Побочное действие

— Твою ж… — выдохнул кто-то. Почти без звука, а может, и мысленно — Мэл не уверена была ни в чём. Только в солнечном свете, слишком ярком после тёмной каюты, над водной гладью оседали пылающие ошмётки того, что мгновенье назад было массивным бронежилетом местного пошиба. В сапфировую глубь от огненных хлопьев нырял акулий силуэт, а у ржавой надстройки главарь медленно опускал оружие будущего. Фигура Вааса в расплывчатом мареве рисовалась чернотой, импульсный пистолет смотрелся в смуглой мускулистой руке блестящей игрушкой. Почти детской в сравнении с ржавыми автоматами пиратов. Почти смешной рядом с укороченными чёрными «стволами» наёмников. На жаре оружие душно пахло смазкой и пороховой гарью — кажется, пользовались им часто, грозным и смертоносным. Но выстрелом из забавной серебристой штуковины только что в искры и лоскуты разнесло несколько слоёв брони и баллистической ткани, и что-то похожее на восторг разрушения ловилось со всех сторон. — Впечатляет, — сухо произнёс «босс», и Мэл почти с изумлением поняла: он тоже вроде как восхищён. Заворожённо провожает вниз каждый рыжий обрывок, искривив в усмешке рот, отчего тонкие губы похожи на жуткий мёртвый рубец. А в пустых зрачках зажглось по огоньку, и это не отражение. Просто страсть, что тлеет посреди холодного, расчётливого разума. — Заряд батареи ограничен ещё тремя выстрелами, — так же сухо и холодно констатировала Мэл — молчание мешало дышать, вгоняя в какой-то предобморочный ступор. Скосила взгляд на Монтенегро — это ведь он, круша сектор В, вошёл в раж и потратил гораздо больше энергии, чем необходимо. Под ногами глухо стучало машинное сердце катера — ржавой каракатицы, в ответ в висках тяжело ухал пульс, почему-то двойным эхом, в котором слышалась… ненависть? Тёмная и сильная, на которую только и был способен дикий пират — Мэл не сумела понять, кому адресовано чувство. Прикусила губу, до крови, по детской привычке сглотнула солёный привкус и клочки кожи. И опять заставила себя смолчать, хоть едкое замечание о «чьей-то неэкономности» крутилось на кончике языка. — Тебе что-то нужно… для работы? — в голосе Хойта проскользнули нотки едва ли не благодушия — «хозяин» был чем-то доволен. Солнечный свет пеленой падал на узкое неподвижное лицо, делая его ещё более мертвенным, но Мэл заставляла себя не прикрывать глаза. Нужно было собраться. Стоять неестественно прямо, соображать, пытаясь сложить воедино услышанное в тёмном чреве «каракатицы». Итак, «его величество» считал, что против его персоны готовится покушение. Судя по всему, недавно мистер Хойт с деликатностью танка задел интересы организации с вековыми традициями, и собственные шпионы предупредили о возможности «отдачи». Где-то тут, на Северном острове, опасаясь пока пересечь пролив, теоретически притаились теоретические убийцы. — Нормальное самочувствие. Больше ничего, — растянув в усмешке никак не заживающие губы, ответила Мэл. Всё так же бесстрастно, хоть ноги противно подрагивали от слабости — все сведения из головы «босса» пришлось доставать самой. Для проверки способностей: не шевелясь, уткнуться невидяще в одну точку, ловить при этом странные картинки с узкоглазыми физиономиями, которые даже через пятьсот лет всё так же будут называться «азиатскими». Ещё был знак — чёрные мазки иероглифа, заключённого в треугольник*, и жгучая мысль: лучше бы они тут все перебили друг друга. Как уголёк под сердцем, который тут же оборвался, осыпался искрами, стоило лишь скользнуть взглядом по чёрным «стволам», повёрнутым так, что внутри видны нарезы. А «босс» всё сильнее походил на разумную рептилию, которых люди во Вселенной так и не встретили, зато под боком расплодили. Ящер ящером, бронированный, но довольный. «Как, однако, тут всё просто», — усмехнулся кто-то глубоко внутри, но мышцы лица не двигались — будто и к ним приросла чешуя. Причём очень давно, да и