1323

Я ставлю последнюю тарелку на большой стол в нашей гостиной, и мой взгляд скользит по скатерти, которая лежит на нем. Это выглядит ужасно. Моя мама думает, что все, на чем изображены цветы, поднимает настроение, хоть это и выглядит ужасно. Это сказал даже дядя Джаспер. Однако он является сатирической версией моего отца и воспринимает все траурное в более ярком свете, чем я. — Ты отлично все сделала, — говорит бабушка, которая становится рядом и осматривает стол со многими блюдами на нем. Она одета во все черное. Её седые, долгие волосы связаны в пучок на затылке. — Гости должны прийти сейчас, поэтому нужно открыть дверь. Я киваю и тихонько иду к входной двери. Бабушка жалеющим взглядом смотрит мне в спину, но я стараюсь не обращать на это внимание. Никто не должен смотреть на меня так. Я не собираюсь становиться депрессивной девочкой, которая потеряла отца. Я не хочу, чтобы все так смотрели на меня, а я не могла справиться с этим. Я открываю дверь и хорошо слышу звук двигателей автомобилей. Я переоделась из платья в короткий комбинезон, как только вернулась домой. Сразу после этого я выбросила его в мусорный бак. Я больше никогда не надену его. Я никогда больше не буду выглядеть так, как тогда, когда гроб моего отца закапывали в землю. Гордон, Джозеф и еще несколько мужчин в мундире поднимаются к нам на крыльцо и снимают шапки в знак вежливости, а я придерживаю для них дверь, чтобы они могли войти. — Платья больше нет? — спрашивает у меня Гордон, стоящий у меня в доме, когда остальные проходят мимо меня. — Нет, — отвечаю я и смотрю на последнего парня в военной форме, который проходит мимо меня, снимая свою шапку. Это тот самый парень, который смотрел на меня сегодня утром, но сейчас он не смотрит на меня. — Оно было очень неудобным, — обращаюсь к Гордону, закрывая за парнем дверь. Я рассматриваю парня: у него короткие волосы слегка завиты на концах. — Жаль, — говорит тот молодой солдат в черной форме, стоящий в гостиной вместе с остальными. — Тебе в нем было хорошо. Я пожимаю плечами и подхожу к деревянному столу в гостиной. — Вы можете садиться. Все готово. — Наконец, — говорит Джозеф, садясь за стол, и потирает руки, — я смогу покушать. — Я тоже, — добавляет Гордон, ухмыляется и садится за стол вместе с остальными. Я вижу, как один солдат занимает мое место, но это меня совершенно не интересует. Никто не сидит только на месте моего отца. Никто не займет место моего отца, никогда. Оно всегда будет свободно. Дядя Джаспер тоже садится за стол, и я иду к маме и бабушке на кухню. Мама протягивает мне небольшую кастрюлю. — Вот, отнеси, пожалуйста, на стол, — просит она меня, и я только сейчас замечаю, насколько красные у нее глаза. Она в любой момент может расплакаться, поэтому и просит меня, зная, что я справляюсь с этим. Я беру у нее кастрюлю и смотрю, как она быстро идет к печке и открывает её. — Черт, — ругается она, когда большое облако пара поднимается вверх, и размахивает полотенцем. — Сгорело, — она хватает кастрюлю с двух сторон и вытаскивает из печки. Её лицо искажается, и я уверена, что это тот момент, когда она может снова расплакаться. Она ставит кастрюлю на плиту и отскребывает черное. — Это, может быть, не так плохо, — говорит мама и нюхает. — Если немного поиграться, то все будет хорошо. Я смотрю на обожженную запеканку. — Мама, — монотонно говорю я. — Не нужно. Теперь слез в её глазах становится больше, когда она собирается отрезать сгоревшие части, но её руки слишком трясутся. — Но я должна, дорогая. Сегодня все должно быть безупречно. — Брось, — говорю я. — Мы не умрем с голоду. Лицо матери искажается еще сильнее, и она закрывает глаза. Она убирает нож и кладет его на край, а слеза скатывается по её щеке. Мать качает головой, и я борюсь с желанием вылить горячий суп на голову. Ничего уже не может быть хуже. Если сейчас такое, то что будет дальше? Что, если мама собирается каждый день делать вид, словно ничего не происходит, хотя все идет насмарку? — Ох, милая, — с грустью говорит бабушка маме. Она обнимает маму, позволяя ей плакать в её плечо. Я не показываю никаких эмоций. Я не могу ничего сделать. Меня больше нет для нее сегодня, однако я не позволю отдалиться от меня. Я не должна сломаться. — Я не могу, мама, — рыдает моя мама. Бабушка гладит маму по спине и смотрит на меня. — Отнеси в гостиную, чтобы люди не голодали. Я позабочусь о ней, а потом мы вернемся к вам. Я хочу сказать, что все уже не будет как прежде, но просто киваю, чтобы не смотреть на то, как ломается моя мать