Побочное действие

Это напоминало прямой массаж сердца. Бескровный, конечно, — мысль вызвала у Мэл слабую, почти неосознанную полуулыбку. Мужчина с оружием на сгибе руки всё ещё что-то жевал с почти меланхоличным спокойствием, даже не подозревая: сквозь грудную клетку в самый центр его жизни уже проникли бесплотные пальцы. Остановились на миг у пульсирующего алой энергией сгустка, едва ли не ласково пробежали над огоньками отдельных импульсов — одним, другим. А затем кинжальным ударом сунулись в самый центр. Человек подавился жвачкой, но задохнуться от этого просто не успел. Слева и в центре груди молнией вспыхнула боль, отразилась от лопаток, когда кровь из разорванных клапанов выплеснулась в полости сердца, заполнила их почти мгновенно, гася сокращения. Пот, покрывающий тело в душную ночь, мгновенно стал холодным и вязким, как подёрнутая льдом смола. Таким же вязким, в густеющей алой пелене мгновенно увиделось пространство под навесом, где болталась привязанная за руки пленница, кажется, совсем беспомощная. А потом картинка вместе с застилающим её кровавым туманом просто свернулась в одну точку и исчезла, как будто древнему телевизору отрубили электричество. Кажется, был ещё предсмертный хрип, но Мэл только улыбалась, чуть обнажая пересохшие дёсны и пряча лицо в складках рукава. Интересная штука восприятие: чужая боль в такие моменты блокировалась автоматически, оставались только кадры чужого зрения, бесстрастные, как невыносимой старины кинохроника. Мэл не жаловалась, тем более сейчас: перед полуприкрытыми глазами уже водоворотом закручивалась боль собственная, и скорость вращения всё увеличивалась, утягивая на дно, в темноту. Туда, где слепящий фонарь-плошка сворачивался в красную точку. Совсем рядом что-то рыкнули, кажется, матерно, а потом Мэл показалось, что фонарь всё-таки взорвался. Не сверхновой, а множеством искр, когда всё тело полностью сотряслось от бокового удара в лицо. Кажется, хрустнула шея, голова запрокинулась назад, а рот мгновенно заполнился металлическим привкусом. Промелькнула мысль: если последует ещё один удар, череп лопнет к хренам собачьим, а она не сможет даже защититься… — Вот об этом я и говорил тебе, Хойт, — в ушах визжало и скрежетало, но сквозь какофонию как-то пробился голос главаря, далёкий и мрачный. — Мы поймали ёбаную ведьму… Пират пробубнил что-то ещё, совсем уж невнятно, ему в ответ что-то прозудели. Звуки вязли в сгустившемся воздухе, содрогали его, как плотную мембрану, и Мэл только стискивала зубы, потому что каждое такое сотрясение отзывалось в затылке миниатюрным электрическим разрядом. Из какого-то дикого упрямства Мэл силилась держать глаза открытыми: сейчас, вот сейчас «босс» велит уничтожить пленницу за смерть своего человека, и момент этот нужно было встретить, хотя неизвестно, как и зачем. Но впереди трясся и покачивался какой-то мерзкий, похожий на гигантскую медузу студень цвета разведённой водой крови, за ним плавали неясные объёмные тени. А под рёбрами колючим клубком закручивалось ожидание: ну, давайте, чего медлите?! Стреляйте, режьте, что там ещё… — …зывай её! — звенящая от натяжения мембрана вдруг подалась, пропустив с обрывком фразы холодный, не терпящий возражений голос. Тут же стало как-то тесно, совсем уж душно, как будто медуза-гигант решила поглотить жертву, а потом безвольно повисшее тело встряхнули. Неизвестно, зачем, но студень перед глазами дрогнул, истончаясь. Снова это лицо. Эти тускло мерцающие глаза в чёрных тенях, эта кривая ухмылка, а потом ещё и пальцы в лоскутьях пластыря, сжимающие чересчур уж знакомое лезвие. Мэл сглотнула отдающую металлом смесь крови и слюны вместе с вялыми рвотными позывами. Скользнула взглядом по «браслету», который ей явно и ненавязчиво «продемонстрировали». Слишком много усилий: затылок рассекло болью, картинка потемнела, а рука врага с собственным оружием