Побочное действие

— Давай, расскажи нам, чего этот придурок хотел. Или, может, испробуешь на нём свои штучки? Как на мне на станции? Ты ж нихуя больше не умеешь! — под конец тирады голос Вааса всё-таки сорвался в крик. Потом главарь замолчал, бешено поводя глазами, и было отчётливо слышно, как сквозь зубы он тянет в себя воздух. Так дышат, когда перехватило горло, от боли, обиды или ненависти. Хотя что он там может чувствовать, этот пират? Пленник всё так же стоял на коленях, с прямой спиной, только кровь из разбитого носа заливала татуированную грудь, дробными каплями падала на светло-серые камни. Дышал он тоже шумно, судорожно сглатывал и давился, но даже не пытался утереть лицо. Без движения сверлил взглядом одного единственного врага, не обращая внимания на остальных. Вокруг переговаривались, отходя от стычки, пираты, сплёвывали, закуривали «травку», заполняя каменную площадку приторным дымом. Мэл плохо слышала, о чём они говорят, запомнилось только, как кто-то пожелал дикарю «захлебнуться юшкой», прежде чем ему отрежут и засунут в рот его «достоинство воина». Потом сообразила: от неё ждут ответа и действий. Причём, кажется, вполне конкретных… минуту, в этой стае вооружённых обезьян решили, что она станет кого-то мучить? — Этот придурок ничего мне не сделал, — почему-то изо всех сил стараясь не смотреть главарю в глаза, процедила Мэл тихо. Откуда-то явилось гадкое чувство, такое же, как в секторе В, после вспышки ненужных эмоций, заставивших её опробовать свои способности в качестве пыточного инструмента. И этот жар, приливший вдруг к лицу — чтобы скрыть его, Мэл добавила громче, усмехаясь и задирая гордо подбородок: — По твою душу они явились. Подготовились. Кстати, взрывчатка, которую они заложили в ДОТ у дороги, ещё там. — Нихуя не новость! — Ваас подался вперёд, словно намереваясь одним движением смести с площадки и пленника, и Мэл заодно. Такие нежданные всплески скорее всего пугали до полусмерти окружающих, а главарь только принимал чужой страх, смотрел в распахнутые глаза, жадно втягивал резко очерченными ноздрями неуловимый запах адреналина. Будто бы питался ужасом, который сам же и вызывал, в то же время раздражаясь непокорностью. Впрочем, покорность бесила его тоже, и Мэл не взялась бы искать золотую середину в поведении с ним. Да и не собиралась, только постаралась нацепить на лицо привычное ледяное выражение. Правда, маска удавалась почему-то всё труднее, будто в душном воздухе таяло само лицо, плавилась кожа, стекая на камни вслед за кровью пленного воина. — Давай, миноискатель, залезь в его мозги, — Ваас уже не орал — то ли шипел, то ли рычал, будто не человек вовсе, а причудливая помесь рептилии и крупной кошки. Потом, подобно кобре, которая вот-вот атакует, обогнул пленного полукругом и застыл рядом, покачиваясь. Мэл почему-то вспомнила, как чётко, без лишних движений, он убивал охранников в лаборатории. Тут было по-другому, будто существовали для главаря вещи, от которых его прорывало странными, ненормальными мыслями, жестами и словами: — Расскажи нам, что ещё задумала их обожаемая жрица. Когда и куда ещё пошлёт, а они полезут, как дрессированные крысы на убой? А? Мэл захотелось вдруг прикрыть глаза — в черепе зародилась боль, сначала короткой вспышкой, а потом тупо запульсировала так, что заныли лицевые кости. Причина? Чёртова ненависть. Один захлёбывался этим чувством, стоя на коленях, глотал его с кровью, проталкивал в бьющийся спазмами желудок. Второй… нет, касаться этих нервов, которые для восприятия