8 first suicide

      «Боже», — подумал я, когда снова увидел эти серо-голубые стены больницы. Какой раз я попадаю сюда за последний год? Раз восьмой точно. Меня тут уже встречают, как родного: все так мило улыбаются мне, хотя эта улыбка, должно быть, принадлежит людям, которые видят психически больного человека. Действительно, я же он и есть. Потому что, какой нормальный человек будет пытаться покончить жизнь самоубийством уже восьмой раз подряд? И, черт, больше всего меня напрягает в этой ситуации, что меня непременно кто-то прерывает, когда мой мозг уже затуманен и душа пытается выбраться из тела. Из тела, покрытого шрамами и татуировками; из тела, которое так ненавидит сама душа. Как бы странно это не звучало, но над этим «недосамоубийством» я думал практически неделю, что, черт возьми, действительно странно. Обычно происходит что-то вроде: тебя все заебало — пошел вскрываться, либо глотать таблетки, либо пытаться повиснуть в петле, а на десерт — утопиться в ванной. Но, как я уже сказал, меня все время прерывали — то сестра не вовремя зайдет, то мать с работы примчится, потому что, видите ли, сын не отвечает на телефонные звонки (отличный повод уехать с работы, правда?), то отец-молодец, вечно сидящий на одном месте, начнет орать на весь дом, чтобы я принес ему пива, но не услышав ответа, поднимется всыпать мне, а тут я такой, значит, валяюсь в лужице собственной крови, в своей же, мать его, комнате. Поэтому очередную причину попадания сюда, а это, как уже все поняли, мое очередное «самоубийство», я обдумывал добрую неделю. Просто нужно было удостовериться, что сестра точно уйдет на ночевку к подруге, отец — на рыбалку с друзьями-алкашами, а у мамы будет ночная смена. Так, на минутку, она работает психологом. Психолог и ночная смена, как по мне, вещи вообще несовместимые, но я давно перестал обращать на это внимание. Не удивлюсь, если у нее есть какой-нибудь хахаль. После этого мини-расследования, я, в очередной раз, взяв в руки лезвие, начал проводить по старым шрамам, что сейчас были замаскированы татуировками, оставив после себя лишь некрасивые бугры. Да и о какой красоте может идти речь, если она обо мне? Но я не хочу думать на эту тему снова. Сделав уже приличное количество порезов и вдоль, и поперек, и наискосок, и, боже, по-разному, думая лишь о том, что сейчас я наконец-то сдохну, я откинул лезвие. Голова начала кружиться, в глазах темнеть, ноги подкашивались. Я упал на пол, позволив себе смотреть на темно-красную кровь, стекающую на идеально чистый пол. Тяжело вздыхая, не соображая уже абсолютно ничего, я ощущал, как меня сильно бьют по щекам, а потом поднимают на руки и куда-то несут. Отлично. Просто превосходно… Блять, так трудно просто отъебаться от меня и дать спокойно умереть? Суки, как я вас ненавижу. Всех и каждого. Наверное, у вас возникло уже достаточное количество вопросов, одним из которых, я уверен, является — зачем/почему/ты-чо-дебил. Так вот, мне просто не хочется жить. Да, ответ оказался настолько банален, что аж от самого себя противно. И нет, это не из-за неразделенной любви, в которую я, к слову, не верю. Какая нахуй любовь между парнями? Ах да, забыл сказать, я чертов педик. Гей, пидор, содомит, педераст — как вам угодно, мне плевать. Это не важная составляющая происходящего. Да, мне мерзко от себя, от одной мысли об этом, но я принял себя, поэтому, честно, мне плевать, что подумают другие. Как только я принял это в себе, я рассказал другим, и знаете, что они сделали? Они всё свернули на мою ориентацию. Да, вот так просто. Будто это был ответ на все их вопросы, такого типа как: зачем/почему/за-что-ты-так-с-нами. Они просто решили, что это и есть причина того, что я с собой делаю. Было весело наблюдать за рассуждениями матери, когда она начала говорить, что якобы надо мной издеваются из-за этого в школе, игнорируют учителя, и никто не уделяет мне должного внимания. В жопу засуньте себе свое «внимание». Ей об этом легко рассуждать, если она не знает, что в школу я уже не хожу недели две точно, просто сидя в парке напротив дома, и выкуриваю сигарету за сигаретой. К слову, у меня есть справка от врача, что у меня фолликулярная ангина. Мило, не правда ли? И вот сейчас, смотря на себя в большое зеркало в холле этой чертовой больницы, я понимаю, что если бы умер, то это было бы оправданно. Я ненавижу свою внешность, ориентацию и сущность в целом. Урод. Гадкий утенок. Не удивительно, что родился педиком, потому что, ну, кому я могу понравиться с этими тупыми кучерявыми волосами, которые вечно падали на лоб россыпью проклятых кудрей? С этими дырками в щеках, которые нормальные люди называют «ямочками». Как по мне, то это не ямочки уже, а просто «канавочки». Снова бред несу. Хотя, я же ненормальный, — мне можно. Ненавижу я и эти ярко-зеленые глаза, которые слишком большие для моего лица, и вообще кажутся непропорциональными. Ага. Понимаю, что многим нравится и мое лицо, и волосы, и даже эти длинные кривые ноги, но, блять, у меня другое мнение на счет этого! Вечно мать причитает: «Вот, что ты с собой сделал?! Посмотри, какой милый мальчик… был. Что с тобой случилось, Гарри?». Гарри. Еще один недостаток. Гарри Стайлс. Хорошо, что не Поттер, было бы вообще заебись. Всё. Я устал смотреть на себя-урода. Мне нужно в кроватку, а то злой дядя доктор будет ругаться. Я в этой больнице уже третий день, и да, я еще сильнее хочу сдохнуть, но, блять, у меня нет шансов. Каждый вечер на протяжении моего пребывания здесь ко мне приходит мозгоправ и начинает заливать, что жизнь — сказка, я должен гордиться, что живу в таком прекрасном веке. Ну, конечно. Веке шлюх и наркотиков, которые я, кстати, никогда не употреблял и не собираюсь. Считаю, что это уже низшие люди. Хотя, в принципе, мне нечего терять, ведь именно таким я и являюсь, но это будет слишком низко и противно даже для меня. Опуститься до такого уровня? Спасибо. Не хочу. Да, даже у такого морального выродка, как я, есть свои принципы. Ни за что не стану общаться с такими людьми. Они живут, как растения: питаются солнечным светом и существуют, пока на них не «наступят». Наркотики. Медленно плетусь по коридору этой грязной больницы, в которой я изучил все от и до. И да, меня легко выпускают из палаты, ну, потому что я уже всех, честно говоря, заебал. Иногда мне кажется, что смотря на меня, у них проскальзывает мысль: «Блять, да когда же этот доходяга сдохнет уже?! Только комнату занимает». Но я их понимаю. Очень хорошо