Пролог
В Сером Доме время течет по-разному. Оно загнано в черно-белые рамки циферблата и строгие строчки распорядка у Фазанов и мчится стремительным бесконтрольным вихрем у Крыс. Каждая стая — отдельное государство со своими порядками, со своим уставом и стилем жизни. В каждой стае свои календари и свой ход времени. Кислотно-яркий Крысятник трещит по швам, изрыгая в холод коридоров своих шумных обитателей, мрачные Птицы теряются во влажном полумраке Гнезда, и их голоса звучат не громче шелеста листвы, в разномастном уютном хаосе четвертой не смолкают Шакал и магнитофон… В Ханстве почти всегда — пустынно и тихо. Ханство — это пятая. Малонаселенная комната, почти незаметная рядом с шумными Псами. В Ханстве изредка бренчит гитара, а чаще шелестят книжные страницы, звенят стеклянные пузатые колбы и шуршит нитка, ложась аккуратными стежками на ткань. Ханство — не стая, Ханство — почти семья. Не замкнутая, но закрытая, отгороженная от всей серодомной суеты невидимой толстой скорлупой.Глава 1. Хан
Хан внимательно прислушался к себе. Потом медленно приподнялся и сел, уронив спину на мягкие подушки, наваленные на его кровати. Блестящие пузатые колбы, пробирки и реторты, теснившиеся на исцарапанном столе напротив него, вздрогнули и смазались, превратившись в неясные пятна. Он крепко зажмурился и медленно открыл глаза, отгоняя головокружение, прежде чем его бдительный страж и по совместительству сиделка что-то заметила. На его счастье, даже у таких внимательных личностей, как Алхимик, глаз на затылке не было. В слишком большой для шестерых комнате царила ленивая послеобеденная тишина. Треть обитателей разбежалась, кто куда, затерявшись среди раскрашенных стен, в тенях коридоров и полумраках лестниц, и оттого спальня казалась особенно пустынной. Солнце отражалось в пуговичных глазах страшноватых куколок Змея, гирляндой висевших над головой своего отца и создателя. Змей, во всем своем мрачном великолепии, восседал у входа в свое Логово, отдернув плотную черную штору. Бледные ловкие пальцы с черными блестящими ногтями проворно управляли запряженной в нитку иглой. Алхимик за своим столом с головой погрузилась то ли в новый эксперимент, то ли в домашнюю работу и не замечала ничего вокруг. Синяя ручка аккуратно чертила на бумаге буквы и цифры. В дальнем углу, у своей кровати, шуршал пакетами, перебирая запасы стиральных порошков и прочих чистящих средств взъерошенный Хорек. Под глазом у него наливался синевой заработанный в последней драке синяк, но вид был весьма довольный. Убедившись, что до него никому нет дела, Хан потянулся за книгой, завалившейся между подушек, и раскрыл ее на заложенной потрепанным обрывком бумаги странице. В такой ленивой тишине читалось лучше всего, и не важно — параграф в учебнике или глава в повести. Он успел прочитать ровно два абзаца, прежде чем в коридоре загрохотали знакомые шаги. Стекла жалобно зазвенели, вслед за ними плаксиво отозвались колбы Алхимик. Змей оторвался от своего рукоделия и прислушался. Выкрашенные черной помадой тонкие губы дрогнули в усмешке. — Либо к нам мчится стадо взбесившихся слонов, либо же мы сейчас узнаем очередные невероятные новости, — протянул он лениво. В Ханстве не было тамбура, как в четвертой, не было и многочисленных растений, которые глушили бы звуки, как в Гнезде, превращая даже жуткий грохот во что-то далекое и едва слышное. Хан жалел об этом именно в такие моменты. Когда дверь с треском распахивалась, ударившись о стену так, что сыпалась краска, и в комнату влетал запыхавшийся, звенящий гайками на шее вихрь. Ван затормозил так резко, что каблуки логовских ботинок должны были, как показалось вожаку, оставить на полу длинные черные