были как дорожки раскалённой лавы, просто страшно. Абстрактного врага так ненавидеть невозможно, с желанием выжечь всё вокруг, разбрасывая уголья собственного сердца. Мэл тряхнула головой, чтобы помочь себе отключить восприятие: только бы не обжигаться, не хвататься за эти угли! В итоге поймалась картинка: дикарь, этот же самый, только весь в синяках и спёкшейся корке, давится чем-то, похожим то ли на внутренности, то ли на отрезанные гениталии. Пленника тошнит, он дёргается без звука, будто пытается оторвать себе руки, прикреплённые к чему-то вроде вертикального валуна, но кто-то снова и снова заталкивает кровавые ошмётки в его рот кровавыми же пальцами… Прервать все контакты стоило огромных усилий, но Мэл это сделала, попутно пожелав, чтобы пленного просто убили. Застрелили, зарубили, или он, в конце концов, рванулся бежать и свернул себе шею, скатившись со скалы. Но дикарь не бежал. Его останавливали стволы, направленные со всех сторон, и взгляд главаря — невидимые липкие нити — зрачки в зрачки. Не в силах удержаться, Мэл медленно обошла пленника, чтобы тоже заглянуть ему в лицо. Выпрямила плечи, наткнувшись на то презрение, какого и была достойна помогающая пиратам баба в бандитских обносках. Постаралась скривиться как можно пренебрежительней, улыбнулась. — Его мозги подсказывают мне, что нападение было отчаянной мерой. Тебя едва выследили, наскоро составили план. Дальше… никто не заглядывал. «Давай. Просто убей его! — колотилось в мыслях. — Не тащи никуда, не мучай!» Ваас же кривил рот в усмешке, задирая уголки губ так, как задирает их рычащий зверь. И… не верил? Скорее всего, вообще никому и давно, но ей особенно. Только вглядывался внимательно в лицо, будто бы любой дрогнувший невзначай мускул говорил ему о том, что творится у человека внутри, гораздо больше, чем любому телепату грёбаные способности. Тащить пленного в машину — Мэл отчётливо уловила приказ, вертящийся у главаря на кончике языка. Можно было сколько угодно, хоть мысленно, хоть криком умолять смуглого воина сопротивляться, но тот, кажется, уже готовился встретить смерть с фаталистической гордостью. Что угодно, только не согнуться, не показать врагу спину при трусливой попытке бежать. Просто смотреть вверх, ловить белками глаз отражения резных пальмовых веток и почти неподвижных облаков. Слушать сонный шёпот травы и приглушенный гомон живности. Наверно, прощаться, хотя нет, дикари не прощались — верили во что-то другое, в чём так сходу не разберёшься. Она сцепила зубы и пообещала себе не позволить дикарю терпеть слишком долго. И всё равно, что Ваас наверняка догадается — пускай попробует докажет её вмешательство. Пусть ответит потом перед боссом, если вдруг удумает отыграться, а ей сейчас неплохо бы прогнать из головы надсадный писк, донимавший уже несколько мгновений. До Мэл дошло, что звук — не плод переутомления, только когда главарь велел хоть кому-то пошевелиться за этой «сраной рацией». Во рту, принесённый силой эмоций пленного, застыл привкус крови, поднимая к горлу вязкие горькие комья. Душный воздух не помогал бороться с тошнотой, но Мэл глотала его как можно глубже под треск, шипение и необычно вежливый голос Вааса. — Да, Хойт. Конечно, Хойт… — Коротко, очень чётко, едва не заискивающе. Что внушал своему прислужнику мистер Волкер, услыхать было невозможно, но Мэл уловила — речь о «задании». Недовольство отсутствием результата. Приказ как можно быстрее продолжить поиски, ведь угроза покушения мешает его величеству в полную силу заниматься