Мэл уплыла из поля зрения. Падение вышло почти нечувствительным: освобождённое от опутывающих запястья верёвок тело просто осело вниз тряпичной куклой. Мэл ткнулась щекой во что-то тёплое и вязкое, слабо застонала, почти задохнувшись от концентрированного медного духа. Попыталась отодвинуться, да так и осталась бы распластанной между двух трупов, если бы её вдруг не потянули вверх, да не придали подобие сидячего положения. — Ну что, сука, непривычно? — голос главаря смешался с водяным плеском, похожим на пощёчину. Пахнущие гнилью тёплые струйки заползли на губы и в уши, но Мэл всё же услыхала продолжение: — Очухалась, блядь? «Очухалась» — сказано слишком громко, но картинка сделалась немного чётче. На расстоянии шага застыла с ведром в руках фигура пирата — причудливо-чёрный силуэт, за спиной которого с убойной яркостью разливался свет фонаря. Мэл инстинктивно зажмурилась, чтобы сморгнуть дикую резь в глазах от смешанных с тухлой водой слёз. Воздух рядом пришёл в движение, будто зашевелились тяжкие пласты набухшей от влаги ткани. По деревянному настилу шаркнули подошвы — громко, страшно громко, а потом Мэл окатило секундным ознобом. Нет, тропическая ночь не сделалась прохладнее — холодом веяло от сущности человека, что сейчас разглядывал пленницу. И Мэл заставила себя разлепить веки, удостовериться — восприятие не обмануло, не покинуло совсем, подбросив взамен бредовые фантазии. Вааса в поле зрения больше не наблюдалось. На его месте, чуть склонив голову набок, молча стоял худощавый мужчина в костюме. Кажется, классическом, в духе его времени и, наверно, дорогом, хотя даже в упор сложно было определить оттенок. Зато улавливался тонкий запах, скорее всего, табака, да раздражало поблёскивание украшений на шее и манжетах того, кого даже нахальный пират называл «боссом». «Так вот ты какой, Хойт…» — Мэл упёрлась затылком во что-то неудобно-твёрдое, но изменить положение сил не нашлось. Всколыхнулась тошнота, едким комком подступила к горлу вместе с какой-то детской обидой: чего, чего ещё хочет новый враг? А враг аккуратно поправил брючины, дёрнув их вверх, как если бы устраивался в роскошном кресле, а не присаживался на корточки на замызганных кровью и мозгами, залитых грязной водой досках. — Ты меня слышишь? Хочешь, чтобы это закончилось?

***

Пятна мутного света текли и расплывались, смешивались друг с другом и с темнотой, вращались в бесконечном движении. Будто калейдоскоп всё вертелся в грубых ручищах огромного неотёсанного циклопа, и Мэл казалась самой себе такой же игрушкой с рассыпающимся миром, из которого не получалось сложить ничего, кроме уродливой пародии на узор. А циклоп всё никак не желал оставить сломанную забаву в покое, нёс её куда-то, тряс. Каждая такая встряска казалась Мэл последней — вспышка боли и мгновенная темнота. Но тут же всё начиналось снова, и даже сознание предательски балансировало на самом краю, не желая проваливаться в пропасть, бездонную и спасительную. — Ты меня слышишь? Хочешь, чтобы это закончилось? — спросили у Мэл вроде бы совсем недавно, хотя чувство времени стёрлось полностью. Осведомились негромко, вполне вежливо, даже чуть заискивающе. Она стиснула зубы, уставившись в выплывшее из тени узкое немолодое лицо с непроницаемыми бледно-голубыми глазами, и кивнула. На этом лице появилась улыбка — будто уголки рта ожили отдельно от всего остального, дёрнувшись вверх. Кажется, Мэл улыбнулась тоже, неизвестно кому и зачем, запрокидывая голову в ожидании — сейчас всё действительно закончится? Закончится в единственно возможном смысле избавления, которое совсем не пугало. Только в уставшем мозгу вяло теснилось: успеет ли взгляд уловить пороховую вспышку, или вылетевшая из ствола пуля погасит всё раньше… Но ни пули, ни вспышки не было. Только грубый рывок куда-то вверх, от которого Мэл всё-таки отключилась. Пришла в себя, наверно, почти