понимаю. Дохожу до своей палаты, только хочу схватиться за ручку двери, как оттуда выбегает женщина с платком на голове, прикрывая рот рукой. Видно, что она плачет навзрыд. За ней, с отсутствующим выражением лица, выходят пять девочек/девушек, на вырост. Четыре из них тихо присаживаются на стулья около палаты, а последняя аккуратно приобнимает женщину, приговаривая о том, что все будет хорошо. Все, что я слышу, это дрожащее: «Спасибо, Эль». Продолжаю, как придурок, стоять возле двери своей же палаты, не понимая, что, черт возьми, происходит. Медленно толкаю дверь и вижу, что на соседнюю кровать кого-то положили. Видно, что это парень, а также, что он без сознания. Ладно, мне плевать. Но, на самом деле, это немного странно. Обычно только я лежу в этой палате, и ко мне никого не «подселяют», так что я могу по праву назвать ее своей. Ложусь на кровать, и продолжаю смотреть на парня. Он выглядит ухоженным: аккуратная прическа, челка, которая до сих пор мило лежала, будто не ее хозяин сейчас валяется почему-то в больничке. А, кстати, почему? В это крыло кладут только суицидников (приветики), алкашей (светлые воспоминания о моём отце-молодце) и наркоманов (слабаки). Кем же из них этот парень может быть? Так, это интересно. Он не похож на человека, которому всё надоело, или у него проблемы в семье. Я видел, как рыдала эта женщина, поэтому могу судить. Он слишком хорошо выглядит для того, чтобы быть наркоманом или алкоголиком. Его руки лежат поверх одеяла и четко видно каждую его родинку, татуировку и шрам. Шрам, который находился на локте и выглядел так, будто ему уже лет десять точно. Татуировки у него были поинтереснее шрама, поэтому я встал, чтобы поближе рассмотреть каждую. Вот, это жирная птица, которая очень странно набита, но почему-то создалось впечатление, что она очень дорога ему. Рядом я вижу компас, стрелка которого указывает на дом. Ну, что я говорил? Он очень привязан к дому. Продолжаю рассматривать его рисунки на руках: вот, человечек на скейте, а здесь чашка. Блять, кто вообще этот человек? Вокруг его запястья набита веревка, и понимаю, что смогу взять его запястье в кольцо своих пальцев — у него очень маленькие и изящные руки для парня. Изящные, вот же, блять, слово-то какое вспомнил, надо же. Вдруг дверь палаты резко открывается и вбегает этот жирдяй, которого все называют доктор Дарв. Он носит усы, которые ему совершенно не к лицу, и перчатки, в которые заправлены рукава рубашки. Да, такое тоже бывает. Он резко отталкивает меня от парня, крича что-то о том, что я могу причинить ему вред и вообще, какого черта он лежит со мной, и что в срочном порядке нужно его перевезти. Как видите, у нас с ним взаимная неприязнь друг к другу. Я всё же отхожу и сажусь на свою кровать, подминая под себя ноги. Смотрю на врача, на его нахмуренные брови и то, как он листает форму, прикрепленную к подножию кровати. Дарв тяжело вздыхает, смотря на пациента, меняет капельницу и, расписавшись, уходит из палаты, кинув на меня строгий взгляд. Еле сдерживаюсь, чтобы не показать ему фак в ответ, но мне это уже неинтересно. Как только я попал сюда, я всячески пытался достать этого хряка, чтобы он выписал меня преждевременно или что-то типа того, но тот открыто меня игнорировал, поэтому меня перестало это веселить. Сейчас меня интересует кое-что другое, а именно бланк моего «соседушки». Встаю с кровати, кинув взгляд на дверь и убедившись, что она действительно закрыта, подхожу к кровати. То, что тут побывал этот врач, абсолютно ничего не изменило. Всё так же лежит, размеренно дышит и бесит меня. Ну да, бесит. Потому что, блять, это моя палата, и я не хочу делить ее с кем-то. Надеюсь, что он не очнется или хотя бы свалит раньше этого. Так-так. Луи Томлинсон. Блять, у него даже фамилия какая-то королевская. И имя французское. Итог: что за дерьмо? На дополнительном листе написаны возможные его посетители, пятеро из которых носят такую же фамилию. Еще есть Элеонор (блять, он что, мигрант из Франции?) с фамилией Колдер. Также наблюдается некий Зейн Малик. Отлично, теперь он меня бесит еще больше, хотя бы потому, что в моем бланке только имя матери и мозгоправа. Но мне не на что жаловаться, ибо даже этих двоих я не хочу видеть. Что насчет отца, то он приходил ко мне первые пару раз, потом сказал, что я неблагодарный кусок дерьма, который слишком сильно прилип к подошве, и он никак не может от меня избавиться. Мать часто меня защищает, говоря, что я исправлюсь и когда-нибудь перестану творить с собой неведомую хуйню, но мы же оба знаем, что это просто слова на ветер, в которые не верю ни я, ни отец. Кстати, именно он предложил мне набить тату на этих, как он выразился, «кусках мяса» и даже отвел к приличному мастеру, при этом оплатив стоимость всех моих первых тату. Некоторые из них сделаны спонтанно, я не знал, чего именно хочу, да это, в принципе, было и не важно. По сути, я никогда не стеснялся своих шрамов, но как только их видели другие незнакомые мне люди, у них на лицо сразу наползала маска отвращения, и они с каменным лицом спрашивали: «Почему жив еще?». Вот и мне хотелось знать: почему? С таким же лицом я на себя в зеркало каждый раз смотрю. Тряхнув головой, я снова посмотрел на этого Луи. Он выглядит так, будто просто лег отдохнуть, потому что устал от позирования на камеру, ведь работа модели так утомляет. Три ха-ха четыре раза. Но, черт, действительно так и выглядит. Я не ценитель мужской красоты (но ты же пеееедик), но скажу, что он довольно-таки привлекательный… для какой-нибудь смазливой девчонки. Ну, потому что, он явно не из бедных, и ходит по школе, — а я уверен, что он школьник, — под ручкой со своей Элеонор, — снова уверен, что это именно его девушка, — и принимает завистливые взгляды в их сторону. Так, мне нужно меньше об этом думать, потому что я и так стою около его кровати минут десять точно и тупо рассматриваю его лицо. «Хазз, все хорошо? Ты, по-моему, только вены вскрывал, а не черепную коробку», — спросил я себя. Замечательно, блять. Разговариваю сам с собой. Повесив на место бланк Луи, я завалился спать. Ну, как спать. Сначала я обновлю все свои социальные сети, — «социальные», ага, слово прям про меня, конечно, — потом напишу сообщение моему другу (у меня есть друзья!!!), а уже потом отдамся Морфею. Написав Найлу, что я снова слег в больничку, и получив ответ, что он на самом деле рад, что я сейчас торчу в больнице, а не лежу в деревянном ящике, я позволил себе закрыть глаза и заснуть.