из-за слишком жестокой жизни. Я иду с кастрюлей в гостиную и ставлю её на стол. Они все смотрят на меня так, словно видели сцену на кухне, и я уверена, что так оно и есть. Они выражают свое сочувствие, но я терпеть не могу тишину, которая образовывается из-за этого. Мне больше нравится смех, но никак не тишина. — Что? — спрашиваю у мужчин, когда сажусь за стол, они все смотрят на меня печальными глазами. Никто не реагирует на то, что я говорю. — Если вам нечего ответить, то я не требую лишнего внимания в себе. Еще несколько секунд за столом царит тишина: некоторые отворачиваются, поджимая губы, а некоторые пытаются ободряюще улыбнуться мне. Ничего из этого мне не нужно. На этот раз только кудрявый парень, что сидит напротив меня, внимательно смотрит мне в глаза и, кажется, ничего не хочет сказать. Мне кажется, словно он единственный здесь, кто не выражает свои соболезнования и жалость ко мне. — Тогда закончим с этим, — говорит Джозеф, проводя по тарелке ложкой. — Мой желудок говорит, что пора приступать к пище. — Скажи, Рути, — ко мне обращается Гордон. — Что ты собираешься делать летом, когда нет школы? У тебя есть какие-то планы? — Не знаю, — я пожимаю плечами. — Наверное, буду проводить свое время на ферме и на рынке, продавая что-то. В этом году будет хороший спрос на картошку. Все смеются, но лишь из жалости. — Тогда ты действительно можешь заняться продажами в этом году, — хихикает Джозеф и подносит ложку ко рту. — Я уверен, что ты продашь все, что хочешь. За тобой мальчики выстраиваются в очередь, правда? — Я бы определенно стоял, — говорит молодой солдат. — Однако привет, — говорит Гордон. — У нее гены матери, поэтому мальчики так и будут становиться в очередь. Я игнорирую эту глупую беседу. — Я постараюсь продать, как можно больше, — говорю я, накладывая еду себе в тарелку. — Особенно с помощью Гарри, который может остаться, — отвечает Джозеф, похлопывая по плечу парня, который напротив меня. — Что? — я хмурюсь и смотрю на Джозефа. — Ну, Гарри будет немного помогать вам этим летом на ферме, ты не знала? — Джозеф усмехается. — Я думал, твоя мать уже сказала тебе. Мои глаза сужаются, и я смотрю на парня. Нам помочь или только мне? Нет. Определенно, нет. — Я не нуждаюсь в помощи, — отрезаю я, даже не пытаясь звучать дружелюбно. — Каждый год мы обходились без помощи, и в этом будет так же. — Ты нуждаешься в помощи, — отвечает Гордон, показывая ложкой на фигуру молодого солдата. — Твоя мать работала одна все лето, а так больше не может продолжаться. Я сомневаюсь, что бабушка поможет тебе больше, чем просто пропалывать овощи на огороде. — Это правда, — улыбается бабушка, которая уже подошла к столу. — С Гарри нам будет гораздо легче. — Ты тоже знала об этом, — я поворачиваюсь к ней. — Конечно, дорогая. Мы хотели представить сразу после обеда... — Я не нуждаюсь в помощи, — раздраженно перебиваю бабушку и бросаю ложку на стол. Внезапно за столом все замолкают и смотрят на меня. — Каждый год мы делали все сами, и в этом справимся! — мой голос звучит расстроенно. Моя мама входит в гостиную, наверное, услышав, что я говорю на повышенных тонах. — Дорогая, успокойся, — говорит бабушка. — Мы всего лишь думаем, что это слишком большая нагрузка для тебя. — Слишком большая нагрузка? — с издевкой спрашиваю я. — Это никогда не было в тягость для меня. — Твой отец хотел этого, — слышу глубокий, грубый голос молодого солдата, который обращается ко мне. — Он попросил меня об этом перед смертью, и я обязан выполнить его просьбу. — Он хотел этого? — шиплю я. — Но он мертв, поэтому его слова до смерти не имеют никакого смысла. Я слышу, как кто-то тяжело вздыхает за столом, но меня это не волнует. Он мертв, и это факт. Я должна была это сказать, я не могу сделать вид, что ничего не происходит, потому что происходит многое. Я в ярости поднимаюсь, опрокидывая стул на пол. — Он мертв, и никто из вас не может просто решать, что нам делать, ясно? — я кричу на всю гостиную, а мать, стоящая в двери, снова начинает плакать. Я обхожу стол и иду к входной двери. — Никто не работал здесь и не пытался мне помочь. Никогда. Я могу делать все одна, как и раньше, даже если он умер, черт возьми! Я хлопаю дверью, оставляя всех в гостиной с недоуменными взглядами. Озлобленно я спускаюсь по ступенькам с крыльца и иду к хижине, где мы держим кур. Пусть они себе там скорбят или еще чего. Я не думаю, что что-то изменится со смертью отца. О чем они только думают? Ничего не изменится после этого. И я не нуждаюсь в помощи. Никогда не нуждалась.