полосы, словно колеса мотоцикла. Остановился в центре комнаты и выпалил: — В четвертую переводят Фазана! Змей недоверчиво хмыкнул. Ручка в пальцах Алхимик замерла над бумагой на полсекунды и преспокойно двинулась дальше. Хан разочарованно пожал плечами и не без труда отыскал взглядом нужную строчку. Ван приносил новости и поинтересней. Не получив желаемой реакции, единственный Бандерлог Пятой обиженно моргнул и повторил еще громче: — В четвертую — Фазана! Меня слышит кто-нибудь? — Тебя и в первый раз было слышно, — Хан неохотно оторвался от книги. — Не к нам же. И дверь закрой. Представитель Службы новостей Дома вздохнул так тяжко, как умели только Бандерлоги, и безропотно выполнил сказанное. Потом прошмыгнул к двум двухъярусным кроватям, стоящим друг напротив друга, и рухнул на живот у ног занятного шитьем Змея. Кровать даже не скрипнула — ей и не так доставалось. — Фазана в четвертую перевели. Да никогда из первой никого не переводили! Это же Фазаны… Хан, тебе все равно, что ли? — неугомонный Ван снова попытался завладеть вниманием своих и особенно — вожака. Тот и ухом не повел, всем своим видом выражая погруженность в книгу. Ручка Алхимик тихо шелестела, выводя аккуратные буквы. — Да гонишь, — Хорек с треском захлопнул тумбочку с общим добром и воинственно взгромоздился на свою постель. — Быть не может. — Ничего не гоню! — Ван не разозлился на склочного состайника, а совершенно искренне обиделся. Усыпанное веснушками открытое лицо приобрело абсолютно детское выражение. — Когда это я врал? Змей улыбнулся своему шитью. Блеснули белые зубы в окружении черных губ. — Надеюсь, это был риторический вопрос, свет мой? — вкрадчиво спросил он и тут же миролюбиво добавил, не желая обижать старого друга. — Перевели, так перевели. Если перевели, значит, он не такой уж Фазан. Правильно? Ван всерьез задумался. Между бровей залегла морщинка. Сказанное Змеем плохо вписывалось в Логовское виденье мира, но и не прислушаться к его словам он не мог. Вампироподобный, смертельно бледный, циничный и ядовитый Змей и потрепанно- взъерошенный, открытый и добродушный Ван были одной из тех странных связок, которые создавались только в Доме. Убедившись, что главный источник шума нейтрализован и тема исчерпана, Хан со спокойной душой вернулся к чтению. Алхимик с шелестом перевернула страницу тетради. Змей отложил шитье, одним движением перевернулся на живот и подполз к Вану, волоча за собой свой тяжелый хвост — никогда не ходившие ноги. — Не, а все-таки… — это уже был Хорек. Неуверенный тон и тихие слова были настолько ему не характерны, что Хан даже книгу отложил. Хорек был самым маленьким из пятой, но зачастую орал так, что стекла дрожали. — А если правда переведут и к нам какого-нибудь? .. — Хорь шмыгнул носом и вытер его пыльным рукавом. Темные глаза воинственное сияли, несмотря на то, что один почти полностью заплыл. — Нас-то всего шестеро! А вдруг еще какого Фазана там свои не примут? Мало ли… — Выживем, — беспечно отмахнулся Змей, но тут же осекся и напряженно посмотрел на вожака. Теперь вся стая, за исключением отсутствующего Голема, повернулись к нему, ожидая решения. Хорек нетерпеливо дырявил его своими темными буравчиками, забыв о недостроенной одеяльной пещере на кровати, в которой предпочитал валяться, Ван с жадностью ловил каждое движение мышц, подведенные черным глаза Змея выражали готовность принять любое решение. Хан повернулся к Алхимик, и она улыбнулась ему одобрительно. На ее щеке был след от синей ручки. — Если переведут — мы его примем, — твердо произнес Хан. Он даже выпрямился, несмотря на вновь накатившее головокружение. — Как приняли тебя, — он кивнул на Хорька. — И приняли