***

— Луи, как ты? О мой бог, все хорошо? Принесите ему кто-нибудь воды! — Мам, не кричи, ты сейчас разбудишь этого парня с соседней койки. — Тише, Лотти! Прекрати кричать! — Кричишь тут только ты, мам! — другой голос, — Луи очнулся на долю секунды, безусловно, это прекрасно, но ты можешь оставаться спокойна? — Ты что, не понимаешь? Он же… Я прервал ее громким стоном. Как же они раздражают, господи. Это больше похоже на рой жужжащих насекомых, а не на людей, которые умеет сохранять порядок в пределах больницы. Я медленно открыл глаза и увидел, что все уже смотрели на меня — естественно мне это не понравилось. Блять, хватит. Отвернитесь и смотрите на своего Луи, который уже, кстати, был переодет в какую-то голубую пижаму с вертолётиками на рукавах. Сколько ему лет? Или это рук дело его сумасшедшей семьи? Я уставился на них в ответ, скептически подняв бровь. Обычно, нормальные люди должны принять это как знак, что, мол, неприлично так пялиться на незнакомых людей, но не эти. Женщина подошла ко мне и протянула руку для знакомства. — Миссис Томлинсон, но можешь звать меня Джей, — она все еще ждала, пока я пожму ей руку и мило поболтаю с ней, но, блять, нет! Я не собираюсь общаться с этой семьей, потому что скоро этого парня перевезут в другую палату, и наконец-таки я снова буду один, — на самом деле, мы не думали, что тут уже кто-то лежит, — продолжила она, опустив руку. — А, то есть заметить огромный плакат над кроватью, не заправленную постель и кучу мусора на полу было действительно трудно. Джей подняла голову, скорее всего, уже не надеясь вытянуть из меня и слова, но я увидел, что она бы предпочитала, чтобы я вообще молчал. — Возможно, это могло остаться от прежних… хозяев. Я не стал ей говорить, что это именно я и прежний, и нынешний, и будущий (я уверен) обитатель этой палаты. Поэтому просто хмыкнул, лег обратно на кровать и принялся смотреть на тот самый плакат, что висел над ней. В самый первый день мама притащила его сюда, чтобы я чувствовал себя как дома. Жалкий лепет, но я не стал его убирать или забирать домой позже, при выписке: какой в этом смысл, если я снова сюда вернусь? Также, у меня тут лежал скейт под кроватью, на котором я и еду обычно домой, потому что меня никто не заберет из больницы. Хотя при том, что док звонит моей матери, информируя о том, что я получил справку и уже свободен. Продолжая смотреть на плакат, я услышал тяжелый вздох Джей, а после пары минут и хлопок дверью. Отлично, наконец-то я снова один, не считая этого Томлинсона на соседней кровати. Повернув голову как раз в его сторону, я заметил парня с угольно-черными волосами и карими глазами, что смотрел то на меня, то на Луи. — Ты что-то хочешь? — сказал я, увидев, что тот теперь пялится только на меня. — Ты был груб с… — Мне похуй. — Ты снова грубишь. — Блять, ты видел, где мы сейчас находимся? В больнице. А чтобы было еще понятнее, то в крыле для отбросов общества. Так что, думаю, она не слишком удивилась такому раскладу. А ушла, наверное, боясь, что я вены при ней вскрывать начну, ха. Брюнет до сих пор сидел и смотрел на меня, а я всё так же не понимал, что он от меня хочет. — Ну, теперь не только для отбросов, потому что теперь тут лежит Томмо, и ты ничего не сможешь с этим поделать. Это был тонкий подъеб, или что? Ладно. — Нет, крыло все еще остается для отбросов, потому что просто так твоего дружка бы сюда не впихнули. — Это вышло случ… — Мне похуй, вторая часть. Короче, давай так. В следующий раз, когда надумаете припереться сюда снова, скажите об этом медсестре или кому-нибудь там, на регистрации. Пусть позвонят, и я свалю. А то видеть ваши унылые рожи, скорбящие об этом, — кивок в сторону соседней кровати, — вообще не комильфо. — А что тебе приятно видеть? Свою растерзанную в клочья руку или, может быть, вылезшие наружу вены от частых капельниц? — он злится, и это слишком видно, чтобы не заметить. Но, опять же-таки, мне плевать. Именно это я и озвучил. — Мне плевать на тебя и на твое мнение. Ты мне кто, мать родная? Думаю, если и она не может со мной справиться, то ты тем более. И да, это так, к твоему сведению: в следующий раз, если захочешь снова с кем-то так душевно поговорить, не переходи на личности, — я премило улыбнулся, вставая с кровати и открывая дверь. Сделав шаг в сторону, и продолжая улыбаться, я как можно шире распахнул ее, указав направление рукой. Он немного постоял, сверля меня своим взглядом, потом тихо шепнул парню на койке «Томмо, я еще приду», (наблюдая за этим, я громко зевнул) и вышел, наконец, из палаты, бросив напоследок: — Ублюдок. Ну, вот и отлично. Настроение теперь было намного лучше, ведь миссия под названием «Бесить до потери пульса», по-моему, выполнена. Настроение не портил и тот самый Луи, дыхание которого вдруг резко сменилось на тяжелое, а руки нервно дернулись. Блять, что это с ним? Я выглянул в коридор