О котах и революции

В их честную компанию, состоящую из вступившей в стражу беженки, полоумной долийки, капризного младшего братца и беглого раба, за которым, казалось, охотилось пол-Тевинтера, Андерс вписался просто замечательно. Целителя им серьезно не хватало: сам Хоук, чьи фаерболы и молнии были по-настоящему смертоносны, не мог залечить и обычного синяка без эксцессов, а Мерриль норовила каждую царапинку "лечить" магией крови. Конечно, обстоятельства их знакомства должны были внушить Хоуку опасения ещё в самом начале. Сбежавший от своих братьев Серый Страж, скрывавшийся в самом мерзком районе Киркволла, помимо всего прочего, нехорошо пах Тенью. Оказалось, Хоук не зря тогда подумал про одержимых (видит Создатель, в Киркволле их развелось едва ли не больше, чем Тал-Васготов). Ну, Дух Справедливости – это, конечно, не демон, но немногим лучше. Впрочем, печальная история этого самого духа, которую поведал ему Андерс после событий в церкви, несколько примирила Хоука с... недостатком потенциального соратника. Возможно, этому частично способствовал убитый вид Андерса и его отчаянная горячность, говорившая о том, что вряд ли кто-то ещё, кроме Хоука, слышал эту историю. Закончив рассказ, Андерс жалобно посмотрел на него снизу вверх и сказал, что хочет помочь. Отказать ему было бы просто жестоко, и Хоук согласился. И не сожалел о принятом решении. Как оказалось, Андерс был великолепным целителей и неплохим бойцом, и он стал верным членом команды. Впрочем, Хоук всегда замечал, что с одержимым волшебником не все так ладно, как тот старался показать. Дух, деливший с ним его тело, серьезно беспокоил Андерса: должно быть, потому, что одним из побочных эффектов симбиоза было то, что их мысли часто звучали едино, и сам Андерс не всегда мог отличить свою идею от идеи Справедливости. Андерс глубоко сочувствовал всем магам Киркволла. Насколько Гаррет понимал, у него самого была с Ферелденским Кругом какая-то нехорошая история – отступником, вроде как, он стал задолго до того, как присоединился к Стражам. Справедливость внутри раздул андерсово сочувствие до нечеловеческих масштабов, и Хоук чувствовал смутное беспокойство от того, как лихорадочно блестели глаза целителя, когда они спорили о магии. Андерс категорически не верил, что они почти двадцать лет до Мора спокойно жили в Лотеринге, ведь в их семье трое были волшебниками. К тому же, Хоуку казалось, будто Андерса непрестанно что-то грызло изнутри. Иногда он вёл себя как заводная игрушка, у которой скоро закончится завод. Пусть движения его рук всегда были точны и уверенны, часто он творил чары на автомате, почти не отдавая отчёта тому, что делает. Хлесткие сухие ладони расчерчивали воздух рунами даже в самый напряжённый момент – ровно и без дрожи; и Хоука это должно было бы радовать, но вызывало почему-то только беспокойство. Наверно, оттого, что подобный автоматизм был даже в том, как Андерс смеялся: так, словно его губы просто привыкли к смеху, а не потому, что ему действительно было весело. Нет, иногда он хохотал совершенно искренне, едва ли не до слез в глазах, но и тогда было что-то отчаянное и фальшивое в его смехе – в том, как он запрокидывал голову, в том, как прятал глаза. Андерс редко ходил в "Висельника", хотя большинство Хоуковых друзей регулярно просиживало там вечера. Вообще, практически все то время, когда они отдыхали между сыпавшейся со всех сторон работой, Андерс торчал в своей лечебнице и лечил, лечил, лечил. От постоянного бдения у него под глазами выросли внушительные мешки, а в самих глазах полопались капилляры – но от осторожных приглашений Хоука выпить в компании друзей Андерс отказывался девять раз из десяти. А на десятый все равно сидел трезвым, смущённо улыбался и неловко теребил свои дурацкие перья. От хандры его изредка удавалось отвлечь Варрику, просившему рассказать какую-нибудь историю из буйного отступничьего прошлого: начинал Андерс всегда неохотно, но потом входил в раж и принимался бурно махать руками, сопровождая свои слова красноречивыми жестами. Рисовал нервными пальцами в воздухе внушительные очертания очередной "гадости", которую они со Стражем-Командором разнесли на кусочки, или – не менее внушительные – формы встретившейся ему когда-то прекрасной леди (такие истории особенно любила Изабелла). В такие вечера Андерса ненадолго покидала горечь, отравляющая его все остальное время, и он улыбался неуверенно и немного жалко – но искренне, не вымученно, – и откидывал со лба тонкие светлые пряди. Вообще, в зависимости от освещения, обстановки и настроения, Андерс мог с одинаковым успехом выглядеть и на двадцать пять лет, и на сорок с лишним. Просто тело, которое Андерс делил пополам со своим духом, было просушено заботами и жарким Киркволлским солнцем. Андерс пах этим солнцем, сухими травами и немного – медициной, бинтами, кровью и нищетой. Но больше, все-таки, – травами. Иногда Хоук приходил в его обитель днем, садился где-нибудь в уголке попрохладней и наблюдал