Голема. Попытаемся ввести его в семью. А там уже посмотрим. Лица состайников не дрогнули. Только у Вана в глазах мелькнула было неуверенность — Лог оставался Логом. Мелькнула и тут же пропала — если вожак сказал, значит, так тому и быть. Скрипнули ножки стула, Алхимик поднялась и обвела пятую взглядом из-за стекол очков. — Хватит панику разводить. И дайте Хану почитать спокойно, наконец, — она могла бы прикрикнуть, но делать этого не стала — и так все бы услышали и послушались. Даже скандальный Хорек, не терпевший, чтобы ему указывали, что делать, а особенно — чего не делать. Теперь тема была закрыта окончательно. Хан успел снова откинуться на подушки и натянуть повыше край старого, меченого полустершимся казенным штампом шерстяного одеяла, когда под нос требовательно подсунули таблетку и стакан с водой. — А ты пей лекарство. Сейчас пей, потом опять будет — «забыл» и «обойдется»! — не терпящим возражений тоном велела бдительная сиделка. Он вздохнул и покорно проглотил белый кругляш таблетки. Были вещи, относительно которых с Алхимик не стоило спорить даже вожаку. Особенно вожаку. Спокойное озеро пятой пошло тревожной рябью, но через мгновенье снова стало зеркально-гладким. Заскрипела ручка, зашелестели страницы книги, зашуршала нитка в пальцах Змея…***
Ночь в Ханстве, если сравнивать его с той же четвертой, время тихое. Наступало оно не всегда в одно и то же время, но наступало обязательно — когда возвращался из темных коридоров молчаливый Голем, пахнущий собачьей шерстью и холодными остатками ужина, затихал беспокойный даже во сне Хорек, прекращалась возня и разговоры в логове Змея за плотно задернутой черной занавеской. Тогда в комнате оставалось только сонное дыхание, чье-то невнятное бормотанье или похрапывание, негромкий скрип кроватей и те особые ночные шорохи, которые пропитывают Серый Дом от фундамента до самой крыши и которые обычно не всякий может различить. Хана разбудил ползущий по телу озноб. Он неловко заполз глубже в одеяльный кокон и попытался завернуться плотнее, не потревожив при этом сон устроившейся рядом Алхимик. Они давным-давно спали так — он на своих сдвинутых вместе кроватях, она — на придвинутой почти вплотную третей, так близко, что если надо, легко дотянуться рукой. Холод не отступил, а сменился болью. Она, поначалу невнятная, понемногу крепчала и грозила окончательно испоганить остаток ночи. Хан глубоко вдохнул и постарался расслабиться, отгораживаясь от неприятных ощущений. Будить никого не хотелось. Он снова сделал глубокий вдох и тихо выдохнул, стараясь чтобы его дыхание не было громче прежнего. Хан привык к боли ровно настолько, насколько к ней можно было привыкнуть, но так и не научился ее не замечать. Темный потолок нависал над головой молчаливым свидетелем его страданий. Слева от него шевельнулось одеяло, и холодная сухая ладонь безошибочно нашла его плечо. Алхимик приподнялась на локте, щуря слабые глаза, и через мгновение села, не отпуская его. Она всегда каким-то загадочным способом точно определяла его состояние без расспросов и медицинских приборов. — Лежи спокойно. Я сейчас лекарство дам, — спутанные светлые волосы мазнули Хана по лицу, принеся ее травяной запах. Алхимик лето напролет собирала и сушила лекарственные растения и обвешивала зелеными вениками их спальню, чтобы весь год поить целебными чаями весь Серый Дом. Она пахла мятой и мелиссой, крапивой и шиповником, малиной, земляникой и липой. — Не надо, — Хан не дернулся ее остановить, только осторожно повернул голову. — Пройдет. Пару минут надо только потерпеть. Он ужасно не хотел, чтобы снова она вставала среди ночи и искала таблетки обезболивающего, а потом сидела рядом, как мать возле больного