и, увидев, что все уже ушли, зашел в палату. Томлинсон медленно открывал глаза, выпуская странные звуки. Ха, походу не изо рта… Рот вообще может такие звуки издавать? Хороший вопрос. Ну, ладно, сейчас не об этом. Я сел на свою кровать, продолжая наблюдать за этим парнем, он, кажется, уже совсем очнулся и сейчас как можно чаще моргал, при этом громко стоная. — Э-это… б-больница? — вау, у него такой голос девчачий, пиздец. Слишком высокий для парня. Так, приступим. Хоть повеселюсь немного. — Нет, это врата рая и ада. Сейчас мы будем перечислять все твои грешки для того, чтобы определить какой твой пусть истинный, — сказал я басом, смотря на парня. Тот уже открыл глаза и, немного повернув голову в мою сторону, принялся смотреть на меня. Я ждал ответа, решив пока не продолжать. — Не думал, что «определители загробной жизни» выглядят так мило. Стоит тогда почаще умирать. — Блять, ты чо ахуел? Мило выглядят только щеночки и кишки на морозе. Так что завали. Смех. Блять, я слышу его смех и это бесит меня еще больше. Какого черта он ржет? Я сказал что-то смешное? — Ты забавный. Видимо, да. Может, он псих? Может, в психиатрическом отделении не хватает мест, и его решили расположить здесь? Как много вопросов для одного меня. Решив начать издалека, я спросил: — Ты псих? Ну, да, хорошо. Издалека не получилось, но зато я увидел, как его улыбка стала еще шире, вообще поставив меня в тупик. Хера он лыбится? — Знаешь, если бы я был бы психом, я бы точно тебе этого не сказал. Потому что, я что, псих что ли, говорит о таком? — потом, видимо, он понял, что сказал, и засмеялся еще громче. — Ты… Вдруг дверь открывается, и я вижу голову дока, который просунул ее в щель, а потом резко распахнул дверь, при этом покраснев. Что это с ним? — Стайлс! Я буду выражаться уже на твоем языке (отлично, так даже лучше), так вот какого же черта, простите (слабак, извиняется. Это не мой язык), ты не позвал никакого врача, чтобы сообщить о том, что пациент пришел в норму? Он подошел к последнему и начал крутить какие-то приборы, подключенные к его больному, все еще причитая. — Я? Кого-то позвать на помощь? Я был уверен, что ты знаешь, что я не нуждаюсь в помощи. Пусть и другие тоже привыкают, если валяются рядом на койке. И да, вопрос остался открытым: почему, собственно, здесь? На самом деле, мне уже было плевать, — пусть лежит. Но с условиями, что я буду открыто смеяться над ним, а он — молчать. Идиллия. — Потому что палат свободных больше не нашлось, Стайлс. Ко всему этому, я, скорее всего, уже в тысячный раз тебе скажу, чтобы ты называл меня доктор Дарв. — Окей, док. Тот на это лишь тяжело вздохнул и начал что-то писать в бланке Луи, что висел там, где я его и оставил. — На самом деле, я, проходя мимо твоей палаты, подумал, что к тебе пришел друг, и это он так громко смеется, но потом вспомнил, что у тебя нет друзей, — на этом он гадко ухмыльнулся, — и решил проверить, что же все-таки не так. — Во-первых, у меня есть друзья, а во-вторых, я до сих пор не понял, почему он ржал. Все это время Томлинсон смотрел то на меня, то на дока, переводя взгляд в зависимости от того, кто говорит. Я это заметил, а он, поймав мой взгляд, улыбнулся. Ну, что я говорил, точно псих. — Скорее всего, это побочные эффекты препаратов, которые он принял. Но я не уверен, потому что такие случаи — не редкость, но чтобы вот так, просыпаться, а через минуту здорово смеяться, конечно, нонсенс. Препараты. Отлично. Этот пай-мальчик наглотался таблеток, по всей видимости, не решился пачкаться кровью из собственных вен. — А, ладно. Ну, я пойду тогда, вдруг еще пристанет ко мне. — Нет, Стайлс. Ты остаешься в палате и точка. Вдруг ему понадобится помощь или еще что-то. Если ты не позовешь ее, то я клянусь, ты не доедешь сюда в следующий раз. — О, только с радостью, — на что док закатил глаза, махнув рукой, — ты тоже знаешь, что будет следующий раз, да? Ты так хорошо изучил меня, док, — восхищенно вздыхаю, прикладывая руку к сердцу. С другой стороны. — Прекрати. Я даю тебе слово врача, что так и будет. Я не могу сейчас находиться здесь, у меня еще много пациентов. Медсестёр тоже нет, они практически все на практике, так что… — Я похож на врача или что? — Тебе так сложно будет нажать на красную кнопку в случае чего?! — Ладно, док, не злись. Причеши усы и в добрый путь. Я вижу, как его лицо краснеет, и он выходит из палаты, громко хлопнув дверью. Прекрасно. — Эм, Луи, да? Так вот, мне плевать, что с тобой случилось, хотя догадываюсь, но сейчас я собираюсь немного поспать. Луи… Блять. Тупое имя. Буду называть тебя Лу, хотя это больше на «му» смахивает. Короче говоря, Лу, лежишь и засыпаешь. Что-то нужно будет — громко кричи, я чутко сплю. Только очень громко кричи. Или сам нажми на эту ебаную кнопку, понятно? Тот лишь скептически поднял бровь, но кивнул. Какой понимающий. Но это не значит, что он меня не бесит.