сразу, чтобы в тупом недоумении обнаружить: её куда-то несут, бесконечно вращая в смене темноты и света, как в гигантской трубе сломанного калейдоскопа. Движение в конце концов прекратилось, свет перестал размазываться слепящими кляксами, сконцентрировавшись в одно-единственное тускло пятно. А потом распухшие, все в прокусах и трещинах губы смочила вода. — Хватит. Больше пока нельзя, — проговорили над головой неожиданно чётко, в то время как Мэл готова была вцепиться в горлышко бутылки зубами, с жадностью, доводящей до судорог. Бутылку отняли, не позволив сделать больше двух глотков, не разрешили также сверзиться с какого-то возвышения в инстинктивной попытке потянуться следом за ускользающей водой. — Должна ведь знать, раз в военной форме… У говорившего был слишком мягкий и приятный голос, чтобы Мэл не удивилась. Уж по крайней мере не затихла, позволяя уложить себя обратно на что-то поудобнее голых досок. Касался незнакомец тоже мягко, но уверенно, а Мэл всё пыталась его рассмотреть. Но лицо светилось бледным овалом без единой черты, всё остальное просто таяло в тени, а внимание цеплялось за одни только руки, явно мужские, хоть и довольно тонкие, с длинными изящными пальцами. Пальцы и свёрнутая наподобие тампона тряпица, с которой в железную плошку с раздражающим звоном стекала вода. Тряпица тронула деревянную кожу, прочертив линию со лба на висок, и от забытого ощущения прохлады Мэл, наконец, прикрыла глаза. — Давно бы так. Хватит уже таращиться, — успокаивающе пробубнили сверху. Голос походил на баритон… или не баритон — чёрт его знает, но он успокаивал. Настолько, что навевал то ли забытье, то ли просто сон. Таких снов Мэл за собой не помнила. Даже на операционном стенде, когда сквозь специальный катетер на затылке в сломанный позвоночник жидким огнём вливался состав для сращивания спинного мозга, являлись совсем другие грёзы. Чернота тогда не наваливалась вот так разом, не окутывала удушливым коконом, не вдавливала огромным грузом во что-то, подобное нагретому вязкому илу. Тогда были какие-то просветы. Тогда где-то ждал Лэнс — по крайней мере, Мэл так думала. И даже в прозрачном коконе больничного бокса, зафиксированная до невозможности причинить себе вред резким движением, жила этим. А сейчас… Нет, даже сейчас что-то заставляло дышать, непрерывно втягивая в себя духоту и влажность. Что-то побуждало впиваться в податливую, издающую оглушительный треск бутылку с водой пальцами и ногтями, сквозь одуряющую боль в плечевых суставах тянуть на себя, едва ли не рыча. Чёртовы животные инстинкты, которые плевать хотели на все заморочки разума. — Хватит. — Бутылку снова отобрали. Приятный голос прокашлялся, но добавил довольно решительно: — У меня тут… проблема, и мне нужна твоя помощь. Мэл только брови подняла, будто в немом вопросе: ну что ещё? Из-под век покатились слёзы, рука сама собой потянулась стереть их, да так и замерла. Только что перед закрытыми глазами стыли скучные серые тени, как вдруг они заворочались и расступились, обрисовав светящиеся красным человеческие фигуры. Две. Тот, что обращался сейчас к Мэл, стоял совсем рядом. Второй чуть поодаль застыл без движения, но от него тянулись звенящие угрозой проводки, настолько заметные, что Мэл забыла обрадоваться проблеску чувствительности. — Нам нужно снять с тебя комбинезон, — продолжал приятный голос. Без угроз и лишнего внимания, но Мэл вся подобралась, мгновенно распахнув глаза. Взгляд метнулся по залитой тусклым светом единственной лампочки комнатушке, едва скользнул по скудной обстановке, состоящей из грубого стола, каких-то ящиков и чего-то, что служило пленнице постелью. Напротив, прислонившись к дощатой стене спиной, сидел мужчина в форме, похожей на форму того, что накануне заработал сердечный приступ. Только без маски — Мэл чётко выделила блестящую от пота, почти чёрную от загара