ребенка, не давая себе заснуть, пока не уснет он. Сердце Алхимик, которое давным-давно требовало вмешательства хирургов, последние годы билось благодаря разве что мрачным сводам Дома. — Не пройдет, — Алхимик уже нашла очки и смотрела на него сквозь темноту пристально и строго. — Пройдет! — Хан поймал ее запястье и вяло потянул. От этого движения мучившая его боль только усилилась. — Подожди только. Посиди со мной. Она подчинилась ему, хоть и неохотно. Кровать скрипнула, когда она села рядом с ним, касаясь бедром бедра. Прохладная рука опустилась на его лоб, то ли измеряя температуру, то ли отгоняя боль. В возникшей тишине он слышал, как тяжело она дышит и как быстро колотится ее сердце после резкого движения. Хан осторожно сжал ее запястье, не пытаясь отстранить руку, даже наоборот. Пальцы нащупали лихорадочное биение пульса и погладили кожу, успокаивая. — Сколько раз тебе повторял, не вскакивай ты так, — проворчал он полушепотом. Она только дернула голым плечом и промолчала. Озабоченно наклонилась ниже и подоткнула разворошенное одеяло, мешая улетучиться остаткам тепла. Хан благодарно улыбнулся в темноте, зная, что она точно разглядит — даже плохое зрение не помешает. А не разглядит, так почувствует. — Знобит? — тихо уточнила Алхимик и, не дожидаясь его кивка, потянулась к своему одеялу. — Ложись со мной, — попросил Хан, когда она закутала его со всех сторон. Не хватало только, чтобы сама простудилась на случайном сквозняке или пристыла спросонья. Алхимик выразительно вздохнула, но спорить не стала. Проскользнула к нему под одеяло и прижалась теплым боком, стараясь и согреть, и не потревожить. Устроила руку на плече и принялась легко, почти неощутимо поглаживать через старую, выношенную ткань футболки, в которой он спал. Когда-то, много лет назад, Алхимик, тогда еще Кнопка, по большему секрету сообщила Хану, что, «хоть она и не верит во всяческую антинаучную ерунду», она хотела бы уметь снимать боль прикосновением. Теперь Хану все чаще казалось, что годы спустя она освоила это искусство. Прохладные пальцы пусть и не заставляли боль исчезнуть, но хоть как-то помогали с ней мириться. Да и поверить в некоторые антинаучные вещи Алхимик с тех пор пришлось. Он притянул ее ближе, преодолевая новую вспышку боли, и шепнул на ухо, почти неслышно: — Пойдем со мной? Я тебя проведу. Приподняв голову, Алхимик заглянула ему в глаза и медленно кивнула. Это было до смешного просто. Проще, чем добраться до класса без коляски, проще, чем поднять сумку с вещами, проще, чем взобраться по ступенькам, не цепляясь за перила. Он проживал день за днем, ложась грузом на костлявые плечи Алхимик, и только в такие моменты был ее опорой и поводырем. Дом милостиво дарил ему это вместе с той второй жизнью, в которой не было головокружения, слабости и боли. Запахло влажной от росы травой, которую никто никогда не косил. Этот душистый, забивающий все аромат был едва ли сравним с тем, что источали висящие под потолком пучки. Хан вдохнул его полной грудью и с наслаждением расправил плечи. Он уже не лежал, а стоял, утонув по пояс в зеленом колышущемся травянистом море. Колючки цеплялись за одежду мелкими когтями, острые колоски щекотали руки. Над головой раскинулось затянутое шалью густых сумерек небо. Он выпрямил спину, с наслаждением ощущая свое сильное и здоровое тело. Алхимик — завеса светлых волос, обнаженные плечи, старая ночная рубашка — все еще прижималось к его груди. Прохладные ладони потеплели и грели кожу Хана. — Уже все, — шепнул Хан, наклонившись к розовому уху под непослушными локонами. — Можно. То ли он здесь становился выше, то ли просто отвык от своего роста, вынужденный смотреть на них всех с