Андерса за работой. Дни напролёт целитель мотался от посетителя к посетителю, не отказывая в помощи никому: будь то подозрительного вида бородатый наёмник или ссохшаяся шлюха с провалившимся носом. Андерс выкладывался до последней капли маны. В те редкие минуты, когда поток страждущих ненадолго прерывался, Андерс изможденно падал рядом с Хоуком, едва не проваливаясь в стену худой спиной, и улыбался ему чуть ли не виновато. От этой кривоватой изломанной улыбки и страдальчески сведённых бровей у Хоука болезненно ныло где-то в районе желудка, и он чувствовал себя мерзавцем, потому что не мог понять, как Андерсу помочь. Конечно, он таскал ему разную гадость, растительную и похуже, иногда подключая к этому Томвайза – но это была помощь клинике, целителю, а не человеку. Человек-Андерс оставался глубоко несчастным, бледным и измученным. Они сидели и иногда мирно беседовали ни о чем, после чего Хоук оставлял Андерса снова лечить и устало падать на лавку и уходил. А на следующий день по первому зову Андерс оказывался рядом, крутил в битве тяжелым посохом, будто тот ничего не весил, и его руки не дрожали. Хоук выбивался из сил, пытаясь сделать каждого члена своей сумасшедшей команды счастливей, чем те были, когда он увидел их впервые. Команда выросла, видоизменилась, но люди оставались людьми, и Хоук их нежно любил. И они любили его в ответ – даже хмурый Фенрис – и действительно улыбались немного чаще. Но Андерс не поддавался, как ни старайся. В своей клинике он каждый день отдавал всего себя больным, каждую ночь тратил все силы во имя магической революции. Идея эта выросла в его сознании стократно за последние несколько лет. Да, выросла-то она в Андерсе, но была ли его собственной, думал Хоук, уткнувшись носом в большую пивную кружку, в то время как его друзья до хрипоты спорили друг с другом за посиделками в "Висельнике". Их любовь к нему, к сожалению, не гарантировала того же по отношению к друг другу, и этого Хоук изменить так и не сумел. Слишком разные люди собрались в этом городе в этой таверне, и за каждым – своя правда. Если чему-то Хоук и научился в своей жизни, так это тому, что чужую правду надо уважать не меньше своей. Потому хотя бы, что истины, общей для всех и абсолютной в этом мире не существует, а значит каждый мудак может быть прав. Зависит только от точки зрения. К примеру, Хоук ненавидел магов крови. Один из них стал причиной жёстокой смерти его матери, и Хоук его убил. Не было справедливости (проклятое слово) в том, что из-за ошибки одного Хоук теперь ненавидел всех: ту же Мерриль, ни разу не позволившую усомниться в себе, он теперь постоянно держал в поле зрения. А раньше ведь доверял свою спину. Слепая обобщающая ненависть не знает исключений. И так же Андерс, пресловутый демонов Андерс, не вылезающий у него из головы, ненавидел Церковь и храмовников. Хоук не знал, из-за ошибки нескольких, или из-за того, что представляла собой эта организация в целом и объективно, из-за той её правды, которая в своё время была причиной рек пролитой крови. Это, в общем, и не волновало его особо. Куда важней казалось, был ли это действительно Андерс, кто выдумал революцию как решение проблем магической дискриминации, или больше в том было влияния клятого духа? Наверняка Хоук знал только, что Андерс – добряк. Он не способен на предательство в принципе, да только вот Хоук сомневался, останется он верен в случае чего другу или все же идее. И ещё Андерс тянулся к нему, словно когда они делили одно пространство, Справедливости в нем не оставалось места, и он отступал. После изнурительных походов на Рваный Берег или Расколотую Гору маг выглядел бодрее, чем с утра в своей клинике. Андерс любил прикосновения, от дружеских хлопков по спине до лёгких касаний пальцами к пальцам, от которых у Хоука всегда жгло руки. А ещё Андерс – тот человек, который ради достижения цели может пожертвовать всем, чем угодно – хоть собой, хоть целым городом. Но почему-то до дрожи боится потерять его, Хоука. И единственное время, когда его пальцы дрожат, – это когда Андерс лечит его от действительно страшных ранений. Тогда Хоуку хочется сжать его за плечи и с силой встряхнуть, вытрясти Справедливость из этого тела, потому что в эти моменты Андерс выглядит живым, и его глаза блестят золотом. Но чаще всего, когда Хоук смотрит в них, ему становится не по себе, и он спешит отвести взгляд. Изнутри Андерс выжжен дотла, дочерна. Ни искры не осталось, ни соломинки, чтобы заново раздуть поддерживавшее в нем жизнь пламя. Андерс одержим отнюдь не духом, он одержим идеей, и ради ее воплощения он не остановится ни перед чем. Хоук ненавидит себя за свою беспомощность. С каждым днём Андерс выглядит все спокойней и спокойней, и неприятное предчувствие усиливается у Хоука в животе. Пепелище в душе волшебника остывает, и глаза у Андерса остывают, и плечи он расправляет все шире и шире, как будто готовится грудью встретить лавину. А Хоук не знает, как ему помочь. И поэтому просто ждёт взрыва.