чёрт с ней, ведь ящеру нравятся такие же рептилоиды, как он сам. И даже в голову не приходит, что кто-то вместо роли слуги-ищейки предпочёл бы клетку да зубы посаженных на поводок хищников. Не бывает такого, всесильные герои встречаются только в старом смешном кино, а в жизни ни одно тело не согласится умирать добровольно. Как доктор Бен — Мэл вдруг чётко увидела его, втянувшего голову в плечи, с пятнами испуга на симпатичном лице. Интересно, сама она сейчас выглядит намного лучше? — Слыхал? Следи за её… самочувствием. — Хойт покосился на Монтенегро, а Мэл с трудом удержалась, чтобы не передёрнуть плечами — за шиворот будто пригоршню льда бросили. Главарь в ответ проворчал что-то невнятное, старательно отводя в сторону наглые свои глаза, но Мэл уже не надо было напрягаться, чтобы понять, на кого направлено это чувство — тугие, жгучие волны, как раскалённый пожаром воздух. Стало совсем душно, когда пришло понимание: «боссу» по душе не только деловой подход и покорность, но и ненависть, ведь цепные звери гораздо злее, если их временами дразнить. Ненависть, ненависть, ненависть… Пульс заколотился в висках, взбивая кровь, словно бурлящую в котле воду. Впрочем, кажется, море и так почти кипело под торчащим в зените солнцем, всё вокруг обращалось в огненную лаву, а Мэл тянула в улыбке испещрённый ранками рот и старалась не шататься от гадкого предчувствия, что давило голые плечи вместе с бешеным жаром светила. — Я рад знакомству. И счёл, что вы могли бы задержаться ещё на пару минут. — Честно говоря, лучше бы он вообще не улыбался. И не строил из себя верх гостеприимства, широким жестом указывая куда-то за надстройку с её слепыми тёмными окнами. У отца к старости зрачки стали такими же слепыми, особенно когда он говорил о людях, которых убрал с дороги. Правда, вспоминал он о таком нечасто, и каждый раз ради дочери. Для представления, ради наглядности. Этому тоже можно было сдавить глотку, как отцу. Заставить захлебнуться глотком сигарного дыма, но развернуться и уйти потом просто не выйдет. Разве что за борт, к акулам. Или просто шагать механически, куда указали, глядя точно перед собой. Чуть вздрогнуть, когда под ногами загремел лист железа поверх деревянного настила — интересно, зачем он здесь? Тут же забыть этот вопрос, уткнувшись взглядом в железный ящик. Просто ящик — в него как раз поместится один человек, если поставить его в животную позу на четвереньки. Просто окошко с вертикальными прутьями, почему-то кривыми, будто оплавленными высокой температурой. Нет, именно что оплавленными. Полуденный свет чертил такие же оплавленные контуры вокруг человеческих фигур. Большего было не разглядеть, но Мэл не пользовалась зрением, чтобы понять — ящик не пуст. Существо внутри истекало потом в нагретом на солнце металле, дышало натужно и шумно, заглатывая раскалённый воздух. Мэл вдруг поняла: этот пленник прекрасно знает, что ему уготовано. Знает: ещё не слишком жарко, но сидит без движения, тянет в себя бензиновые испарения, грузной массой опираясь на горячую стенку. На секунду Мэл взглянула чужими глазами. Их заливало влагой и пощипывало; капельки блестели на крыльях широкого носа и переносице, но человек даже не пытался вытереть лицо. Только бессмысленно таращился в противоположную стенку, которая выглядела, как внутренняя поверхность жарочного шкафа. «Ноги перебиты. Обе», — поняла Мэл, когда чужеродная боль заплясала перед лицом круговертью белых предобморочных точек. Но пленник пересиливал боль. Ему помогала ненависть, что заставляла трепетать крупные ноздри — будто зверь учуял исконного врага. Или услышал, как гремят по железу его по-хозяйски неспешные шаги, безошибочно выделив их среди топота других ног, обутых в тяжёлую обувь. Другая ненависть упиралась Мэл прямо в спину — душной тенью, сгустком черноты под оболочкой покрытого шрамами тела. А «хозяин» только улыбался слегка, будто