коляски или кровати, но макушка Алхимик доходила ему до носа. Она недоверчиво шевельнулась и медленно отступила, не отнимая рук. Огляделась, словно в первый раз переступив эту черту. Даже в густых сумерках Хан видел, как ее бледные щеки наливаются непривычным здоровым румянцем. — Ох… — вздох вырвался из груди Алхимик, и вместе с ним слетели остатки того, другого облика. Светлые волосы рассыпались по плечам, словно их хорошо расчесали гребнем, ночная рубашка удлинилась, превращаясь в неброское платье. Алхимик — Правая рука Хана и Великая Мать Ханства, трансформировалась в Алхимик, которую знал только он. — Я никогда не привыкну к этому, — созналась она, глядя на него так, слово Хан на ее глазах сотворил какое-то невероятное чудо. — Привыкнешь, — усмехнулся он, аккуратно снимая с нее бесполезные очки. — Когда-нибудь. Обязательно. Стена шумного неспокойного густого леса окольцовывала поляну, на которой они стояли, но царящая между стволов темнота не пугала Хана. Он знал, что сейчас им ничего не угрожает. — Ты как? — Алхимик не могла не спросить. На мгновенье в серых глазах мелькнуло что-то от Алхимик-Великой Матери. — Замечательно. Хан не стал тратить время на пустые заверения. Просто сделал то, что никогда бы не смог сделать там, за чертой, в мире, их породившем — с хулиганской улыбкой забросил ее на плечо и помчался к зубчатой стене леса под смех и крики.***
Напряжение зрело в Доме давно и иногда прорывалось — яркими брызгами красок на облупленных стенах, взрывами голосов в коридорах, сквозняками, которым не полагалось бы быть. Его чувствовали, выплывая из кислотно-музыкального дурмана, Крысы, ощущали во влажной полутьме Гнезда занятые вышиванием Птицы, им дышали лица кучкующихся в Кофейнике и по коридорам Псов. Даже Фазаны — отщепенцы Дома, его бесполезный аппендикс, как называл их в хмелю непризнанный историограф Дома Шакал, что-то смутно чуяли — и торопились как можно скорее покинуть коридоры и места, где собиралось много серодомного народа. Напряжение росло и разносилось вездесущими Бандерлогами от стаи к стае, передавалось из уст в уста — где шепотом, а где и в голос, превращалось в тихую панику и тревожные бормотания. Спокойным, казалось, оставался только Слепой. Которому как раз и следовало бы побеспокоиться. Народу в столовой было много. Псы сгрудились за своим столом, перебрасываясь шуточками и зубоскаля. Помпей что-то вещал нескольким ближайшим соратникам, сидевшим рядом. Он ощущал себя победителем, и уверенность его передавалась стае. За столом четвертой царило отстраненно-подавленное настроение, словно вся стая дружно, но не очень успешно делала вид, что не замечает пустого места, где обычно парковалась коляска Лорда. Даже новичок-Фазан не привлекал сейчас особого внимания. Подумаешь, Фазан. Подумаешь, перевели. В Доме зрело нечто намного, намного серьезнее. Крысенок Белобрюх оторвал взгляд от своей тарелки и недоуменно покосился на широко распахнувшуюся дверь. Кого могло принести в разгар обеда? Первая давно по местам, третья тоже. Пятая в полном составе на обед не являлась никогда. Хорек, Змей и Ван появлялись постоянно, но в разное время, иногда заходил бесшумной громадой Голем. Алхимик каждый день забирала тарелки в пятую, но за столом никогда не засиживалась. Такого, чтобы собралась вся стая или хотя бы те пятеро, кто бывал на виду, в Доме еще не помнили. О Хане, вожаке пятой, и вовсе ходили странноватые даже по меркам Дома легенды. Одни говорили, будто у Хана чуть ли не щупальца вместо рук, другие — что солнечный свет может его убить, а в пятой над его кроватью — непроницаемый полог, потому он никогда и не показывается, третьи шептались, что никакого вожака у пятой