О котах и революции

В Ферелденском Круге паршивца Андерса знали все и каждый. Ребятня помладше считала его своим вожаком и заводилой, заглядывала ему в рот и обожала до глубины своих маленьких сердечек. Сверстники и ребята постарше делились на две примерно равных группы: половина – та, что посутулей и попрыщавей, – Андерса публично презирала и тихонько завидовала; вторая считала его чем-то вроде красавчика с придурью и громкой репутацией и периодически мечтала зажать в уголке потемней. Взрослые маги (в особенности, учителя) Андерса ненавидели практически так же люто, как и храмовники. Конечно, в отличие от последних, они Андерса вынуждены были оберегать, как одного из... одаренных, но каждый третий в душе готов был лично свернуть ему шею. Праведный гнев и тех и других немного сдерживала Винн, Старший Чародей школы Духа, готовая за Андерса вступиться едва ли не в любой ситуации, и лишь мягко журившая его за постоянные хулиганства. Да, пожалуй, из всех обитателей башни Андерса искренне любили только коты, особенно толстый Пушистиус. Андерс отвечал ему пламенной взаимностью и иногда подкармливал ворованными с кухни сливками. Карл Андерса тоже знал. Как не знать, если блондинистый сумасшедший мальчишка был тем, кто постоянно портил библиотечные книги? Частенько он ловил его за пальцы или за ухо, в последний момент ухитряясь спасти очередной толстенный многостраничный труд, прописанный Андерсу какой-нибудь высшей инстанцией в качестве исправительного лечения. Лечение никогда не помогало, но высшая инстанция (как правило, в лице Винн, души не чаявшей в своём взбалмошном подопечном) не сдавалась и снова и снова отправляла провинившегося хулигана в читальню. Андерс, пойманный с поличным, смотрел на него хитрющими карими глазами и паскудно улыбался. Если Карл ловил его за руки, то пульс под его пальцами бился быстро и ровно, и Андерс выглядел так, будто вот-вот совершенно по-детски высунет язык. Если Карл ловил его за ухо, то тот верещал, пищал и отбивался, закатывая нешуточный шуточный скандал, и заливисто хохотал, когда покрасневший (от отчаяния) Карл тащил его прочь из библиотеки под сочувствующими взглядами немногочисленной аудитории. Андерс искренне ненавидел Круг. Попав сюда совсем ребёнком, он верил всей душой, что у него отняли Свободу – великую, неизведанную и необъятную. То, что представление "свободы" у Андерса было весьма приблизительным, а понимание – своеобразным, белобрысого революционера нимало не смущало. Для Андерса Свободой было все, что вне Круга; подальше и от храмовников, и от "добровольно обрекших себя на рабство" магов. Дурак будто не понимал, что это сам он – обречён. Идея Свободы, скорее всего, поначалу была для от природы мятежного Андерса просто игрой. Круг действительно был безопасен, насколько вообще может быть безопасным что-то, содержащее в себе магов-недоучек. Круг был безопасен, и Андерсу в нем было скучно: он хулиганил, что было сил, и издевался над храмовниками, используя все свои пока немногочисленные навыки. А однажды мелкий ещё Андерс, практически обиженный на то, сколь мало внимания уделяют старшие его проделкам, решил всех попугать и из Круга сбежал. Он стал самым младшим волшебником, которому удалось выбраться за стены башни – и это при том, что он еле-еле мог собрать в пальцах слабенький электрический разряд. Андерса вернули уже на следующий день, и с этого момента все покатилось под откос. Началось все, естественно, с храмовников – они же были и теми, кто вынужден был отправиться на поиски "беглого мага-отступника", даже если доморощенному ренегату было без малого тринадцать лет. Пятеро взрослых мужиков, облачённых в тяжеленные доспехи с сияющей в груди эмблемой Ордена, увешанных оружием по самые уши – стандартный отряд для ловли одного беглеца. Андерс был всего-лишь мальчишкой, чересчур непоседливым и ловким, а храмовники шли за преступником, и нашли преступника, не ребёнка. Поэтому в башню Андерса притащили уже почувствовавшим первую в своей жизни "Тишину" и с синяком под глазом. Тут бы ещё можно было все исправить – и "плохими" для Андерса остались бы только храмовники, над которыми можно было бы начать издеваться уже оправданно и с новыми силами. Но Ирвинг тоже не знал, в чем разница между непоседливым ребёнком и бунтующим магом, и прочитал Андерсу стандартную лекцию об опасности магии и ответственности волшебника перед общественностью, самим собой и светлейшей Андрасте. Первый Чародей легко оправдал тех, кто его напугал и обидел, а самого Андерса пожурил и отправил на день в карцер. Так Андерс стал беглецом в глазах храмовников и учителей. Но даже это не было главное причиной, почему игра превратилась для Андерса в