делами. — Полный порядок, босс, мы продолжим как можно… — эхом вторил Хойту главарь, а Мэл морщилась от достигающих её жгучих волн раздражения. Сеанс связи босс прервал на полуслове, ясно давая понять, где он видал все оправдания. На секунду показалось: замолкшая чёрная коробочка рации сейчас разлетится вдребезги на камнях, но Ваас ткнул её в руки наёмнику. Потом, странным образом продолжая всё то же резкое движение, выдернул из правой кобуры пистолет. «Когда он успел повесить на плечо автомат?» — совсем невпопад подумала Мэл, ловя себя на том, что часто теряет целые куски происходящего — да что там, просто их не видит. Наверно, сейчас нужно было испытывать облегчение, но чувства куда-то пропали, будто кто-то свыше решил избавить нервы от перегрузки и отключил их. Пришло в голову только, что пистолетом, в отличие от АК, Ваас редко пользовался в бою — отчётливо слышен был щелчок затвора, когда пират дослал патрон в патронник. Скорее уж оружие чаще выполняло совсем другие функции. Выстрел прозвучал как-то глухо — сознание явно скрашивало детали этого гадкого спектакля. Тело дикаря дёрнулось и повалилось на светлые камни, забрызгав их бурыми кляксами и рваными полосами — гротескной короной, нарисованной вокруг продырявленной головы. Ваас покосился на Мэл, как на соседний валун, неотличимый от остальных.  — Этот грёбаный босс требует поторопиться, — сообщил, почти не размыкая губ, будто к зубам прилипла надоевшая жвачка. Мэл скривилась в ответ, а главарь продолжал, презрительно задрав бровь: — Приказ понятен, миноискатель? Я не собираюсь с тобой мотаться по аванпостам до хуева конца света. Обратная дорога к аванпосту у маяка запомнилась только самым началом — посадкой в машины. Вернее тем, как с кузова красного джипа сбросили пирата, всё ещё лежащего на ствольной коробке пулемёта. Мэл узнала желтоволосого, которому перед выездом ломал руку Ваас, но сердце отозвалось только слабым уколом, когда авто, тронувшись с места, задело колесом тело, как простой ухаб на пути. Повинуясь приказу босса, пираты спешили, оставляя своих и чужих мертвецов зверью и птицам. Всё как всегда. Задание прежде всего. А вот какому заданию следовал доктор Бен, когда из жёлтого пикапа под ближайший навес выгрузили раненого, сказать было сложно. Подстреленный пират всю дорогу матерился так громко, что голос его временами легко покрывал несколько метров дистанции между машинами, но сейчас просто глухо взвыл, когда док содрал насквозь пропитанный бинт, которым сотоварищи заткнули дыру под ключицей. Крови вообще было многовато, от неё на раненом заскорузла кустарная портупея, потемнел верх штанов. Кривое пятно красовалось даже на заднем сидении пикапа. Пальцы доктора скользили по липкой, подсыхающей плёнке, когда он, двигаясь чересчур уж автоматически, промывал рану. Под нагретой крышей висел удушливый спиртовой запах — Мэл тошнило всё сильней, и она присела на корточки, прислонившись ноющей спиной к обшарпанной железной бочке. Раненый уже просто всхлипывал, потом всхлипы перешли в едва слышное сипение — листья за забором шелестели громче. Краем глаза Мэл зацепила выражение лица Бенджамина. Сосредоточенность. Так техник копается в механизме, кропотливо, миллиметр за миллиметром нащупывает прореху или неисправность. Наблюдение притащило за собой какую-то идею, что тут же затерялась в мозгу. Желание копаться в чьих-то мыслях и вовсе осталось на вершине обрыва, рядом с трупами дикарей и пиратов. Мэл прикрыла веки. Движения дока отпечатались на сетчатке — он наконец