***

Я вновь проснулся от шума, но на этот раз разговаривал док с этим парнем, который еле дышал и тяжело сглатывал собственную слюну. Что это с ним? Вчера нормально всё было, или это просто можно так назвать, потому что когда у тебя все нормально, ты не смеешься над всяким бредом. Ну, так Найл часто делает, но сейчас не о нем. Я встал с кровати, подтягивая пижамные штаны и расчесывая свои порезы под бинтами. Они у вас тоже всякий раз чешутся, когда стягиваются? Хотя, откуда вам знать. Мне стоило всего лишь сделать шаг, как на меня посмотрели сразу две пары глаз, от чего я немного растерялся: чего им от меня надо? — Стайлс, я же просил… — Доктор Дарв, это не его вина, просто… — Луи, не оправдывай его, я же просил его, в случае чего, нажать кнопку, — он повернулся в мою сторону, смешно нахмурив свои густые, нависшие на глаза, брови, — ты что-то не понял из того, что тебе было велено сделать? — Доктор Дарв, ничего страшного не случилось, правда. Это всего лишь приступ, — Томлинсон продолжал меня выгораживать, пока я стоял как истукан и пялился на этих двоих, понимая, наконец, что произошло. — Всего лишь приступ?! Это не просто приступ, Луи! У тебя могло остановиться сердце, а этот болван даже не удосужился нажать на обычную кнопку. Ты просто не знаешь, какой человек этот Стайлс, — док махнул рукой в мою сторону, — ему наплевать на всех, даже на себя. Да ты просто взгляни на него! Я решил прокашляться, чтобы привлечь к себе внимание, прежде, чем сказать: — Я все еще здесь, доктор Дарв, — тот удивленно поднял брови, ну, конечно, — и прошу вас не переходить на личности, — чей-то разговор мне это напоминает, ах да, точно. Кажется, его звали Зейни. — И соблюдать те правила, которые вы должны соблюдать. Ну, я не знаю, не грубить пациентам, например? Док лишь хмыкнул, глянул в последний раз на Луи и вышел из палаты, сказав, что он немного погорячился и просит прощения. Ну, конечно. Тысячу раз, ага. На самом деле он сказал, что это не моего ума дело и вообще, кто, если не он, будет терпеть меня все это время. Вот тут он прав. Хотя об этом ему никто не скажет. Я повернул голову в сторону Лу, который смотрел в потолок, откровенно зевая. — Рот нужно закрывать, — просто я буду не я, если не сделаю что-нибудь. — Рот нужно закрывать, — съязвил он, скорчив лицо, — в нужный момент, Гарри. В нужный момент нужно все-таки закрыть рот. — Ты самый умный, что ли? — Поумнее некоторых. — Да, точно. Поумнее твоего черноволосого дружка-придурка. Услышав это, Томлинсон хотел сесть на кровать, но ему мешали всякие трубочки, поэтому он тихо сказав «бля», просто приподнялся на подушке. Оказывается, этот парень не такой уж и святой. Хотя, он точно не может быть святым, потому что, ну, не будем забывать, что мы находится в больничном крыле для «самоубийц». — Что? Ты видел его? И что он сказал? — Ох, он очень нагрубил мне, ты выбираешь неправильных друзей, Лу, — я сделал прискорбное лицо, снова садясь на кровать. Что-то есть хочется. Нужно позвонить Найлу. — Не тебе мне указывать. Что ты вообще смыслишь в дружбе, если не имеешь друзей? — У меня, блять, есть друзья. Заткнись и смотри. Я потянулся к прикроватной тумбочке порезанной рукой. Я практически слышал звук, как разошлись швы, но мне плевать и на это тоже. Я настолько привык к боли, что это начало доставлять мне удовольствие. Эдакий я мазохист. Взяв телефон, я нашел в списке контактов (их всего четыре) имя своего друга, нажал на кнопку вызова и предварительно поставил на громкую связь. Луи, услышав громкие гудки, хмыкнул, а я в ответ показал фак. Наконец-таки трубку взяли. — Алло? Хазз? — кажется, он что-то жрал. Блять, он всегда что-то жрет. Где бы это ни было, и когда. — Вот ты что-то жрешь, а я тут с голодухи пухну. Подними свой не толстеющий зад с дивана и топай ко мне. Палату знаешь. — Хэй, я еще не согласился. И тем более не доел. Полчаса подождешь? — Сука, ты живешь практически через дорогу! Какого черта? — Я кушаю, — сказал он милым голосом, отчего сосед по палате широко улыбнулся и сказал «мимими». Я снова показал ему фак. — Найл. — Гарри. — Найлер. — Хазза. — Хоран. — Стайлс. — Лу. — Что? — Блять. — Что ты несешь? У тебя атрофируется мозг? Блять, хорошо, Гарри, сейчас приду. — Наконец-то. Я бросил трубку. В прямом смысле. Просто кинул телефон обратно на тумбочку, замечая на себе взгляд Луи. — Что? Понравился разговор? — сказал я, прищурив глаза. — Безумно, ага. Зачем ты назвал ему мое имя? — Просто выбрал самое тупое из всего тупого. До этого же я про Найла говорил. — Ну, конечно. У вас такая милая дружба, я не могу. Мы вообще по-другому дружим. — Оу, судя по тебе и твоему голосу, вы, скорее всего, шьете платьица куклам, а потом расчесываете свои идеальные волосы, параллельно подпиливая ногти? — Кто-то говорит не переходить на личности, а сам… — Ладно, но, черт, ты только посмотри на себя! — Я сейчас не в лучшем состоянии, поэтому не хочу смотреть на себя сейчас. — Блять, тогда вообще боюсь представить, как ты выглядишь не в таком состоянии, — я обвел рукой его тело, а он, в ответ, лишь озадаченно поднял брови. — Что ты имеешь в виду? — Все, отъебись. Ничего, я… Я вздрогнул от того, как дверь грохнула о стену, и в палату ворвался Найл с красными щеками и взъерошенными волосами. Без какого-либо приветствия, он начал: — Бля, чувак. За мной стая собак гналась, учуяв запах курицы. Пиздец, еле убежал. — Молодец. Чо пожрать