможет ей понять, жива она или нет. Первое, что она почувствовала: как воздух мучительно медленно просачивался внутрь сквозь дыхательные пути. Как легкие будто впервые за сотню лет наполнялись кислородом. Как альвеолы жадно его глотали, выжимая все, что им нужно, и оставляя лишь углекислый газ. Кислород в это время с единственной жидкой тканью организма отправлялся в каждую часть тела. Сердце, вроде, стучало, но она его не чувствовала. Потом задрожали веки — это было вторым, что она почувствовала. Но сил не хватало их открыть. Она пыталась - тщетно. Словно не могла ими управлять. Ни ими, ни всем остальным. Даже мысли не желали складываться во что-то целесообразное. Только отрывки. Но когда всплывал один отрывок, предыдущий уже уходил в небытие. Словно читаешь нудную научную статью: бегая глазами по второму абзацу, уже не помнишь, что было в первом. Нельзя сказать, сколько еще прошло времени, до того как она ощутила третье — последнее чувство. Это была боль. Боль просыпалась то в одном месте, то в другом, заставляя все остальные чувства меркнуть. Она была схожа с болью тысячи ржавых иголок, вонзающихся в беззащитное тело. Она шла по нарастающей, вопя о себе. Такая эгоистка. Хочет, чтобы чувствовали только ее. Но вместе с болью пришло и остальное: она уже могла ощущать кончики пальцев на ногах, чувствовала запах, правда, не знала чей. Слышала своё дыхание. Чувствовала пульс под кожей. Но темнота так и не уходила. Наконец боль добралась до главной части тела. В голове что-то щелкнуло. Боль достигла своего пика. Легкие наполнились до предела. Веки распахнулись. И вырвался крик. Сильный, долгий, громкий, невыносимый. Его не пытались сдержать, не пытались спрятать внутри. Наоборот. Хотелось кричать сильнее. Хотелось перекричать боль. И это удалось. Боль утихала, становилась терпимой. Голова теперь была ясна. Мысли не путались, вскоре разбежались. Осталась только одна: «Я жива» Глаза долго не могли привыкнуть к темноте. Даже слишком долго, как ей показалось. Тело все еще оставалось неподвижным. Обзор преграждал древесный материал в двадцати сантиметрах от ее лица. Она повернула голову влево, потом вправо. Шейные позвонки неприятно скрипели при любом движении. Гроб оказался довольно узким. Она приподнялась, насколько позволяло ей пространство, и посмотрела на свое тело. Тонкая женская туника до щиколотки, которую она скорее ощутила тактильно, нежели зрительно — значит все-таки «она». Засохшая грязь на теле скрывала саднящие синяки. Стертая белая ткань выдавала контуры исхудалых ног. Больше разобрать было невозможно. Панический ужас пытался завладеть разумом, но она полностью контролировала даже самые дальние уголки своего сознания. Страх перед смертью она преодолела еще очень давно. Кислород медленно сходил на нет, что заставило её действовать. Она пощупала доски — скреплены довольно слабо и неказисто. Видно, что стряпано на плохой лад. Правой рукой она попыталась сдвинуть крышку гроба — бесполезно. Тогда ее рука очень слабо, как ей показалось, ударилась в стык между досками над лицом. Образовалась щель, через которую посыпалось немого земли. Эта дрянь попала ей в рот и глаза. Она поморщилась, сплюнула, но привкус земли и песка так и остался. Правая рука заболела от полученного столкновения, и левая пришла ей на помощь, массируя и растирая костяшки. Кольцо. Она нащупала кольцо на холодном пальце — вот почему получилась трещина. Без него удар не возымел бы такого результата. Жаль, не было места для размашистого удара. Но сдаваться было некогда: в таком пространстве умещалось воздуха на час, не больше. Да и неизвестно, сколько уже времени было потрачено. Конечно, она понимала: когда трещина увеличится, гроб под давлением огромного количества земли не выдержит и сломается так же, как и ее грудная клетка. Но шанс все же был. Во всяком случае, в это хотелось верить. Были предприняты ещё попытки расколотить этот «деревянный пиджак» и, к