остановил кровь и готовился наложить шов. Где-то там, через пять сотен лет, это делалось проще: ранение обрабатывали коллоидным составом, блокирующим сепсис и возможность повторного кровотечения. Казалось, последние слова в голове произнёс инструктор по медицине — сухой худощавый тип, которого терпеть не могли почти все курсанты в Академии флота. Но оказывать первую, да и дальнейшую помощь при этом умел каждый выпускник. Бену явно не помешала бы ещё одна пара рук, хотя бы для того, чтобы допотопным тампоном, пропитанным обычным этиловым спиртом, удалять лишнюю кровь. Но Мэл не шевелилась. Пират потерял слишком много крови. Сил на «внутреннее зрение» не было, но Мэл, казалось, всей поверхностью кожи чувствовала: в двух шагах угасает жизнь. Электрические импульсы беспорядочно метались по нервам умирающего, заставляя его рвано и часто хватать ртом крошечные глотки воздуха, а энергия тела уже едва-едва теплилась где-то под солнечным сплетением. Под конец явились ещё и судороги, к смеси спиртовых паров и медного духа добавился отчётливый запах мочи. И тут Мэл наконец поняла, почему Бен, даже видя неизбежный финал, продолжал свои действия, упорно и методично. Страх. Как там говорил Ваас ещё на станции? От страха любой работает быстрее. Бен работал, чтобы быть полезным, как никто другой среди этого сброда. Иначе… Мэл вспомнила что-то про выбор между смертью и борделем. Через мгновение рядом на низенькую деревянную ступеньку плюхнулся доктор. Он здорово запыхался, будто наматывал круги вокруг аванпоста, гулкий стук пульса свободно улавливался обычным слухом с расстояния шага. Дока обильно покрывали пятна крови, даже на лбу отпечаталась пара бурых мазков, но он, тяжело вздохнув, тут же потянулся к лицу Мэл перепачканными пальцами с зажатым в них не слишком чистым тампоном. Правую щёку немилосердно защипало — ну да, конечно, там же скользнула пуля Вааса. — А ведьмы, значит, тоже не умеют исцелять… — устало отдуваясь, проговорил Бен. Снова этот дурацкий вопрос. Как же, чёрт возьми, хочется огрызнуться, даже ударить, но Мэл и рта не успела открыть, чтобы ответить. — Ведьмы нихуя не умеют исцелять, — мрачно подхватил невесть откуда взявшийся Ваас, нависая у Бенджамина над головой, а тот сразу съёжился, задрав плечи. Главарь едва покосился на доктора и продолжал, щуря обведённые темнотой глаза: — Спроси у Цитры, хе-хе. Как же… Подсадить на шмаль, послать на смерть, станцевать на твоих грёбаных костях — это ведьмы умеют. Больше нихуя! Но им, блядь, молятся, как богиням. «Когда это я требовала себе молиться?» — чуть было не вырвалось у Мэл, но она в буквальном смысле прикусила язык. Что-то уловила проклятым ведьминским своим чутьём, или просто всмотрелась и прислушалась? Ваас покачивался над несчастным доктором каменной глыбой, нависшей на краю обрыва под порывами сильного ветра, и голос его, сейчас странно негромкий, уходил в пустоту. Туда, где больше никого и слышно только стук собственного сердца. «Накурился уже», — Мэл презрительно дёрнула плечами, собираясь молча выслушать всё, что будет нести этот тип с пустыми зрачками. Сейчас станет гримасничать, махать руками, прорываться через чужое непонимание угрозами. Наркоманский бред, несовместимый с нормальным сознанием, но… Под бредом нащупалось такое, от чего под рёбрами возник тоскливый провал — будто желудок на секунду куда-то ухнул. Мэл сжала кулаки и выдохнула холодно: — Нет смысла помогать трупам. Нет, всё правильно. Раненый всё равно бы умер, не выживают в таких условиях, с такой