You name the drama and I'll play the part

— Господи, Кристиан, я так испугалась… — подаю Ане бутылку воды, что принес с кухни, и она благодарно кивает, делая два больших глотка. Целую до сих пор мокрые щеки, слёзы никак не заканчиваются, но истерика прошла. Ох, боже. — Это был просто плохой сон, — включаю второй ночник, уже с моей стороны кровати, и включаю потолочную подсветку. Анастейше лучше, когда светло, но не слепит ничего, так она лучше просыпается. А ей нужно просыпаться до конца после таких снов, я знаю её. — Это был не просто «плохой сон», Кристиан, это ночной кошмар. — Расскажи мне, Ана, — усаживаюсь позади неё на постели и крепко прижимаю к себе, укачивая и поглаживая по удивительно большому животу. Ни с одним из мальчишек живот не был таким большим, даже с Кенни, когда Ана сильно поправилась, да и он родился не совсем уж маленьким. — Ты в моих руках и ты в безопасности. Что тебя так пугает? — Мне снилось прошлое. Мне снился Этот… — о, чёрт возьми, только не снова. Это было столько лет назад, а она помнит... А я ни о чём не жалею. Ублюдок заслужил своей поганой смерти, и ему ещё повезло, что всё произошло так быстро. — Я испытывала жуткий страх за Оливию, что он может тронуть её, будто она уже взрослая, а потом… В общем, вместо Этого был каждый из мальчишек. И я не про то, что они могут навредить сестрёнке, в это я никогда не поверю, ты очень правильно воспитываешь в них уважение к женщинам. Как они заботятся обо мне… Просто ведь Этот тоже был всегда «хорошим, домашним, милым мальчиком», он так же был радостью для своей матери, а потом… — Ана, у нас нормальные дети, и среди них нет психопатов. Они растут в любви, в полной семье, со всевозможными подарками и дополнительными хотелками, которые они только пожелают, они счастливы. Счастливые и здоровые мальчишки, очень любящие тебя. — Ты ведь полюбил меня. А я старше тебя. Вдруг у кого-то из них будет так же, но что-то пойдёт не так? Вдруг… — Анастейша, я не думаю, что граофилия передается по наследству, — шиплю на ухо жене, затем же медленно целую её шею, и она замирает, но не наслаждаясь, а обдумывая мои слова. — Разве это называется не «геронтофилия»? — Геронтофилия — страсть к мужчинам старше, а вот граофилия — страсть к старушкам. — Ты что, только что назвал меня старушкой, Грей?.. — Детка, мы идеальная пара. Во всём, — снова целую её, на этот раз за ушком, и она наклоняется, открывая для меня шею. — И только попробуй передать нашей дочери свою геронтофилию… — Ана возмущается, её так раздражает, когда я плачу ей той же монетой в этом вопросе — её Трэвисом Перри, и уже хочет ответить мне что-то резкое, но я быстрее. — Теперь понимаешь, как я себя чувствую, когда ты в очередной раз заводишь разговор о том, что я извращенец, в худшем смысле этого слова? — Кристиан… — Это был просто плохой сон. И, знаешь… Это реальность, каждому из твоих детей разобьют сердце, Ана, и даже маленькой мисс Грей однажды достанется. Как и каждому человеку в этом мире. Но не каждый человек — последняя мразь. От этого не застрахован никто, но мы с тобой, как их родители, сделали максимум, чтобы вырастить хороших людей. Они знают, что такое гордость, честь, самоуважение и личное пространство. — Его мать ведь тоже была уверена, что она вырастила потрясающего парня… Кристиан входит в его возраст, когда он помешался на мне. — Крис становится подростком, самым обычным, нормальным подростком. Начинает воевать со мной, немного быстрее начинают заканчиваться салфетки в его комнате, но это абсолютно нормально. Мы с тобой уж точно не ханжи, верно? — Верно… — Я обещаю тебе, что Крис вырастет хорошим парнем. Как и Кенни с Купером. Я ведь тебя никогда не обманывал, Ана. Ты знаешь это? — Ты лучше всех у меня, Кристиан… Я стала очень слабой, ты мне очень нужен сейчас. Пожалуйста, будь