самоцель. На тот момент он был просто перепуганным, зареванным ребёнком, на несколько часов впервые оставленным в одиночестве в темноте. За это время он, скорее всего, не раз клятвенно пообещал себе никогда больше не делать таких глупостей, потому как, хоть соблазн попугать учителей и утереть нос надсмотрщикам и был велик, результат того явно не стоил. А потом его выпустили, и в ученических комнатах горе-беглеца встретили визгом и бурными овациями. Неизведанным образом всей младшей части Круга стало известно, что двенадцатилетнему Андерсу удалось не только сбежать из башни, но и спасти жизнь какому-то ферелденцу (что было, на самом деле, абсолютной случайностью). История за время, проведённое Андерсом в карцере, успела обрасти шокирующими подробностями и ужасающими деталями; фингал, оставленный тяжёлой рукой храмовника, стал первой раной, полученной в борьбе за правое дело, и Андерс пропал. С тех пор его проделки становились все злее и изощреннее, наказания – все жестче и дольше, а репутация – все хуже и хуже. Андерс ещё трижды сбегал из башни, причем, в последний раз ухитрился переплыть Каленхад, неизвестно как не потонув посредине. Его поймали через неделю и распекали три часа к ряду на все лады, даже Винн ругалась (хотя, Карл полагал, больше из-за того, что идиот действительно мог погибнуть), а потом упекли в карцер на месяц. Андрес вернулся из заточения бледным, осунувшимся и дёрганным, но широко и зло ухмыляющимся. Карл готов был поклясться, что все храмовники в этот момент вспотели вдруг под своими доспехами. И не зря. Андерс окончательно слетел с катушек. Храмовники вдруг начинали ни с того ни с сего вести себя странно, или сутками торчали в сортире, мучаясь животом, или с грохотом падали вдруг на ровном месте. Особо курьезным был один случай, который с Андерсом связать так и не смогли, несмотря на то, что тот хохотал до слез, когда храмовник Реган, известный своей чопорностью и слепой якобы преданностью церкви, вдруг слетел с катушек и начал приставать к молоденьким жрицам, будто им овладел озабоченный демон Желания. Красный и потный Реган вел себя настолько непристойно, что даже старшие ученики, известные своими свободными взглядами на жизнь, пялились на него, открыв рты и потеряв дар речи. Что уж говорить о жрицах и его сослуживцах, обреченных на пожизненный целибат – некоторые из них даже его блюли, вообще-то. Да, никто так и не смог связать произошедшее с Андерсом – не было доказательств, – хотя все до единого знали, что это его рук дело. Карл, правда, примерно за неделю до инцидента удивился как-то мимоходом, увидев Андерса действительно увлечённо читающим какую-то толстую книжку в дальнем уголке библиотеки. Когда Андерс, воровато оглядываясь, запихнул фолиант поглубже между коллегами на полке и смылся, стрельнув в Карла задумчивым взглядом, он, естественно, решил утолить своё любопытство. Как ни странно, книжка ничего особенного из себя не представляла – скучный справочник про вещества и зелья, используемые в лечении ментальных болезней, но после инцидента Карлу ничего не стоило связать одно с другим. Когда беднягу Регана, наконец, скрутили и утащили в Лазарет, Карл, выпихивающий улюлюкающих учеников в коридор, встретился взглядом с утирающим слезы Андерсом. И тот широко ему улыбнулся, сверкнув сумасшедшими карими глазами. Карл выдохнул и отвернулся, созерцая разворачивавшийся перед всем честным народом великолепный спектакль, чей автор мог бы надолго загреметь в карцер, если бы Карл всего раз поговорил с Первым Чародеем. Ну да разве он похож на идиота? Светлый, пылкий Андрес не заслуживал тесной темноты подземелья. Ни за побеги, ни за бесконечные пакости, ни за ужасный характер. Карл вообще считал, что и Ирвингу, и Грегору самим не помешало бы по недельке посидеть в одиночестве в абсолютном мраке, где ещё и навешанные на стены ограничители потихоньку жрут ману, чтобы кто, не дай Создатель, не сбежал. Регана быстро и без лишней огласки перевели в Киркволлский Круг, Карл хранил молчание, и официально Андерса ни в чем обвинить не удалось. Конечно, будь на то воля Первого Чародея или Рыцаря-Командора, они бы упрятали Андерса подальше и без доказательств, но подросший мятежник отрастил себе острый язычок и умудрился выкрутиться, надавив на Винн. Беда была в том, что, несмотря на все связанные с ним сложности, Андерс действительно обладал большим потенциалом в школах Духа и Созидания, и главная их чародейка сражалась за своего подопечного, как кошка за котёнка. А потом однажды Андерс подкараулил его в коридоре, и затащил за рукав в какую-то пустующую аудиторию. Карл мимолётом подумал было, что сейчас его будут убивать, но неугомонная блондинистая проблема