Без начала и конца или Сказ о том, как просыпался варпдаст

Тьма. Она была бездонной, всепоглощающей, бесконечной, мертвой и целиком состояла из загустевшей среди зыбучих песков времени тишины. Голоса. Весь его мир был гулким непрекращающимся хором, создающим чудовищно острый контраст с окружающей молчаливой пустотой — голоса просили, требовали, умоляли, кричали, плакали, восхищались, восхваляли, осуждали… Неисчислимое множество звуков речи — диалекты, жаргоны, чистый Высший Готик и смешанный пополам с руганью Низший; возгласы, преисполненные отчаянием и злобой, надеждой и верой, экстаз молитв и яд проклятий, невообразимый спектр порой совершенно полярных эмоций, многим из которых он даже не смог бы даже подыскать правильного названия. Они существовали вне времени — у голосов не было прошлого, будущего, и, как порой ему чудилось, даже того, что было их настоящим, на самом деле не существовало. Ни лиц, ни имен, ни воспоминаний — размытые отображения забытых вселенных, исполненных, однако, твердой уверенности в том, что выпавшие на их долю испытания были совершенно незаслуженными. Но что это были за испытания, когда и где они произошли, да и где был он сам и как мог понимать, различая и соотнося с теми или иными языками, бессвязные восклицания тысячи душ? Он не знал. Он с трудом мог сформулировать, что же это такое — знание. Размышления о том, откуда оно берется, возрождали в памяти видение старинного колодца, внутри которого плескалась звездная пыль. Зачем, зачем же нужно знание, если оно приносит одни страдания? «Однажды ты сожжешь свои глаза сиянием истины и познаешь вечную тьму!» — шептал ему кто-то на уровне подсознания; порой он тратил много сил на попытки распознать голос, вертевшийся надоедливой мухой на грани узнавания, но все это было тщетно. Его самого, в том смысле, в котором он осознавал себя раньше, уже не существовало, не существовало ни времени, ни чувств, ни памяти — лишь забвение, обнявшее его цепкими руками увядания. Но еще жило бледное, похожее на выцветшую фотографию воспоминание, странное, почти неосязаемое, словно отдельно от самого его разума, но очень, очень важное. Огромный дворец, тысячи людей, сияющие покои и грязь поля боя, залитые кровью камни, алый пушистый ковер, золотой трон, пустой гроб… Сыновья. У него были сыновья. Дети. Он отчаянно пытался вытащить знание о них из бывших его памятью осколков битого стекла, но лишь натыкался на искаженное отражение яростного лица в бликах на полированной стали меча. Кем был тот человек? Им самим? Или же тем, кто убил его? И убили ли его на самом деле?.. Он не знал. Он сдавался, не доходя до истины, ибо ее не было, как и его самого. Никто здесь ни разу не слышал его голос — он никогда ни о чем не просил, никого не звал, не бился в агонии. Он должен быть здесь, потому что он это заслужил. Это было правильно. Однако… Как заслужил, почему, когда? Он не знал, да и не хотел знать. Весь его призрачный, эфемерный мир наполняли голоса и тщетные попытки определить себя в огромном Н И Ч Т О. Наверное, это могло бы свести с ума кого-то другого, но, как он догадывался, это ему не грозило. Он бы обезумел, если бы существовал. Если бы он был… кем-то. Если бы он был где-то. Если он был нужен кому-то. Зачем мертвецам свобода?