Сколько лет прошло, все о том же гудят провода Сплин
Был вечер пятницы, давно стемнело, и Финвэ выходил из магазина с намерением сесть в машину и отправиться прямиком домой. Пакет с покупками оттягивал руку, и, только что расплачиваясь на кассе, он представлял, как выложит все это добро на своей замечательной упакованной кухне и приготовит что-нибудь для души. Но уже сейчас, оказавшись на улице и нащупав в кармане ключи от машины, он вдруг подумал, что пока доедет, пока разденется, похвальное желание пропадет само собой, и продукты отправятся в холодильник, а он сам – к кульману. Все это было не ново, а скорее наоборот. Но если раньше такой порядок вещей его полностью устраивал, а иногда тихо веселил, то в последнее время что-то переменилось. Может, наскучило. Может, подействовали подколки друзей и коллег о том, что такому молодому, успешному и обеспеченному ему стоит придумать какую-то иную, более интересную и оживленную форму вечерне-ночного досуга. Но, скорее всего, просто пришло осознание, что в прекрасном уютном им самим придуманном доме, а, главное, в его собственной налаженной жизни чего-то не хватает. Вернее, кого-то. Прежде у него не было особо ни времени, ни сил, да и желания на обустройство личной жизни. Непростой переезд в большой город, упорная учеба, стремительно взлетевшая ввысь карьера… Девушки вились рядом, но он держался приветливо и отстранено, особо ни с кем не сближаясь, а если того требовали обстоятельства, то отправлялся «в свет» исключительно с сестрой Ингвэ. На нее в этом плане всегда можно было положиться, даже теперь, когда они с братом перебрались в Валимар. Но сейчас вдруг оказалось, что все окончательно устроено, вошло в нужную колею и благополучно движется по ней. А потому пустота в доме и на личном горизонте сделалась слишком очевидной. Если бы Финвэ курил, то сейчас был бы подходящий момент достать сигарету и, остановившись в сумерках возле обочины, задымить; слушать шум большого города, глядеть на его огни и провожать взглядом прохожих и фары едущих по проспекту автомобилей. Но Финвэ не курил, равно как почти не пил, и вообще, оказывается, вел исключительно благопристойный и положительный образ жизни. Реализовать порыв можно было разве что яблоком, и потому он остановился и полез в пакет, когда вдруг услышал оклик: – Привет! Финвэ вскинул голову и сначала никого не увидел, а затем поводил взглядом и заметил возле пустой остановки девочку. Вернее, так ему сначала показалась. Она была маленького роста, джинсы в обтяжку, курточка заканчивалась чуть ли не под мышками, а из-под нее торчала жизнерадостно пестрая футболка. С плеча свисала вязаная сумка какой-то безумной расцветки и вместе с ней через плечо же была переброшена коса. Вот косу-то он и узнал и тогда ответил: – Привет. – Ты, наверное, не помнишь меня, – она улыбнулась, явно заметив его секундное замешательство. – Почему же, – медленно покачал головой он и, опомнившись, вытащил запущенную в пакет руку. – Помню, конечно. Просто не сразу разглядел. Мириэль, да? – Ага, – она кивнула, и толстенная, какого-то нереального платинового цвета коса закачалась, потершись кончиком аж о середину бедра. Они учились вместе. Вернее, не совсем вместе, на соседних факультетах. Он на архитектурно-строительном, она на живописи. Пересекались, правда, редко, а разговаривали и вовсе считанные разы: в столовой, или на выставках, университетских конференциях, на каком-то летнем выезде за город. Не было даже уверенности, что они официально знакомы, но Финвэ отчего-то запомнил ее с первого курса, а имя узнал позднее и то ли случайно через кого-то, то ли из публикации в студенческой газете… Но это были лишние подробности, а стоило вежливо спросить «Как дела», после чего откланяться и отправиться домой. И все же Финвэ почему-то стоял, молчал и разглядывал ее, ее нелепую сумку, заклепки крошечной куртки и поблескивающую на резинке крупную неопределенно-темную в сумерках бусину. Мириэль тоже смотрела на него, но уже прямо в лицо, ограничившись только одним самым первым цепким взглядом: от макушки до носков ботинок, словно бы сразу ухватила, запомнила, срисовала. Взгляд был открытый и пытливый, любопытный. – Хорошие проекты. В «Городе и доме», в предпоследнем номере, – вдруг без всякого перехода сказала она. – Спорткомплекс и парковая зона, мне понравилось. Очень грамотно придумано. Финвэ замешкался, соображая, о чем речь, и не сразу ответил: – Спасибо, – и на всякий случай добавил, – но это пока только проекты. Неизвестно, что получится. – Получится. Предыдущие же получились, – она пожала плечами и продолжила: – Мне вообще нравится твой стиль. Все учтено до деталей, все согласуется. Так комплексно, – и она щелкнула пальцами, подбирая слово поточнее, – цельно. – Спасибо, – снова ответил Финвэ и, спохватившись, тоже вежливо спросил: – А чем ты занимаешься? – Да, много чем, – она неопределенно махнула