кровопотерей — это чувствовалось, «проводки» никогда не обманывали. Только вот слова почему-то напоминали попытку оправдаться. Ваасу, видимо, показалось то же самое, и он усмехнулся, смерив Мэл взглядом — будто только что заметил. — Что, хочешь сказать, на той ёбаной станции не так было? Нихуя вы не умеете, только разрушать. А это просто, охренеть как просто: бам — снёс полбашки, всем весело, всем смеяться. Он и издал смешок, больше похожий на собачий лай, который часто слышался издалека. Тут же, зашипев сквозь зубы, оборвал сам себя. Присел рядом, заставив Бена испуганно потесниться, а Мэл — посмотреть-таки в упор, не отворачиваясь. — Блядь! Да мы тут все… — вздохнув как-то удивительно устало, проворчал Ваас. Замолчал, опустив веки так, что видны стали только окрашенные кровью белки, и замер, не шевелясь. И вдруг расширил глаза, повёл головой и выпалил, будто отыскав верное слово: — Боги! Ёбаные боги из грязи и крови всего пропитанного дерьмом человечества. Я тоже решил: неплохая идея, да, блядь, отличная идея. Поэтому я царь и бог Рук Айленда. И кто поспорит? Может ты, Бен? А? Хочешь поспорить? Хочешь, блядь, поспорить? Пули будешь потом сам выковыривать из собственных вонючих потрохов? Главарь впился глазами в Бенджамина, разом разрушив впечатление, что разговаривал сам с собой или с кем-то, кто находится далеко. Например, с Цитрой — Мэл уже во второй раз слышала это имя. «Ведьма»… Смуглое лицо, которое можно назвать экзотически красивым. Светло-зелёные глаза с пронзительными зрачками. Кошачья грация и стать — богиня, как есть богиня с изящными величественными жестами, которым подчиняются все. И все повторяют за ней эхом: «Предатель!» То же самое, глядя на Вааса, мысленно повторял дикарь, расплескавший потом кровь с мозгами по светлым камням. Твердил монотонно и упорно слова своей жрицы: «Предатель, предатель, продался Хойту». Что-то тут не вязалось со всем остальным — мысли безбожно путались, заражённые тем ужасом, что исходил от Бенджамина. Доктор застыл соляным столбом и умудрился сделаться серым даже под загаром, так ни разу и не пикнув. — А у тебя, ведьма ёбаная, — снова «вспомнив» о Мэл, вскинулся Ваас, — хватит сил только на то, чтобы оборвать его сраные мучения! Да, Бен? Смотри-ка, Бен, кого мы притащили тебе в «помощницы». Не нужна такая? Видишь, наш Гип молчит. Не-не, ты еще не поняла? Ты ему не нужна. Ты нихуя не нужна никому. Ты как ядерное оружие — достают, когда надо нахуй стереть кого-то с лица земли. — Давно поняла, — скривилась Мэл, вдруг сообразив, что тоже едва не цепенеет, подобно Бену. Дико разболелась спина — в позвоночник будто втыкались иглы, распространяя вокруг себя то ли холод, то ли жжение. Перед глазами было как-то темно, хоть солнце ещё не скатилось за забор и пальмы, шевелящие листьями за пределами аванпоста. Проклятые пальмы, они переговаривались на ветру пустым перезвоном, и в меланхоличных голосах их чудился далёкий голос Мейсона Харта. «Ведьмы никому не нужны…» Кажется, дальше главарь снова рассмеялся. Всё тем же лающим, невесёлым смехом, изображая удовольствие, щурясь и скалясь. — Играй в ледышку, сколько влезет. Я уже привык, я, блядь, привык. Ты уже не выведешь меня. Ты сейчас как зверь в клетке — рычи, рычи. Мне так даже веселей. Он говорил что-то ещё, а Мэл всё пыталась поймать ускользающие мысли, вроде бы страшно важные, но пальмовый перезвон загонял их в пустоту. В мозгу крутилось только: весело, как же — курево не глушило даже боль от перелома, не говоря уже о чём-то большем. Потом