не было в мире лучше подарка, чем животное отвращение слуги и врага. — Небольшое представление для нашей новоприбывшей дамы. Надеюсь, впечатлит и вдохновит на дальнейшее сотрудничество, — этот шёлковый тон вызывал желание ощетиниться, но лицо у Мэл окаменело совсем. Чёрт возьми, это ведь так привычно! Привычно носить невидимую маску, проходя мимо того, что происходит вокруг. И смотреть, как на конце жуткого музейного экспоната — длинной деревянной спички рождается крохотный, пока безобидный огонёк — тоже уже почти привычно. Мэл пропустила момент, когда огонь, выпущенный из длинных, покрытых табачными пятнами пальцев, упал внутрь ящика. Просто как раз перед этим в решётчатом окошке возникло лицо пленника — смуглое, с широким носом, от которого расходились линии причудливого узора. Прощальный взгляд, по иронии замутнённый ненавистью. Потом из каждой щели адской конструкции протуберанцами взметнулось окаймлённое чёрным пламя. Хойт только небрежно отмахнулся, кривясь больше от холодного смеха, чем от вонючего дыма. Интересно, он догадывается, на что это похоже? Как уши посекундно закладывает визгом, и ударом под дых ослепляет чужая боль? Но нужно стоять, не сгибаясь, пялясь на то, как без звука трясётся железная клетка. Спасло собственное тело, точнее, проклятый дар — через секунду-другую подменил грызущий плоть бешеный жар тупым, тоскливым нытьём нервов. А «босс» продолжал улыбаться всепонимающей улыбкой, чуть склонив голову. Вот уж кому шло называться «упырём». Король упырей, которому только кол вогнать точно в центр груди, с виду такой впалой и тщедушной. Если бы только вместе с королём в пепел рассыпались все его слуги. — Смотри, смотри. Чем хуже того, что вы делали на своей грёбаной станции? — выдохнули приглушенно с расстояния в пару шагов, но Мэл ощутила, как приклеились к виску влажные волосы. От главаря исходил жар, почти такой же, как от ящика, внутри которого утихли вопли и глухие удары. Только стонал металл да чадил огонь, уже не такой буйный — то ли сытый, то ли уставший. — Тебе же нравятся такие зрелища? Нравятся, блядь? Нравятся?.. Мэл даже растерялась — будто лопнул каркас, который держал тело в неподвижности все эти бесконечные минуты. Покосилась на Монтенегро — на фоне сверкающего моря тот походил на сгусток чёрного дыма, раздутый от удовольствия. Мысли абсурдно путались, смешивая зрительные и ментальные образы; оставалось только скривить губы и отвести взгляд. Нравятся, конечно нравятся. Ещё больше понравились бы вы все в утилизаторе станции, но что сейчас об этом говорить. Бессмысленная злость, мыльный пузырь. Можно, конечно, огрызнуться «Кто бы говорил», но глупо. Да и во рту как-то слишком солоно, просто до тошноты, как от смеси крови и слёз. Никаких слёз, конечно, не было. Только дикое чувство, будто из-под рёбер внутренности вынули, а взамен сунули что-то искусственное, ледяное. И не понять никак, что именно при этом забыли. Холод заворочался внутри, когда в поле зрения возникла физиономия «босса» с вежливой ухмылкой. Хойт шевельнул губами. Мэл скорее догадалась, чем уловила слова или мысли — её с потрясающим радушием спрашивают о «впечатлениях». Наверно, она что-то ответила. Автоматически улыбнулась, равнодушно вздёрнула подбородок. Через плечо Хойта взгляд упал на чёрные отпечатки, оставленные на светло-сером металле ящика вырвавшимся наружу огнём. Гарь, снова гарь. Как тогда, в рубке, искорёженной и разбитой. Тогда тоже хотелось закрыть глаза, но почему-то не вышло, хотя только эта часть сломанного тела ещё сохранила подвижность, нетронутая параличом. В пилотском сидении обмякла фигура Рича с загнанным под рёбра обломком противоударной рамки, — будто злой ребёнок решил проверить на прочность свою игрушку, пробив при этом насквозь. В агонии Рич кашлял дольше, чем человек в клетке бессмысленно бился о железные стены. Но Рич умер, застыл с чёрным от крови