Морские ветры

Декабрь, промозглый и холодный, вступил в свои права. Плотные тучи закрывали серо-синее небо, время от времени выплевывая мелкую изморось. Серые коробки домов окружал сырой туман; ледяной морской ветер пронизывал до костей. Это место — воплощение ностальгии. Хоть он приехал сюда уже на склоне лет, и оно не было местом действий его самых ярких воспоминаний, но каждый силуэт здесь вызывал у Рассела чувство дежа-вю. Каждый силуэт, которого он никогда не видел. Когда на орошённых дождем окнах городской больницы появлялись смутные блики, он вспоминал задорные солнечные зайчики на госпитале своего детства. А вслед за этим воспоминанием подтягивались все остальные: как он лежал в этом госпитале из-за врождённой инвалидности, как любил читать о приключениях пиратов, как настоял на том, чтобы протезы вместо недостающих частей тела ему поставили «пиратские». Когда морось стала ливнем, Рассел не развернулся в направлении дома. Он пошёл дальше, туда, откуда туманный сумрак приносил запах моря и крики чаек. По извилистой земляной тропинке он спустился к маленькому деревянному пирсу. Дождевая вода размыла почву, обнажив глину, и пиратские деревяшки опасно заскользили по ней. Над морем не было дождя, поэтому в просветы туч на небе выглядывала мерцающая карта звезд. Пришедший издалека не нашел бы там ни одного знакомого созвездия, но Рассел выучил их все наизусть; это странное небо, эти страшные дома, этот родной пирс, камни на пляже — все было его особенным, своим местом. Вот Рассел достигает старого причала. К нему привязана лодка, она совсем такая же, как та, из его молодости. Когда-то она пахла свежей древесиной и новым лаком, а в ней сидела в летнем белом платье, сжимая в ладонях маленький букет, первая красавица школы — Гигглс. Рассел любил плавать вместе с ней по их маленькой бухте, в уютной лодке, украшенной морскими цветами. А Гигглс любила эти яркие цветы, и Рассел был рад нырять за ними для неё. Эти цветы и сейчас здесь: вот они, всплывают со дна его памяти. Водяные струи бьют по ним, загоняют под воду, но Рассел всё равно помнит и чувствует их яркость и запах. Никакой ливень не в силах заставить его забыть. Он садится на гнилую деревянную скамью в старой лодке и берёт в руку весло. Отталкивается от берега — лодка была не привязана — и гребёт, помогая здоровой руке крюком. Даже через шум дождя слышно, что крюк странно скрипит об весло. Кажется, однажды этот скрип привлёк большого спрута. Это воспоминание, самое чёткое из всех, Рассел не любит, совсем не любит. Он очень хорошо помнит, как оно кончается. Но помнить можно всё. Даже тех, кто давно мертв; даже то, что никогда не происходило. Мягкие стены помешают, только если узко мыслить. Маленькая комнатка ограничивает только тех, кто хочет быть ограничен. Здесь нет окон, нет лишних звуков, а потому это место может стать сосудом для любых воспоминаний. …Глубоко под водой, в черном, как ночь, песке, кислотно-яркие морские цветы обвивают изящные светлые кости, укутанные в кусок некогда белой ткани огромным хищным спрутом.