рукой, – рисую, леплю, вырезаю… Но больше всего вышиваю, это отдельная история. Там, сям… О, вот и мой автобус! Ты едешь или на другом? – Нет, я на машине… – Ну конечно, – она улыбнулась и, снова махнув, но уже прощально, повернулась к подъезжающему автобусу. – Приятная встреча! Удачи тебе! – Спасибо. И тебе, – в третий раз пробормотал Финвэ и опомнился, только когда из распахнувшихся дверей вышли пассажиры и заслонили от него тонкую фигурку: – Постой! Давай я подвезу! – Да ну, зачем, – она обернулась уже на подножке и замотала головой, а коса снова закачалась, застучала бусиной по бедрам, – я с комфортом доеду почти до самого дома. – С каким еще комфортом? Стоять всю дорогу и толкаться локтями? – возразил он и, шагнув вперед, решительно протянул руку. В салоне кто-то недовольно заворчал, требуя определяться скорее, заждавшийся водитель просигналил. Мириэль оглянулась на звук, рассмеялась и, опершись на его руку, по-детски – обеими ногами – спрыгнула обратно на тротуар. – Ладно, уговорил. Только не думай, что меня так-то просто затолкать, – стоя на подножке, она сравнялась с ним ростом, а теперь снова не доставала и до плеча. – Я вовсе так не думаю, – заверил Финвэ, хотя секунду назад именно это себе и представил. – И не жалуйся теперь, мне на самую северную окраину. – А я не тороплюсь. И вот это уже было правдой. К ее дому они ехали действительно долго, собрав все пятничные вечерние пробки. За это время Финвэ успел немало рассказать о своей жизни после университета, о работе, об устроенном доме. Мириэль часто и с искренним интересом спрашивала, обнаружилось, она в курсе самых разных событий, и тогда спрашивал уже сам Финвэ, а она смеялась и ссылалась на какие-то публикации, интервью и вообще хорошую память и интерес к самым разным вещам. Последнее было очевидно, и теперь Финвэ было любопытно послушать про ее собственную жизнь и про работы, которые он быстро вспоминал по временам университетских и городских выставок. Но тут она говорила уклончиво, в общих чертах и отнекивалась тем, что лучше показывать, чем попусту болтать. Тогда Финвэ заметил, что вот теперь ему впору почувствовать себя болтуном, на что получил спешные заверения, что вовсе нет, и ей, Мириэль, правда, интересно. А про себя… Ну просто она больше любит слушать, чем рассказывать, а если он не шутит, и ему правда любопытно, то, значит, теперь он обязан подняться, выпить чаю и посмотреть на ее работы. Разумеется, он заверил, что не шутит и потом, разумеется, поднялся. Работы ему понравились. И картины, и панно, и лепка, и вышивка в самых разных, порой весьма причудливых формах. Это было и красиво, и удивительно, и необычно. Еще понравился чай – в нем плавали ягоды и какие-то ароматные веточки, и пахло лесом. К чаю, правда, ничего не нашлось, да и вообще холодильник явил почти стерильное нутро, оправданием которому было все тоже немного виноватое «Там, сям…» Но тут кстати оказался его собственный пакет из магазина, повод приготовить что-то выдался самый настоящий, и голодными они не остались. А пока ели, Финвэ успел заметить и расписную посуду, и украдкой задвинутую подальше тоже расписную пепельницу, а еще скрывшиеся от него в вечернем сумраке причудливые линии бурого орнамента на руках Мириэль, и то, что бусина в ее косе была бирюзовая, а глаза – темно-темно-серые, совсем как мокрый асфальт…***
Финвэ проснулся от щелчка. Звук был знакомый, и он, кажется, слышал его только что: на грани сна и яви, за мгновения до того, как пробудился. Потянувшись, он перевернулся на другой бок, открыл глаза и тут же зажмурился: в стекло бил яркий свет безмятежного субботнего солнца. Снова раздался тот же щелчок, и тогда Финвэ сообразил: затвор фотоаппарата. Мириэль стояла возле окна спиной к постели и прицеливалась в залитый светом город. Надеты на ней были одни только цветные трусики, распушившиеся за ночь волосы струились вдоль обнаженной спины, и в них вспыхивали яркие искры. Финвэ замер, наблюдая за всем этим свечением, и не двигался, пока Мириэль снова не щелкнула затвором, не пробормотала что-то и не принялась откручивать объектив. Рядом на подоконнике стояли еще два. Тогда он медленно сел на постели и сразу уперся рукой во что-то плоское и жесткое. Оказалось, альбом, а рядом – брошенный карандаш. На верхнем листе, равно как еще на трех под ним, обнаружились быстрые, но подробные и меткие наброски: Финвэ без труда узнал спящего себя. Он разглядывал альбом с минуту, затем перевернул обложку и отложил в сторону, а после поднялся и, ступая по полу между набросанной вперемешку одежды, подошел к окну и притянул к себе Мириэль. Она не услышала его приближения и теперь быстро вскинула голову, но не испуганно, не как застигнутая врасплох птица, что стремится скорее упорхнуть. Взгляд ее был по-прежнему прям и открыт, она сразу улыбнулась и спросила: – Что скажешь? А он тоже улыбнулся и, наклонившись, поцеловал ее. Что уж тут было говорить.