ртом до того, как начал гореть. А Мэл просто смотрела, как огонь обгладывает бледную ирландскую физиономию. Лицо скукожилось быстро, справа обнажилась скульная кость. От огненных волос, которые буйным ростом и кудрявостью доставляли пилоту кучу проблем, остались жалкие островки на обугленном черепе. Правый глаз закрылся и спёкся под веком, а левый, как никогда слишком голубой, уставился на Мэл, будто в вечном упрёке. Не смогла. Ничем не помогла, не успела. А она смотрела в ответ и ненавидела. В первую очередь себя за неспособность пошевелиться, и плевать, что причиной тому раздробленный хребет. А ведь тот, в клетке, смотрел по-другому. На всех сразу мучителей, не разбирая, кто есть кто. Да и зачем разбираться, если каждый в своей униформе — то ли в дорогом костюме, то ли в зеленоватом камуфляже, то ли в майке кровавого цвета. Нет, смуглый пленник никого не укорял. Просто умер, потому что не помогли бы ему ни человек, ни «ведьма ёбаная». — Пошла, ведьма ёбаная… — велел главарь глухо, без тычков и прикосновений. Один голос, будто эхом отразивший последнюю мысль. Мэл поняла: аудиенция закончена. Босс успел отвернуться и стоял вполоборота, но головорезы его всё так же не сводили с новой «сотрудницы» взглядов и стволов. Потные, наполовину скрытые масками лица этих людей казались неотличимыми, как у роботов, сошедших с одного конвейера. Похожи на «упырей», даже немного смешно. Мэл и рассмеялась бы, истерически, болезненными всхлипами надрывая пустоту в животе, но сделала первый шаг и обнаружила: на ходьбу уходит очень много сил. Вполне устойчивая раньше палуба так и норовила ускользнуть из-под ног, а слабость мелкой дрожью распространялась по телу, будто после нешуточной перегрузки. Понятно. Ментальный блок оказался слишком хлипким, чтобы сдержать натиск чужой агонии. Результат — палёные нервы. И тяжёлые волны боли, то ли жгучие, то ли ледяные, что непрерывно скользили по спине, заставляя двигаться рывками, как марионетку на ниточках, оборванных наполовину. Путь до верёвочного трапа, а за ним и спуск в лодку выпал из памяти совсем — наверно, пришлось слишком сосредоточиться, чтобы просто не упасть. Только когда на кранцах, вздымая струю воды, взревел мотор, Мэл встрепенулась и вцепилась в жёсткую, просоленную верёвку, протянутую по резиновому борту. Где-то там, под мерцающей солнечными искрами и пятнами поверхностью, медленно кружили акулы, слабо будоража уставшее восприятие бесконечным голодом. Хотя нет, голод окутывал со всех сторон, алчный и неумолимый. Одно из его воплощений, расчётливое и холодное, обряженное в дорогой костюм и украшенное ценным металлом, осталось на борту ржавого катера за спиной. Второе устроилось рядом, обдав смесью запахов: табак, пот, порох и гарь… Мэл прикрыла глаза и вяло пожелала, чтобы лодка по пути к берегу угодила в какую-нибудь аномальную хрень. В голове даже застряло название — «Бермудский треугольник», но до него, кажется, была половина этого грёбаного мира. Аномалий, конечно, не встретилось. Всего через какую-то сотню ухающих в черепе ударов пульса неумолимо надвинулись берег и пальмы, лениво качающие листьями на слабом ветерке. Мотор взрыкнул и заглох, лодка зашуршала жёстким дном по песку — почти оглушительно в почти-тишине. При полной остановке инерция толкнула Мэл вперёд, едва ли не в сонный прибой, что пенился у резинового борта. Пена, опять. Белые хлопья, целые горы и облака, они наползают со всех сторон. Защищают от огня, давят собой рыжие языки. Заполняют палубу, на которой парализованной колодой лежишь ты. Не захлебнуться. Только не вдыхать, когда хлопья валятся на влажное лицо, потерпеть пару секунд, пока пена не соскользнёт… — Шевелись, блядь!.. — Вспышка боли в вывихнутом плече разорвала пенную пелену. Охнув, Мэл вцепилась в трос, чтобы не упасть. Ах да, конечно. Она ведь тут не одна — как можно было забыть. Ещё парочка псов в намордниках — соглядатаев от мистера Хойта, пират за штурвалом, да главарь. Без намордника, хотя ему не помешало бы. Медленно выпрямляясь, Мэл только слегка скользнула по Монтенегро бесполезно ледяным взглядом. Шагнула из лодки вон, на облизанный волнами, потемневший песок. Тут же снова замешкалась. Там, куда не доставал прибой, пляж был ослепительно белым. Солнце, казалось, заставляло песок немного светиться, и свет этот превращал бредущие навстречу фигуры в подобие пустынного миража. К лодке вели пленницу из клетки; девушка еле загребала ногами, будто не привыкла ходить по земле. Два красно-чёрных злобных джинна, а с ними — пойманная русалка в облаке рыжеватых волос. Из одежды на ней только два узеньких ярко-жёлтых лоскута, а поверх что-то невесомое, серебристое. То ли накидка из морских водорослей, то ли обрывок рыболовной сети на очень светлой, беззащитной коже. Расстояние сокращалось, мираж таял. Джинны обратились в обычных людей, дочерна загорелых, с автоматами наперевес, а на «русалке» синяки и кровоподтёки чередовались с пятнами солнечных ожогов. Сеть оказалась чем-то вроде короткого платья, когда-то узорчато-ажурного, а сейчас просто дырявого. Ах да — неверия в происходящее в девчонке очень поубавилось. Вместо этого угнездилось тупое отчаяние — как чёрный провал в центре солнечного сплетения, тянущий липкие жгуты, чтобы охватить полностью всю хрупкую женственную фигурку. Один из жгутов, кажется, коснулся и Мэл. Остановил на половине шага, развернул к спокойному морю. Катер Хойта с якоря ещё не снимался, торчал коростиной на почти идеальной глади. И легко было представить, как коростина вдруг вспухает огненной шапкой, выбрасывая вверх обломки, лопается пополам в чёрном дыму и тонет. За способность жечь и взрывать на расстоянии Мэл сейчас заплатила бы многим. Да что там, даже сочла бы даром, а не уродством. Только платить-то нечем. Вот разве позволить охотникам на жизнь «его величества» сделать своё дело… — Так что стало со второй шлюхой? — подал вдруг голос главарь. С гадким весельем и нарочито громко — как раз в момент, когда живой товар проводили мимо. От рычащего смеха пленница вздрогнула, будто наступила на оголённый провод, плотнее обняла себя руками в инстинктивном защитном жесте. — Акулы сожрали… — бросила Мэл тихо и зло, уже через плечо, бредя прочь в каком-то ослеплении. Самоконтроля хватало только на то, чтобы не сорваться на бег — в спину не выстрелят, а по ногам запросто. Но никто не стрелял, будто намекая: бежать некуда. Только Ваас шёл по пятам, меся песок грубыми подошвами. — Рядом, блядь! — догнав, рявкнул прямо в ухо собачью команду. Сцепил пальцы под локтем, развернул слишком резко — Мэл шикнула, хватаясь за больную руку. Сволочь, опять нарочно. — Хойт хоть и велел следить за твоим самочувствием, но поверь мне, сука: дёрнешься куда-то или попытаешься устроить ёбаный инфаркт моим парням, — зашипел он в лицо, глаза в глаза, — я тебя лично освежую. Отрублю руки и ноги, Гип зашьёт. И в таком виде будешь отслеживать сраных шпионов триады! Тишина наступила внезапно, на самой напряжённой, свистящей ноте. Только песок скрипел под ещё двумя парами подошв, но на подоспевшую охрану Мэл даже не покосилась. Как за нить, что держит на краю боли, цеплялась взглядом за зрачки окружённых темнотой глаз. К губам вместо ответа приклеилась презрительная гримаса, да так и застыла, отзываясь онемением в затылке. От наплыва чужих эмоций голова шла кругом. Цепные псы «босса» явно ждали: Монтенегро сейчас покажет «строптивой сучке» такое, что мало не покажется. Но Ваас вдруг оглядел действующих лиц, усмехнулся криво, поскрёб ногтями щетину на черепе и полез в небольшой подсумок на ремне. Уже через пару мгновений выдохнул приторный дурманный дым, вслушался в дальний стрёкот лодочного мотора. Затянулся снова, потом проворчал с деловитой досадой: — Акулы, говоришь, сожрали? Убытки, блядь.