удивлению, успешные. Она успела натянуть тунику на лицо, чтобы не вдыхать пыль, и мигом перевернулась набок, прижавшись к холодному дощатому гробу. В тот же миг земля проломила плохо скрепленные доски и, обрушившись, заполнила пространство. Она ощутила холодную землю спиной. На удивление, земля довольно быстро перестала передвигаться сверху вниз. Тело еле смогло перевернуться. Её ноги начали передвигать землю в пустующую нижнюю часть гроба. И наконец она пропихнула руку через рыхлую землю, что далось ей явно нелегко. Нащупала край доски, схватилась и потянула всё тело за собой. Преодолевая каждый миллиметр, она чувствовала нехватку кислорода. Затем её руки схватились за края проломленного гроба, и она со всех сил вытянула верхнюю часть своего туловища из-под земли. Свежий холодный воздух тут же обдал лицо. Наконец ей удалось выбраться из заполненного землей гроба. Слава Богам, гроб находился вовсе не под двумя метрами земли, а был опущен лишь в жалкое подобие ямы и засыпан сверху небольшим слоем земли. В ином случае ей бы точно не удалось выбраться. Жадно хватая воздух, она поднялась на ноги. Ночи на предгорных равнинах были холодными, особенно в такое время года. Она ступила босыми ногами по снегу, который тонким слоем, местами и инеем, покрывал всю виднеющуюся территорию. Но холод ее не донимал, наоборот, ей нравилось чувствовать. Чувствовать, что она жива. От этого она испытывала несметное наслаждение и бесконечную радость. Идти было тяжело. Нет, не так. Тяжело было сделать первый шаг, а дальше — терпимо. Всё тело ныло, но она не обращала внимания. Ни на свое тело, ни на окружающий мир. Просто шла вперед, игнорируя даже свое внутреннее я. «Не важно куда, главное не останавливаться» Она смотрела на ноги. Стопа становилась то немного приплюснутой, то опять принимала свою нормальную форму — обычное дело при ходьбе. Однако девушку это забавляло. Затем она посмотрела на свои руки. Сначала на ладони, потом согнула пальцы и остановилась. Под ногтями была засохшая грязь. В голове девушки пронеслась мысль, что это нехорошо. Слабая улыбка и вовсе пропала с ее лица. «Так не должно быть. Такие руки только как у... у каких-нибудь ... как у нищих» Стало дурно от таких мыслей. Лицо исказилось в гримасе ненависти. Ей стало больно за таких жалких, убогих и грязных людей. За таких, какой оказалась она. И тут на нее обрушился поток вопросов, которые она до этого момента упорно игнорировала. Но ни на один она ответить не могла. Не могла ничего вспомнить о себе. Да и мысли ее казались ей странными. Например, слово «нищий» ей было знакомо по значению, но она не помнит ни как узнала это слово, ни как его использовала. Или тот же снег под ее ногами. Она точно знала, что это называется «снег», но хотелось назвать это еще как-то, по-другому. Она прошла уже довольно много, спустилась в низину. Вскоре появился туман, и с каждой минутой он все сильнее окутывал ее. Вдалеке показалась опушка невысокого редкого предгорного леса. Ей было интересно, почему ее похоронили не на кладбище, а вывезли далеко в пустынную местность. И не закопали как следует. Может, таков исход убогой жизни? Как жила, так и похоронили? Или она должна благодарствовать, могли ведь просто тело и выкинуть на крысий пир? Ног она уже не чувствовала. Лес казался близко, но сколько бы не шла, он оставался недосягаем. Может, это и вовсе мираж? Или это она двигается так медленно. В животе урчало. Жутко хотелось пить. Но еды и воды достать было негде. Тело ныло. Ей уже начинало казаться, что лучше было бы остаться в гробу и подохнуть там. Зато падальщики не пожрали бы. А сейчас она просто упадет. Лицом в снег, слава Богам, не в грязь. Обессиленная и измученная. Слабая и убогая. Грязная и безвольная. Глаза уже начинали закрываться. Сознание потихоньку меркло, как меркнут звезды перед рассветом. Единственное, что она поняла за несколько часов, прожитых в этом непонятном мире: Быть человеком — мерзко.