рядом. Не бросай меня надолго. Я так всего боюсь, я так боюсь за Оливию, за вас с мальчишками. — Доктор сказал, что беременность протекает хорошо. Возможно, даже не придется кесарить. Почему ты напугана? — Я не знаю. Это уже не первый кошмар, и меня не покидает плохое предчувствие. Будто что-то произойдёт, что-то большое и явно плохое. — Я уверен, что скоро произойдет что-то большое и очень замечательное, Ана. Совсем скоро родится наша дочь, наш четвертый ребенок. — Она очень большая. Боюсь, как бы всё не произошло на тридцать второй неделе… Доктор говорил, на тридцать шестой или седьмой неделе должно, на этой неделе должны определить точную дату родов, после УЗИ. — Ана… — Давай, скажи, что я могу родить даже прямо сейчас, «уже можно, ребенок жизнеспособен», — и кто это, чёрт возьми, говорит тебе такое дерьмо?! «Уже можно!», ну надо же… Мэг или Кавана. Убью. — Я так не скажу тебе, потому что я твой муж и отец этой малышки, которой ещё десять недель сидеть в своём домике и не пугать маму. Вы нужны мне здоровыми, твоя злость и стресс вредят тебе и пугают её. Она уже всё слышит и всё понимает. Не хочешь заботиться о себе — позаботься об Оливии. Всё, пора спать, — звонко чмокаю любимую в щеку и пытаюсь аккуратно столкнуть с себя, но Ана недовольно пищит, и я сдаюсь. — Не хочу спать, хочу отвлечься, хочу что-нибудь приятное… О, детка, да ты читаешь мои мысли! — Чего именно приятного ты хочешь? — разворачиваю её лицом к себе и легко целую в мягкие губы, растянутые в улыбке, наслаждаясь этим довольным взглядом победительницы. Господи, лишь бы она всегда улыбалась. — Куни… О, ну пожалуйста, Кристиан! — Ана хнычет, сложив ладошки и всем своим видом умоляя меня, и я с огромным трудом остаюсь стоять на своём. — Даже не начинай. Нет. — Пожалуйста! Врач запретил только в первом триместре, а сейчас уже третий! — она совсем по-детски надувает губы, точно так же делает Купер, но я хочу ещё немного поиграть с нею. Знаю, что уже можно, нет угрозы выкидыша. Всё протекает очень хорошо. — А я пообещаю тебе, что потом тут же усну, и не буду больше думать о плохом, и не буду звонить тебе по три раза в час, и… — и Ана раскрывает мой план, тут же каменея и недовольно смотря на меня. Мягко хватает за щеки, смотря в глаза, и так же мягко целует, тут же отпуская, выбираясь из моих рук. Анастейша сталкивает меня с постели и ни капли не эротично стаскивает с себя пижамные штаны вместе с бельем, и точно так же поступает со мной, лишив меня ещё и футболки. Ана до сих пор возбуждает меня, и возбуждает сильно, естественно. Я люблю её. И я готов целовать её ноги, лишь бы она улыбалась и была со мной, моей… Что я и делаю, опускаясь на колени перед кроватью, когда любимая ложится на самый край, так привычно, так правильно устроив свои ноги на моих плечах. Целую икры, колени, медленно подбираясь к роскошным, пышным бёдрам, ставшим такими после второго сына. Задница всегда была и есть до сих пор, и чертовски аппетитная задница, особенно обтянутая кружевными трусиками-шортиками, но бёдра... Анастейша Грей — мой фетиш. Женщина, прикрытая чем-то, имеющая загадку, куда более эротична и сексуальна, чем полностью обнаженная. Мне нравится видеть почти прозрачное кружево на фарфоровой коже, а на следующий день видеть под этим прикрытием, под кружевом следы того, что она моя. От шлепалки или просто от моей хватки, она моя, и только я могу и смотреть, и касаться её. Если она мне это позволит. — Не смей медлить, или ты не получишь удовольствие. Плохой мальчишка… — Я хороший, мэм. — Докажи мне, Кристиан. И я доказываю ей, что я только её, что я её хороший мальчик, что я всегда буду тем, кем она захочет меня видеть. Я мучительно долго и невероятно сладко напоминаю ей, что я её Котёнок, и только она здесь Госпожа, за что и останусь без удовлетворения. Моя. Госпожа.