физиономию, а ещё кривую сальную ухмылку, вызванную, очевидно, новостью о раздевании. Ах да, ещё было оружие, кажется, с укороченным стволом — подробнее не разглядеть, да и зачем, если ствол этот в любом случае направлен в твою сторону? — Ты вся в саже, а лишняя грязь нам ни к чему. К тому же я уверен, что у тебя вывихнуто плечо. — Мэл повернула голову на звук и, наконец, смогла рассмотреть обладателя мягкого баритона. Да, на этот раз в свете, что непрерывно мигал от мечущихся вокруг лампы насекомых, нарисовалось довольно симпатичное мужское лицо. Хотя Мэл оно показалось почти юношеским, с пухлыми губами и красиво очерченным носом, а ещё вполне человеческими, без зверского налития кровью и стеклянной мути, светлыми глазами. Мэл разглядела кудрявые волосы, очень тёмные, кажется, чёрные, а потом взгляд сместился ниже. Вот гадкая красная майка сидела на худощавом торсе незнакомца из рук вон плохо, но это всё равно была «униформа» Ваасова сброда. Мэл отвернулась, враз передумав соваться в чужую память за точным возрастом и именем. Кривя губы, уставилась на внушительных размеров многоножку, что перебежками перемещалась по стене рядом с лежанкой. — Так ты мне… поможешь? — спросил незнакомец не слишком уверенно, чем вызвал гадкий смешок со стороны вояки у противоположной стены. Мэл подняла брови, шикнув от тянущей боли, что маской охватывала всё лицо, но продолжала наблюдать за многоножкой, как за невероятным дивом. Как же, однако, интересно: помогать пиратскому прихвостню… — Ну да, сейчас, разбежалась, — проговорила Мэл наконец голосом старинной заводной куклы, которую пару раз с силой ударили о пол, что-то сломав внутри. Многоножка тем временем смылась за край лежанки, а у Мэл зачесался лоб, с такой силой, что она вскинула руки. Резковато — плечи снова свело, пришлось откинуться на подпирающий лежанку стол, стараясь сохранить каменное выражение лица. А на ладонях обнаружились повязки, аккуратные и почти чистые. Всего лишь с парой чёрных мазков: наверно, незнакомец прав насчёт сажи. И ожоги, конечно, тоже перевязал он… всё интереснее и интереснее. — Ты кто такой? — неожиданно и резко, едва ли не командирским тоном, осведомилась Мэл. Шея вот только не слушалась — пришлось кое-как поворачиваться всем телом, чтобы смотреть в упор, не мигая, на очередного красномаечного, надеясь, что о «ведьме» в этом притоне уже наслышаны. Или просто из очередной привычки, или как там говорил предводитель притона. Отпугивать, строить стены, даже если, хоть тресни, не улавливаешь за человеком ничего дурного — ни мыслей, ни побуждений. — Доктор, — с тяжким вздохом незнакомец прикрыл глаза. Ресницы у него оказались удивительно длинные и тёмные — мальчишка, как есть мальчишка, притом симпатичный. Интересно, как он вообще умудрился… — Имя у тебя есть, доктор? — спросила Мэл устало и мягко, изо всех сил пытаясь удержаться на плаву в волнах сонливости, что с каждой секундой всё сильнее накатывали на мозг, свинцовыми лепестками ложились на веки. Пиратский доктор нахмурился и очутился рядом, присел на край лежанки, тронул пальцами стянутый недомытой грязью лоб. Тут же убрал руку — кажется, неправильно прочёл выражение лица пациентки, и произнёс: — Бен. Мэл кивнула, криво, как получилось, посекундно при этом морщась. Ноющая боль периодически кромсала спину резкими прострелами, но по иронии помогала держать глаза открытыми. А вообще нахрен такую иронию, если мозг отключался сам, под непрерывным давлением мыслей, которые, похоже, решили устроить там столпотворение? — Так… что я такого успела сделать, чтобы заслужить здесь помощь доктора, а, Бен? — вырвалась наружу самая главная в этом столпотворении мысль. Был ведь только кивок, верно? И под «закончится» Мэл тогда имела в виду… — Наверное, согласилась работать на Хойта. Как я когда-то. Других причин, почему тебя оставили в живых, я найти не могу.