День последний
10 февраля 2016 г. в 00:12
В книге оставался от силы десяток страниц. Но Финвэ все же нашел глазами подходящий абзац и, добравшись до него, предложил:
– Остальное на завтра?
Мириэль покачала головой.
– Дочитай. Пожалуйста, – произнесено было совсем тихо, но он уже привык понимать по губам. Поэтому покорно кивнул и вернулся к книге, принявшись искать место, на котором прервался.
К писку аппарата он тоже уже привык и не отвлекался на него, но к остальному даже не думал. Зачем? Когда все это благополучно закончится, то будет навсегда вычеркнуто из памяти.
Палата была одноместная, светлая и, насколько это возможно, комфортная. За прошедшие три месяца она успела наполниться всякими полезными вещами и приняла совсем обжитой вид, разве что с течением времени вещи эти все больше оставались на своих местах. По началу Мириэль много вышивала и вязала, затем пришлось от этого отказаться и оставить только рисование, затем только чтение, и дошло до того, что уже Финвэ читал вслух, а она только слушала.
Вот и теперь он сидел возле самого края постели с потрепанным томом в руках. Мириэль лежала, укрытая одеялом, и безотрывно смотрела на него, и иногда он останавливался, опускал книгу и, находя под одеялом ее руку, легонько сжимал и гладил. Она пыталась улыбаться. Лицо ее казалось желтовато-серым на фоне подушки, но бирюзовая косынка в переплетенных «огурцах» немного оживляла этот нездоровый цвет кожи. Сейчас косынка слегка съехала на бок, и Финвэ давно это заметил, но не стал поправлять, не захотев привлекать внимание Мириэль. Прежде она всерьез переживала, решив отчего-то, что сгинувшая в больничных буднях коса его не на шутку расстраивает, а он, конечно, возмущался и уверял, что это не так, и волосы еще тысячу раз отрастут. Кажется, убедил, но все равно смотреть на нее без платка или какой-нибудь нелепой шапочки было строго настрого запрещено. Что ж, это было меньшее из зол.
Аппарат продолжал мерно отсчитывать секунды, и под этот аккомпанемент он все-таки долистал последние страницы и замолчал. Тихо хлопнула обложка, книга легла на постель рядом с разложенными фотографиями – его ежедневным отчетом. Не то, чтобы детей в больницу приводить запрещалось, но они оба решили, что это не самое лучшее место для ребенка, и Мириэль первой согласилась с тем, чтобы видеть сына раз в неделю. В остальные дни он приносил новые и новые фотографии: вот Феанаро ползает по полу, вот отгрызает ухо резиновому зайцу, вот купается, спит, гуляет с няней или с Макатано и его дочкой, или с приехавшими из Валимара Ингвэ и Индис… Фотографии были похожи друг на друга, но Мириэль неизменно рассматривала каждую даже тогда, когда Финвэ приходилось уже самому держать их перед ее лицом.
– «Все было хорошо», – повторил он последнюю фразу из книги, вкладывая в нее очевидный смысл, и ободряюще улыбнулся.
– Слишком хорошо, – едва слышно ответила Мириэль и шевельнула пальцами под одеялом– ответила на его пожатие.
Она, конечно, имела в виду другое.
То, что у них все было просто замечательно. Закрутившийся в один момент роман поглотил с головой обоих и привел к закономерной, предсказуемой, стремительной свадьбе. Самой стремительной во всем Тирионе, как говорили потом друзья и коллеги, а он только разводил руками, ведь не было никакого смысла ни объяснять, ни ждать.
Он спросил, она коротко сказала «Да». После чего он в тот же день договорился, с работы пригнали служебный грузовичок, доверху забили его кучей бесценных вещей, картин, корзин, картонок и за раз перевезли из квартирки на севере города в дом в самом его центре. Затем в этом доме произошел самый настоящий, но очень приятный переполох, повлекший за собой появление ведер с краской, стремянки чуть ли не в каждой комнате, перемещение мебели и основательный перенос выключателей и ручек со смещением вниз.