принес? — меня не волновала его история. Поем, потом и расскажет. — У тебя вообще кровь от мозга отлила, когда вскрывался? Ты чем слушаешь? Курицу я принес. Я только попробуй не поделиться со мной, потому что я не успел поесть. Я лишь что-то нечленораздельно промычал, тянясь к пакету в руках Хорана. Тот плюхнулся, по привычке, на соседнюю кровать, уже держа в руках ножку от курицы. После крика «ёб-твою-душу-бля-встань», Найл пулей слетел с кровати, широко выпучив глаза, но, не переставая жевать. — Стайлс, неужели к тебе кого-то подселили? — он все еще пялился на Лу, как на чудо света. — Посмотри, он прекрасен. — Надеюсь, что ты это говоришь про кусок мяса в твоей руке, а не про это психа. И да, я сам ахуел, когда узнал. Весело, блять. — Ну, конечно. Ты-то ни разу не псих, ага, — прыснул он, прожевав-таки пищу, — я Найл, можно просто… Найл. Руку потом пожмешь, щас она занята чутка, — и он снова начал жевать. — Эм, да. Приятно познакомиться. Я Луи, можно просто Томмо, но этот, — кивок на меня, — называет меня Лу. — Так вот оно что, понятно. — Что тебе понятно? — это уже я. Меня невероятно сейчас бесит, что Найлер общается с Лу. Не дай бог, споются еще. — Его имя ты и говорил. — Да ну? — сказал я вместе с Лу в один голос, но он на это улыбнулся, а я хмыкнул. — Ага-а-а, — ясно все с ним. Пока не доест, его лучше не трогать. — Спасибо, Найл за еду, за посещение своего больного друга, а теперь… Дверь снова открывается (какой раз уже?!) и в нее входит тот самый парень по имени Зейн с букетом цветов, и аккуратно прикрывает за собой. — Нет, вот кто прекрасен, — это снова Найл подал голос, даже прекращая поглощать пищу, — блять, это действительно так. Чувак, ты шикарен. Зейн, который хотел подойти к кровати Лу, остановился, посмотрел на Найла, на его открытый жирный рот, на жирные руки, и лишь сдержанно кивнул. Я решил разбавить этот момент: — Не бери на свой счет, чувак. Он всем так говорит, даже мне. Но, как видишь, он иногда ошибается. Тут такой же случай, — ну, блять, серьезно, в нем не было ничего такого особенного. По мне, даже Лу был красивее его, если бы я был ценителем мужской красоты, «но ты же пееееедик, ты должен понимать». Да, спасибо, я помню об этом. — Ох, с тобой-то он точно ошибся. Дружит с тобой, наверное, только потому, что ты часто в больничке валяешься, а он отдыхает от тебя и твоих закидонов, развлекаясь с другими друзьями. Мне было бы стремно с тобой даже на улицу выйти, не то, что дружить, — проговорил он, ставя букет цветов в вазу, которая стояла на прикроватной тумбочке Лу. И откуда она там? Потом он шепнул что-то типа: «Я скучал» и аккуратно обнял Лу, боясь сделать ему больно. — Вы еще потрахайтесь тут, — угадайте, кто съязвил? Правильно, аплодирую. — Ну да, сам не потрахаешься никогда, хоть посмотришь, — ухмылочка, которую так хочется убрать с его лица. — Ах ты сука, — я встаю с кровати, шагая уже в его сторону, но голос Лу останавливает меня: — Не надо, Гарри. Зейн, ты должен попросить прощение. — Нет, Лу, он должен сейчас получить по роже, — я по-прежнему стоял, хотя врезать этому ублюдку. Нас разделяла только кровать, на которой лежал Томлинсон. — Лу? Ты называешь его Лу? — спросил он у меня, поворачиваясь потом снова к объекту разговора, — Томмо, какого черта? Тебя так никто не называет. — Ну, теперь называет Гарри. Всё, мне все равно, — я победно ухмыльнулся, поражаясь мысли о том, что Лу позволил мне его так называть. — Отлично, Лу, — блять, заткнись. Так могу называть его только я! — Нет, Зейн. Ты так называть меня не будешь, — вау, удивлен. — Почему?! — ага, бесись. — Потому что. Я все сказал, не поднимай больше эту тему, — он устало прикрыл глаза, тяжело выдыхая. — Лу, — позвал его я, протягивая гласную. Тот открыл глаза, повернув голову в мою сторону. — Что? — Да ничего, просто этого, — кивок в сторону придурка, — побесить хочу, — я премило улыбнулся Луи, чего тот вообще не ожидал. — Гарри, прекрати. Зейн, ты что-то хотел? — Блять, Томлинсон, ты прикалываешься? Я вообще тебя навестить пришел! А ты, — он смотрит на меня, вау, — в следующий раз включай телефон, потому что я, как ты и просил, попросил медсестру, чтобы она позвонила тебе, а у тебя оказывается телефон выключен, ублюдок. — Какой послушный мальчик, — я прижал руку к груди, театрально ахнув, — ты заслужил вкусняшку. Я взял кость от ножки курицы, которую Найл уже успел доесть и кинул к ногам этого мудака. — Угощайся. Тот сорвался в мою сторону, но Луи, что есть силы крикнул «Зейн!» и тот вылетел из палаты, громко хлопнув дверью. Я услышал смех с обеих сторон. Повернув голову вправо, я увидел Найла, который зажимал себе рот рукой, чтобы громко не смеяться. Жирной рукой, ну это не важно. Далее повернув голову влево, я заметил Лу, который смеялся, пытаясь что-то сказать, выходило что-то типа: «Га-Гарри-уф-боже-это-было-ахаха-очень-ах-смехно». — Смехно? — переспросил я, тоже улыбаясь, и тут Найл взорвался. Он, уже не сдерживаясь, угорал так, что из глаз брызнули слезы. Ну, что я говорил, смеется со всякой хуйни, боже. Но и Лу не лучше, он начал бить рукой по простыни, запрокинув голову. Ну, конечно. Два сапога — пара. — Ну, ладно. Довольно. Это было не так впечатляюще. — Нет, это было ши-шикарно, — еле как произнес Найл, а потом снова закатился. — Как скажешь. А я устал. Пойду помою руки, скоро вернусь. Я вышел за дверь, все еще слыша смех этих двоих отморозков. Ну, точно психи.