вовсе нет, а все решения принимает Алхимик. Что из этих россказней правда, а что - нет, можно было только гадать. Во всяком случае, видели Хана воочию только старожилы вроде Сфинкса, но они, конечно же, не спешили развеивать слухи — только загадочно ухмылялись. Сейчас в дверях столовой появилась вся группа. Совершенно спокойно, так, словно они каждый день приходили сюда полным составом. Хана вез Голем — не производящая ни звука двухметровая махина, способная одним движением зашибить насмерть. Короткий ежик темных волос рос неровно из-за змеящихся по черепу шрамов. Самые заметные — бугристые, красноватые — складывались в пугающий узор, уродуя лицо. Они тянулись от тяжелых надбровных дуг вниз, расползаясь по щекам к скулам и подбородку. Могучие руки без малейшего усилия направляли старую коляску. Хан сидел, удобно откинувшись на подложенную под спину подушку, длиннопалые кисти, выглядывавшие из рукавов толстого свитера (несмотря на теплую осень за окном), расслабленно покоились на подлокотниках. Лицо без возраста оставалось совершенно спокойным. Хан, как и Помпей, мог претендовать на место вожака Дома — об этом тоже иногда шептались по углам. Мог, но не хотел. По правую руку от него шагала Алхимик — безупречная тень вожака. Каблуки ношеных туфель отбивали четкую дробь, неизменный толстый блокнот был сжат в холодных пальцах, собранные в аккуратный хвост невыразительно-светлые волосы змеились по спине при каждом повороте головы. Светлая блузка и темные брюки сделали бы ее сестрой Фазанам — если бы Фазаны потерпели такое вопиющее нарушение правил, как девушка, живущая не в женском крыле. Следом катился Змей. Шипастая коляска и алебастрово-белая маска лица, пересеченная тонкой линией насмешливо изогнутых черных губ, длинные черные пряди обрамляют ее, словно рама картину. Шедший рядом с ним Ван в неизменной Логовской косухе, со связкой гаек на шее и звенящим браслетом на запястье, казался концентрированным жизнелюбием — даже сейчас, когда не улыбался как обычно, и только настороженно поглядывал по сторонам. Последним, скаля зубы на удивленные замечания, тащился Хорек. Вечно растрепанный, взъерошенный, всегда готовый с места ринуться в драку, он больше смахивал на арьергард армии на марше, чем на последнего человека в группе, которому по иерархии не положено занимать место рядом с вожаком. Темные глаза поблескивали из-под насупленных бровей, мелкие острые зубы то и дело мелькали в усмешке. Хорь чужим вниманием упивался и не собирался этого прятать. На несколько секунд в столовой повисла гробовая тишина. Кто-нибудь из тех, кто помнил Старших, мог бы, наверно, сказать, что этот выезд подозрительно напоминает выезд Мавра. Вот только никому из старожилов это и в голову бы не пришло — сходство, какое и было, кончалось на тесной сплоченности группы. Потом стихшие было разговоры возобновились. Голем подкатил коляску Хана к столу и осторожно, словно боясь сломать, опустился на свой стул рядом с Хорьком. Хан благодарно улыбнулся ему уголками губ и с заинтересованным видом придвинул к себе тарелку с супом, по-прежнему не замечая удивленных и настороженных взглядов. Хан просто не смотрел по сторонам. Вместо него подняла голову Алхимик. Ее серые глаза обежали зал, спокойно скользнули по столу четвертой — и на несколько долгих мгновений встретились с ярко-зелеными Сфинкса. Правая рука вожака Дома едва заметно усмехнулся и разорвал протянувшуюся между ними невидимую, но ощутимую каждому в Доме, нить, повернулся к равнодушному ко всему Слепому. Слова или даже жесты тут были не нужны. И так любому, кроме разве что Неразумных и совсем уж зеленых новичков, было понятно, какого рода союзы заключаются вот так.