Его накрыло какой-то почти осязаемой волной небывалого счастья, и все вокруг уже шутили, что его теперь не дозваться, а он в ответ только глупо улыбался и щупал то кольцо на пальце, то плечо под рубашкой – там, опоясывая руку, цеплялись друг за друга буквы многократно повторяющегося имени. Мириэль тогда очень развеселилась на это неожиданное для него самого предложение, но сразу согласилась, и тоже сделала татуировку, но уже на щиколотке…
Не успело пройти и полугода, когда они оба одновременно решились заговорить о ребенке. А потом все получилось почти сразу. И даже когда время спустя он уже тайком только себе признался, что, пожалуй, старшим должен быть сын, все вышло именно так, как пожелалось. Это было невероятно, фантастически прекрасно. Мальчик рос на глазах, без устали вертелся, рано начал ходить, а лепетал и вовсе почти без умолку. В бюро все ладилось, как нельзя лучше, а работы самой Мириэль вызвали неизменный интерес, восторг и признание.
Но три месяца назад это вдруг закончилось. Как-то днем он позвонил и сказал, что скоро вернется, как делал иногда, когда работал прямо дома. Мириэль неопределенно пробормотала что-то вроде «очень кстати», и, приехав, он обнаружил ее в гостиной. Она сидела с какими-то бумагами в руках, рядом стояла собранная спортивная сумка.
– Что случилось? – совершенно ничего не понимая, спросил он.
– Ничего не случилось. Просто нужно кое-что проверить, – беззаботно ответила она.
– В смысле проверить?
– Небольшое обследование, анализы. Вот направление, – и она помахала пачкой документов, но в руки давать не стала. – Отвезешь меня?
Конечно, он отвез. И, конечно, не став спрашивать сразу, вытряс все уже в больнице – из нее и из врача. Ну головокружение, ну утомляемость, иногда боли. Дело нередкое и несерьезное, но лучше проверить… Эти первые уклончивые объяснения были сразу пресечены, и Финвэ не успокоился, пока не выслушал уточнение по каждому пункту из каждой куриным почерком заполненной бумажки. А когда все стало более менее понятно, то он быстро устроил все и с палатой, и со всем необходимым. Мириэль после серьезного разговора пообещала больше ничего от него не скрывать, а он обнимал ее и, глядя в склоненную макушку – она молчала и прижималась, спрятав лицо у него на груди – даже не мог сердиться на такое глупое и даже опасное утаивание. Дальше дело стало уже за обследованием, а по его невеселым результатам за лечением.
И вот прошло три месяца. Финвэ успел вдоволь насмотреться на капельницы, на иссиня-черные отметины от них, на мигающие и пищащие аппараты, на последствия терапии, на трубки, провода, склянки с цветными растворами, больничную посуду, врачей и их халаты, их обеспокоенные лица – на все-все-все. Он приходил сюда каждый день, слушал новости, рассказывал про сына, а потом ехал домой и уже сам пересказывал услышанное, возился с Феанаро, делал фотографии и без сна ложился глубоко за полночь. Улучшений не было.
– Что будем читать завтра? – наконец спросил он и, потянувшись, погладил ее по щеке.
– Что хочешь, – ответила она одними губами.
– Что-то хорошее? Со счастливой концовкой, да?
Она кивнула и на мгновение зажмурилась, между век блеснуло, и она шевельнулась, теснее прижавшись к подушке.
– Может, принести что-нибудь? – предложил он.
– Да, какой-нибудь журнал? Сходишь? – она тотчас ухватилась за это предложение, и теперь голос прозвучал почти отчетливо.
– Хорошо, – ответил он и не двинулся с места. Сильнее сжал ее руку и поправил одеяло.
Она смотрела так же неотрывно и прямо, как смотрела всегда, будто ожидая от него чего-то. Финвэ отодвинул стул и опустился на пол возле постели, чтобы его лицо оказалось вровень с ее – этого всегда было не так-то просто добиться. Стоило что-то сказать, но никакие слова не шли, и он только смотрел в ответ на этот прямой открытый взгляд, пока она не шевельнулась снова и не выпростала из-под одеяла худую восковую руку. Щека ощутила прохладное прикосновение, и он тоже шевельнулся, ловя его уже губами.
Зашелестев, с постели ссыпались фотографии, разлетелись по линолеуму пестрой россыпью. Следом хлопнулась на пол книжка со счастливым концом и аппарат, устав попискивать, заныл на одной ноте.