***

Прошло уже пару дней с того самого момента, как приходил Найл и мы все смеялись. Да, нам втроем действительно было весело, особенно после того, как каждый из нас начал показывать, кривляясь, этого черноволосого придурка, изображая его голос и все эти всплески руками. Лу уже мог спокойно вставать с кровати, передвигаться по палате или спускаться вниз за сладостями из автомата. Ночью. Ну, конечно, должно было случиться так, что его спалили, вот только не с поличным, а тупо нашли фантики под кроватью, которые он тактично туда складывал всякий раз. Я не могу сказать, что мы подружились или что-то типа того. Лично мне достаточно пару предложений в день в его адрес, и то, обязательно это будут саркастичные замечания или шуточки. Ему, возможно, не хватает общения, потому что Зейн наотрез отказался приходить сюда и лишь писал СМС-ки, а когда с Лу приходила повидаться семья, уже сваливал я, потому что, ну, что мне там делать? Но, скорее всего, должен когда-то настать тот день, когда мы будем разговаривать больше пары минут. И черт, этот день, кажется, сегодня. Было уже около трех часов дня, я пытался рисовать (да, я рисую, не нужно так удивляться. У меня выходит что-то типа дудлинга, но я не уверен… просто рисую, что приходит на ум. В больнице, знаете ли, скучно), а Лу сидел на кровати и ел сладости, которые ему принесла семья. — Могу я посмотреть, что ты рисуешь? — начал он. Я поднял взгляд и увидел, что он берет в рот чупа-чупс. И нет, у меня не возникло никаких пошлых мыслей, и я серьезно. Это же гребаный Лу. — Боюсь, что ты не сможешь поднять свой жирный зад. — С чего это он жирный? — Больше сладкого жри, посмотрим до каких габаритов он вырастет, — я ухмыльнулся, не отрываясь от своего «шедевра». Я рисовал что-то вообще бессмысленное (как и всегда, впрочем), труднодоступное к пониманию нормальных людей и похожее на каракули какого-то психа. — Мне просто нравится сладкое, завали. Это почти то же самое, как ты кайфуешь от боли. Бля, как вспомню, так… бр-р-р. К слову, Лу видел, как мне зашивали шрамы. В тот день, когда ушел Найл, к там зашел док, прося не шуметь так сильно, но увидев мои окровавленные бинты, наморщил лоб и ушел на пару минут. Как выяснилось позже, он ходил за специальными нитями, иглами и прочим. Кажется, ему было плевать на санитарию так же, как и мне. И да, за этим наблюдал Лу. В тот раз, помню, я снова хотел побесить дока, сказав девчачьим голосом: — А можно мне, пожалуйста, косметические швы? А то обычные не в моде, — и еще похлопав глазками пару раз. Но док, кажется, не оценил мой юмор, в отличие от Лу, который звонко рассмеялся и сел на кровать, согнув ноги по-турецки. Ему действительно интересно знать, что сейчас будет? После того, как с моей руки убрали бинт, Лу тихо охнул, а потом было что-то, похожее на визг, когда я почувствовал иглу в коже. — Ну, тогда ты наркоман. — Я не наркоман, так вышло, я… — Вышло? Как так могло выйти, что ты жрешь так много сладкого? — А, вот ты о чем, — тот высунул конфету изо рта, отводя взгляд. — Ну да, а ты о чем? Для непонятливых объясню: я имел в виду, что сладкое — твой наркотик, поэтому я и назвал тебя наркоманом. И вообще, на будущее. Те, кто объясняет свои шутки, уже не может быть успешным. Понятно? — Да понял я, понял. Гарри? — Да? — Сколько тебе лет? — Приплыли. — В каком смысле? — он что, тупой? Я никогда не замечал за ним каких-то проблесков явной тупости, но, похоже, что настал тот самый день. — Я так понимаю, ты знаешь только мою фамилию, мое имя, кличку и друга? — Ну да. Ты-то обо мне явно не больше знаешь. — Ну вот, мне и этой информации достаточно. Значит — тебе тоже. — Ну, Хазз, давай. Расскажи мне о себе, — после того, как он увидел мое выражения лица, он сказал, — ладно, хотя бы возраст. — Семнадцать мне. Всё? — Оу, а мне девятнадцать. И вот прям сейчас, я уверен, что если бы я что-то пил, обязательно бы подавился, красиво выпустив фонтанчик изо рта. Но вместо этого я лишь повел линию карандаша не туда, когда поднял взгляд на Лу. Блять, скажите, что он пошутил. — Ахуеть… девятнадцать? И в каком месте тебе девятнадцать? — это уже клиника, ребята. Хотя, погодите-ка, о чем это я… — Ты действительно хочешь посмотреть, в каком месте мне девятнадцать? — он поиграл бровями, продолжая сосать конфету. — Если ты решил меня смутить, то будь добр, делай это умело хотя бы, — сказал я и продолжил рисовать. — Знаешь… — снова начал он. — Не знаю. — Да ты послушай! — Не горю желанием. — Блять, ну, Гарри! — Тебе точно девятнадцать, а не девять? Он проигнорил меня, продолжая гнуть свое. — Так вот, — кажется, это надолго, — меня до сих пор мучает вопрос: какого черта? И… — О, поверь, меня он уже мучает на протяжении долгого времени. — Вот и я про это! Почему? Ты можешь мне рассказать? Ну, в смысле, не вот так все и сразу, а только конкретные причины, — он ерзал на кровати, явно волнуясь, — знаешь, сейчас, сидя тут и общаясь с тобой, я еще больше не понимаю — почему? Ты веселый человек, ты милый, и да, Гарри, не отрицай этого, потому что другим виднее. Ты можешь ненавидеть себя, причинять себе вред, да что угодно! Но ты не можешь постоянно оставаться таким, понимаешь? Я ни в коем случае не психолог, который приходит к тебе каждый вечер и, по сути, вообще ничем не помогая, потому что и он, и я видим, что тебе на него плевать. Я почти уверен, что как только тебя выпишут, ты снова будешь сидеть дома, ничего не делая. И, поскольку тебе семнадцать лет, в школу ты тоже ходить, я так понимаю, не будешь, просто потому что… зачем? Да? — Лу сделал несколько глубоких вдохов/выдохов, и снова продолжил, — мне вообще кажется, что ты не хочешь умирать на самом деле. Просто возникает чувство, будто тебе