Не те причины для борьбы

      Солнце склонялось к горизонту, обрамляя небеса в нежные ткани алых, розовых и персиковых оттенков. Ветер навевал грусть одиноко стоящему на холме у большого, раскинувшего свои щедрые зелёные объятия дерева вечерним ветрам, алхимику. Эдвард смотрел на закат и думал. Все эти дни в поиске философского камня... он старается для брата, но сказанная фраза перевернула своим представлением приоритеты старшего Элрика... - Братик... - они с Алом сидели в этот вечер одни, в комнате. Рокбеллы уже готовились ко сну и их с ними не было. - Это может будет не совсем похоже на меня, но... - тихий вздох. - Я уже так не могу. Я знаю, что наш приоритет - это вернуть свои тела но... Эта цель не оправдывает средства, - Старший брат в глубоком недоумении резко сел, обращая полное внимание на Альфонса. Что он говорит? Что это значит?! - И дело вовсе не в том, сколько потребуется на это времени и сил! Меня пугает то, что ты насильно себя изводишь! Думаешь, я этого не вижу? Не вижу, как на мои просьбы хоть пару часов поспать, ты прокручиваешь в голове тот день? Не вижу, что ты множество ночей только и возишься за книгами и почти не ешь? Ты весь на иголках, а уж последняя драка со Шрамом вообще никуда не годится! - и действительно, Стальной сплоховал в один из самых подходящих моментов для удара, и он бы уже был на том свете, если бы не Полковник. Так что алхимик отделался только стальной рукой (который раз) и раздражающим выговором от начальства, который был как всегда пропущен мимо ушей. - И если ты действительно винишь себя за тот день, - тут Эдвард напрягся. Этот день он никогда не забудет - трансмутацию собственной матери, - и хочешь искупить вину, - эти слова Алу было нелегко произносить, поскольку он не винил своего брата ни в чём, но ему было больно видеть, что его брат так изводит за это себя, - сделай так, чтоб я видел тебя счастливым. По-настоящему, - говорит Ал. - Как я вновь увижу ту самую искру, моего брата, тогда и я буду счастлив.       Вот Элрик старший сейчас смиренно даёт ветру играть со своими волосами, стоит и думает над тем, что ему говорил Альфонс. О какой именно искре он говорит? Что имеет в виду? Но если это именно то, чего так хочет младший Элрик, то пусть будет так!       Вот только как вернуться к собственным истокам, когда ты потерял веру в чудо? И это такая плата за "взрослость"? Вот Альфонсу в этом аспекте больше повезло: несмотря на то, что он видел всевозможные сочетания злых красок этого холодного мира, остался всё тем же Божьим Одуванчиком. А он? С ним всё наоборот: принимает всё это, как тяжкий груз. Но ведь убийство - это и правда ужасно! А смерть... она больше похожа на сон. Но почему она вселяет всем страх? Ведь если человек с закрытыми глазами... кажется, что он просто спит. И мама... она точно так же закрывала глаза. Словно засыпала... быстрее, чем обычно. Вот только она уже никогда не проснётся.       Нет, нельзя об этом думать! Надо думать... эх, им так было хорошо втроём. И она всегда их ждала. Такая улыбчивая и такая родная... и ради этой улыбки стоит жить. И не просто жить... Радоваться каждому прожитому дню. Хотя бы для того, чтобы снова увидеть эту улыбку и любящие зелёные глаза. Эдварду только вспомнится - сразу улыбнётся. Вот и сейчас на лице улыбка... А ведь он тогда, ребёнком, радовался жизни. А сейчас? Да, в жизни много бурых, если не чёрных, пятен, но разве это повод отчаиваться? Он видел со стороны незнакомого ему пацана, его сверстника, но тот после поражения не отчаялся, даже улыбнулся и встал на ноги, чтобы продолжить путь. А что ему, Эдварду, мешает вот точно так же подняться с колен? Только мнение, что всё так же будет тускло и мерзко на душе, как и всегда? Что всё так же однообразно... но раз это так, то может стоит что-то новенького внести в свою жизнь? А для этого нужна смелость... или глупость. - Но какой смысл делать глупости? Чтобы стать посмешищем? - прошептал себе под нос Эдвард.       