всего Ферелденского Круга отпустила его сразу, как закрылась дверь. Карл испытывал нечто среднее между умилением и восхищением, когда долговязый костлявый Андерс, бурно жестикулируя худыми беспокойными руками, принялся на все лады распинаться о том, какой Карл молодец, что не сдал его. Дескать, он-то всегда знал, что Карл в душе тоже "революционер" и что тоже понимает, какая Круг "порочная система", и как он, Андерс, все "изменит". Карл сначала слушал и думал, что Андерс – просто эмоционально нестабильный, неуравновешенный подросток, рассуждающий со свойственным его возрасту максимализмом и ни видящий ничего дальше своего длинного носа. Для мага Круг – это наилучший вариант из существующих. Здесь храмовники просто мозолят глаз и раздражают бесконечным лязгом доспехов, а не гоняются за тобой повсюду, стремясь то убить, то усмирить. Один в поле не воин. Никакой отступник, как бы хитер и ловок он ни был, не выдержит затяжную схватку с Церковью. Это – борьба на износ, одинокий маг не имеет права на перерыв, а вот уставшего храмовника просто сменит товарищ. В Круге маг может развить свои способности и изучить любую дисциплину, кроме Магии Крови, так полно, как ни где ещё. Хорошему исследователю Круг всегда готов предоставить и материалы, и время. В Круге можно, в конце концов, трахаться с кем угодно, не связывая себя никакими обязательствами и имея доступ к магическим и природным средствам защиты. Ослеплённый горящим в нем пламенем протеста Андерс просто не мог и не хотел понять, что в Круге он был свободней, чем за его пределами. Да, сначала Карл думал об этом. Потом – о том, как Андерс то и дело откидывает назад лезущие в глаза золотистые прядки тонкими нервными пальцами. Даже здесь, в синем полумраке, его волосы блестели, как облитые мёдом. Андерс вдохновенно сверкал ореховыми глазами и хмурил тонкие тёмные брови. Морщил длинный острый нос, который и целители раньше, и сам он, как научился, неединожды вправляли на место. Магия, конечно, сильна, но не всемогуща: Карлу виден и крошечный уклон переносицы вправо от нужного места, и тонкий шрамик рядышком. Как же Андерс был полон противоречий. Циничный и вредный разгильдяй, каким он представлялся большинству, на самом деле был добрым и чутким мальчиком, готовым помочь каждому, кто в ней нуждался. Винн не обманывалась, считая, что у него есть огромный потенциал в целительской магии – и дело тут было не только в строении магического поля (что было новомодной теорией, пришедшей из Орлея), но и в бескорыстном стремлении Андерса помочь и его нетерпимости к чужой боли. Может, эта старательно скрываемая доброта и была тем, что придавало Андерсу такое очарование, вопреки это его несносности – или благодаря ей. У юного светловолосого волшебника, пользующегося, к тому же, репутацией истинного бунтаря, отбоя не было от поклонников обоих полов. С девушками Андерс всегда был ласков и открыт, и периодически зажимал в уголке какую-нибудь магичку помиловидней. С парнями он, однако, не заходил дальше осторожного флирта. А ведь Карл не раз замечал, что на крепкие плечи и сильные руки Андерс смотрит даже с большей заинтересованностью, чем на мягкие девичьи. Карл выдохнул короткую улыбку и ласково потрепал закончившего, наконец, свою тираду Андерса по волосам. Волосы у него, как у любого блондина, мягкие и тонкие, пристают к ладони и тянутся за пальцами. И сам Андерс будто тянется за его пальцами, тонкий и податливый. Глупый, пылающий в пустоту мальчишка. Когда-нибудь этот светлый и чистый огонь, согревающий и дающий тебе силы, почернеет и начнёт жрать тебя изнутри. А потом разорвёт и своего хозяина, и все вокруг. Как бы Карл хотел хоть немного успокоить неугомонное сердце, заходящееся бешеным стуком в этой тощей груди. Хоть как-то умерить жадное пламя. Поэтому, когда Андерс под его рукой тихо вздохнул и неуверенно обхватил его спину тонкими руками, Карл обхватил ладонями горячее лицо и подался вперед. Он целовал опустившиеся веки, кончик длинного носа, мягкие пылающие щеки, ещё даже не тронутые щетиной. Андерс сипло дышал через нос, вцепившись в его мантию мертвой хваткой, и ластился, как котёнок. А потом вдруг сам нашёл его губы и неуверенно прикоснулся к ним своими – тонкими, улыбчивыми и обветренными. Карл сдался. Андерса, со всей его стервозностью, отсутствием здравого смысла, слепой ненавистью к Кругу и храмовникам; Андерса, мечтающего сделать мир лучше, вылечить каждого больного и спасти всех котят от утопления; Андерса, длинноносого, долговязого, кареглазого и белобрысого, – просто нельзя было не любить. И Карл любил, нежно и отчаянно, несмотря на то, что в Круге это было не принято, и вопреки всем своим собственным принципам.