хочется жить, просто ты не знаешь как. Возможно, у тебя проблемы в семье или в школе, я не знаю, но, судя по тому, что у тебя всего один друг и нет никакой девушки рядом с тобой, которая, я уверен на сто процентов, поддерживала бы тебя в трудную минуту. Блин, прости, я слишком много говорю, когда волнуюсь, а я волнуюсь, потому что, возможно, тебе не плевать на мои слова, и ты, ну, что-то усвоишь для себя. Вот. Об этом всем я думал очень долгое время. Ты интересный, с тобой интересно, и я уже даже привык к твоему «Лу» и колким шуточкам, поэтому ты можешь открыться мне. Правда, Гарри. Он хоть понимает, что он говорит? Я априори (опа, новое слово), не могу быть интересным, потому что у меня скучная жизнь, последнюю часть которой я торчу здесь. Что он там еще говорил? Что я хочу жить? Да, я, может быть, и хочу жить, но явно не тут, и явно не в этом теле. Тем более, я не могу ему просто так все взять и вылить на него, потому что я никому этого не рассказываю. Мне просто это не нужно. Понимая, что от меня ждут ответа, я решил все-таки хоть что-то, но сказать. — Я не интересный и точно не милый. А теперь отъебись, я рисую. — Блять, из всего того, что я тут говорил, ты запомнил только, что я тебя назвал милым и, мать его, интересным? Серьезно? — о-оу, кто-то взбешен. — А, точно. Еще ты прав насчет мозгоправа, он точно мудак какой-то, ничего не понимающий в психологии. Еще бы мне картинки принес, ну, те, которые пятна. В общем, ты понял. — Хазз! В чем твоя проблема?! — А в том, Томлинсон, что ты меня уже невероятно бесишь! Тебе, блять, действительно нужно знать, в чем моя проблема?! Так вот знай, что я чертов педик, который просто хочет сдохнуть! Ему не нужны ни друзья, ни семья, ему никто не нужен! Ты понимаешь это или нет? Мне никто не нужен. Только не думай, что я делаю это, потому что я пидор, потому что у меня отец-алкаш или потому что мать шлюха, нет. Просто мне надоело жить. Так с самого детства. Все всегда любили сестру, но это тоже не причина всего этого дерьма. Ее любили больше, ей уделяли много внимания, и тогда, именно в тот момент, мне казалось, что это чертовски круто, потому что ты, в свои десять лет, можешь спокойно лазить с другими по заброшенным балкам, ты можешь возвращаться домой позже одиннадцати, а можешь вообще пойти ночевать к другу, потому что, вот так совпало, — у сестры день рождения, она позвала всех своих подружек, которые страшнее атомной бомбы, но они все равно смеются над тобой. А когда тебе исполняется тринадцать, и ты начинаешь понимать, что ты действительно уродлив. И меня тогда вообще не интересовало ни половое созревание, ни что-то еще. Я просто знал, что таким, как я, не место вообще. В пятнадцать я уже хотел спрыгнуть с крыши, но понял, что меня это не привлекает. Меня просто не привлекает быстрая смерть, знаешь? Лучше посидеть в ванной, подождать, пока кровь начнет полностью вытекать из всего организма, или например, лежа в ванной чувствовать, как вода заполняет легкие. Возможно, кто-то скажет, что я счастливчик, что у меня ангелы за спиной с огромными крыльями. Но я считаю, что это нет. Я неудачник. Счастливчик не будет попадать в больницу с попыткой суицида уже восьмой раз подряд, и… — я сделал тяжелый вздох. Я не хочу плакать, но слезы градом катятся по моему лицу. Я вижу расплывчатый силуэт Лу, который, скорее всего, подходит ко мне, обнимает, гладя голову мне на плечо. Ах да, незначительный факт — я немного выше него. Но мне плевать. Я обнимаю его в ответ, чего он, кажется, вообще не ожидал, поэтому мелко вздрагивает, вызвав у меня ухмылку. Ну, конечно. Я уже хочу убрать руки, но тот лишь сильнее притягивает меня к себе, что-то шепча. А мне в этот момент, просто… плевать. Серьезно, я просто скажу ему заткнуться, если он решит поднять эту тему снова. Мне не нужна его жалость, но он обнимает так крепко, будто я в этом действительно нуждаюсь. Меня так мать давно не обнимала, — я просто отвык. Вот так, стоя посреди палаты, обнимая совершенно незнакомого человека, я понимаю, что попытаюсь сделать ЭТО еще раз. И точно в последний.

***

Когда я зашел в палату, после того, как отмылся от этих ебаный слез, я сел на кровать, не поднимая взгляд на Лу, который продолжал сосать этот конченный чупа-чупс. — Я просто хочу сказать, что не гомофоб, — блять, полегчало, ага. — Мне плевать, на самом деле, — ответил я, все еще не поднимая головы, — потому что я все равно не свяжу свою жизнь с каким-либо парнем, ибо это… мерзко? — Хах, гей-гомофоб? Знакомо, — он коротко улыбнулся, а потом улыбка резко пропала с его лица, — я не… я не это хотел сказать. — Договаривай, мы же теперь честны друг с другом. Точнее, только я с тобой, ведь ты мне ничего еще не рассказал. — К кому ты относишься совсем плохо? — слишком резко сказал Лу. — Ко всем, — а чего греха таить, по-моему, ответ налицо. — Нет, я имею в виду, людей, которых ты вообще терпеть не можешь. Определенный тип или что-то типа того. — Нариков терпеть не могу, они как падаль для меня. Их убивают их же слабости. А к чему вопрос-то? — я действительно не понимал. — Теперь я передумал рассказывать, — он наконец-таки доел свою конфету и теперь сидел на кровати, нервно сминая в руках фантик, — или чуть-чуть позже, что-то спать очень хочется. Цветных снов, Хазз, — он встал с кровати, сдернул с нее одеяло и лег в том, в чем только что был. Что это, блять, такое? Что он хочет мне этим сказать? Я тоже решил лечь, впервые заинтересованный чьей-то историей. — Да приснятся тебе педики. Аминь, — классное пожелание, Гарри. Молодец. Особенно если учитывать весь тот разговор минут двадцать назад. Но я слышал, как он прыснул, что-то промямлив. После этого я провалился в сон, уже ни о чем не заботясь.