Как-то он вспомнил, как один ходил по улице в глубокий вечер. Людей хоть и было немало, чувствовалось среди них одиночество и уныние. И тут на одной её стороне, где он шёл, плясал какой-то низенький старичок. В одной рясе, да босиком, и это в лютый осенний ветер! Плясал вызывающе, по-глупому, что-то выкрикивал. А люди... Одни безучастно проходили мимо. Другие смеялись, показывая пальцем. Третьи и вовсе считали безумцем! Даже кричали дурное в его сторону. А тому хоть бы хны! Сидит и улыбается. Смотрит в упор. А военные его не трогают. Всё же он не нарушал закон. Не хулиганил, не грабил. Просто с причудой, но мирный. Грех такого арестовывать.       Вот и Эд по глупости своей счёл его каким-то психом. Но его смутил один поступок старичка... к нему подбежала какая-то девчонка и дала конфетку. Алхимик подумал, что ей грозит опасность и хотел уже рвануться за ней!.. Но дед принял от неё подарок и добродушно погладил по головке. А девочка с весёлым смехом побежала по своим делам.       Эта картина полностью обескуражила алхимика, сломала рамки его мировоззрения. Полностью выбила из колеи. Он уже ничего не понимал. Как так вообще можно поступать?! - А что же ты хочешь? - слышит он из-за спины. Оборачивается, а за ним стояла пожилая женщина. Он не сразу понял, что она сказала, а как понял, то осознал, что последнее он сказал вслух. - Он же юродивый. - Юродивый? - Эдвард вновь посмотрел на мужичонку, который теперь смотрел на них и улыбался в свою добродушную бороду. - Юродивые Христа ради, как говорят в простонародьи. - Христа ради? - Эд снова обращает свой взор на бабушку. "Кто же такой, этот Христос?" - Так думает он. - А ты что-то имеешь против? - Я не верю в Бога.       За спиной раздаётся громогласный смех. Сердце забилось. Страх... почему он испытывает страх?! - Юродивый прикидывается «похабом», когда мир сей прикидывается христианским, - шелестит из седой бородки, в которой не различить и контура старческих губ.       В этот момент я почувствовал себя разоблачённым в жутком и ужасном преступлении. Только и пришла мысль дать дёру, что собственно я и сделал. Как какой-то трус! Хотя... это действительно трусливый поступок. Жуть как стыдно. А поделать с собой ничего не могу. Неприятно. Очень неприятно. И позорно. Но что хуже: когда все люди видят твой позор или когда ты вот так остаёшься с этой пакостью один на один? Я не знаю... то есть я не уверен в своём ответе. По-моему оба отвратительные. Но как тогда выбрать из этих двух зол меньшее? Я... я даже не вижу третьего варианта. Но я был бы очень рад, если бы только он был!..       Хотя... есть такой способ. Но он подразумевает слишком много рисков для себя. Очень много боли. Да, в последнее время я стал бояться боли. Душевной боли. А ведь раньше не боялся. Не страшился. Так что сейчас не так? Страшно оттого, что я им поддамся? Что я заплачу? Что я сломаюсь? Да. Всего понемногу. А смелости неоткуда взять. И где я вообще тогда её брал? Неужто так моя наивность посмеялась надо мной? А ведь тогда ещё с ней я чувствовал себя уверенней, счастливей. Да почти как вон тот старичок! В детстве я сам тоже так дурачился, а сейчас... я взрослый, а взрослым такое нельзя делать. И почему? Не поймут, не поверят. Тогда что действительно мне нужно? Чего я действительно хочу? Или... что мне нужно, чтоб я был счастлив?..       С такими мыслями Эдвард повернулся и пошёл прочь, провожаемый взглядом заходящего солнца.

"Религия — это убеждение, что все происходящее с нами необычайно важно. И именно поэтому она будет существовать всегда". Чезаре Павезе.