он снова вспомнил станцию, вернув Мэл в то самое мерзкое чувство: она перешла черту. Уподобилась всем, кто причиняет боль только ради того, чтобы хоть как-то заглушить собственную. После этого, кажется, голова совсем закружилась. Кружилась она и сейчас, вместе с тающей в темноте крышей и балками без потолка. Где-то там всё так же шуршала ползучая и летучая мелочь, пытаясь пробиться к свету, что сочился сквозь мелкие щели. Но свет тоже таял, а насекомые твари всё копошились, раздражая непрерывным зудением. Где-то под сердцем с тупым нытьём рассеивался весь прошедший день. Аванпост — «какие-то Мастерские какого-то Нэта». Засада. Бой. Ваас. Пленный. Раненый. Бенджамин. Снова Ваас. Чёртов главарь, от действий которого ныло тело и саднило лицо: от ударов, верёвок, тока, пули. Да плевать, даже почти не злит, в отличие от слов. Слова не просто злят — они переворачивают всё внутри, поднимают к горлу ядовитую горечь так, что впору захлебнуться. А ведь она снова чуть не сорвалась. Прошипела: уж не ждёт ли он, что она станет просить прощения… за станцию? Чуть было не добавила: кто он такой, чтобы упрекать её? Спохватилась. Уже почти по привычке ждала в ответ вспышки, но её не случилось. — Прощение… — он поморщился. Уставился впереди себя — двое пиратов как раз, измазываясь жидкой ещё кровью, вытаскивали из-под навеса тело своего собрата. Чтобы сжечь тут же, прямо за забором, распространяя вонь горелой плоти и чёрную сажу. Слова Вааса тоже походили на хлопья сажи, что медленно кружатся в воздухе: — Блядь, прощение… Если бы всё в этой жизни было так просто. Творишь лютый пиздец, а потом, как в детстве, да, блядь, как в детстве, просишь прощения — и всё, бам, счёт обнуляется. Ты снова чистый. Мэл прикрыла глаза. Мрак ещё сильнее сгустился, он шевелился и стекал по опущенным векам, будто барак тонул в чернилах. В детстве… В то время она сама не думала, что попадёт в белые стены, где нужно будет решать, кому жить, а кому умереть. Где приходилось бояться: однажды вместо преступника и отребья на страшный стенд попадёт невиновный. — Ты снова чистый, — медленно повторил в голове голос Вааса, и с каждым словом темень кружилась всё отчётливей. — Начинай с чистого листа. — Мэл заворочалась, чувствуя, как жёсткие, неровные доски импровизированной лежанки сквозь рваное тряпьё впиваются в и без того ноющую спину. Голос в голове тем временем всё понижался, доходя до уровня мрачного шёпота: — Снова творить пиздец. И снова извиняться. Мэл прерывисто вздохнула, вслушиваясь в глухую какофонию: дальний шелест волн, перекличка живности в джунглях, в которой выделялись пронзительные вопли какой-то ночной птицы. Вялая и заторможенная ругань кого-то из пиратской своры. Потрескивание огня, ворчание собак. Возня личного охранника прямо за стеной барака. — Снова извиняться… Это и есть безумие. Замкнутый круг, — совсем тихо проговорил Ваас. Она застонала — усталость нешуточным грузом наваливалась сверху, сливалась с чернотой, грозила раздавить, но настоящий сон всё не шёл. «Послать на смерть. Подсадить на шмаль», — ворочалось в мозгу, увязшем в тяжёлой, душной дремоте. «Подсадить на шмаль…» — Мэл почудилось: она наконец ухватила ту мысль, что в сегодняшних событиях не вязалась со всем остальным. В мозгу пленного дикаря явственно читалось: предатель продал племя за наркотики. «У Вааса, похоже, другое мнение», — хмыкнула Мэл. Что именно это открытие давало лично ей, она пока не знала. Но, кажется, поняла, почему всё это время так жадно ловила каждое слово пирата.