Новый мир сам себя не раскрасит

Из множества суждений Инакомыслящего: "Тебя, Сестра, вознести - ещё полдела. Ты же мало что знаешь о том, чем живёт Цвет. Это ты им живёшь, он для тебя - основа и единственная форма бытия. Из небытия для тебя есть только Голос Цвета и свои собственные мысли. И в твоих мыслях нет больше ничего, кроме Цвета и его главной тайны. Почему Цвет дарит и берёт, морит и вознаграждает? Потому, что он живёт. Потому, что он хочет расти. Потому, что сам он не в силах понять себя. Ему требуется взгляд извне, чтобы рассмотреть себя таким, какой он есть на данный момент. И ты, Сестра, - одно из его зеркал. Не стоит только думать, что раз все Сёстры разные, то каждая из них - кривое зеркало, не отражающее истины, а коверкающая её наизнанку баснословная нелепица. Нет. Если бы ты держала в руках зеркало, ты бы могла поднести его к самым глазам и увидела бы только верхнюю часть своего чудесного лица. Отдалив его дальше - свой лоб, шею, плечи. Проведя им в сторону - свой мягкий профиль... Для того, чтобы увидеть свой затылок, тебе бы понадобилось уже два зеркала, если не больше. Цвет смотрит на тебя и любуется. Частью себя и твоей полноценностью. Поднявшись Наверх, ты изменишь тот мир ровно настолько, насколько он изменит тебя, и поднятые тобой Цвета тоже поменяются вместе с тобой. Ты должна будешь открыть им новую сторону Истины, ту её незаметную из этого Предела грань, которая нужна Цвету, чтобы взрослеть дальше. Ищи толково, Сестра, ибо Недородки есть не только в этом мире... Смотри, смотри в мои уверенные глаза не отрываясь, помни их - они объяснят тебе то, что я не могу сказать тебе вслух. Прощай!.." Сестре удалось уже не один раз возносилась, а может, одно-единственное её вознесение было таким долгим и захватывающим, что ей казалось, будто бы она прожила уже не одну жизнь. В этом мире она не прожила и двухсот лун, и едва научилась его слушать. Слушать планету. Слушать Землю. Голосов было много, и в этой какофонии различить самое главное было поначалу тяжело. Этим главным была золотая середина между железной логикой и наплывом эмоций - это был Здравый смысл. Слушая его, можно было разобраться, кто врёт, а кто говорит правду. В этом ей немало помогал один из двух её цветов - Лазурь. Почти с момента своего рождения она ощущала тягу к замысловатости, сложности течения мысли; и больше всего прочего боялась противоречий. Невыносимо жгло что-то внутри, если в чьих-то суждениях что-либо не сходилось. И страшно становилось, и не всегда были силы возразить, и Лазурь занималась в такие моменты своим любимым делом - самоистязанием и мучением. Но Сестра никогда не отчаивалась - её второй цвет, цвет надежды, ожидания чуда - Серебро, никогда не позволяющее разуверится в своей цели. Самой главной цели - быть и всегда оставаться человеком. Чтобы быть таковым, нужно Золото. Его здесь было трудно сыскать: оно как бы растворилось и прочно впиталось в старину. Уходило прошлое - утекало Золото. Мелкие его крохи, которые остались парить в ветре, гулящем по всему свету, были впитаны Лазурью и Серебром, которые принесла Сестра. Её Лазурь научилась сожалеть и даже плакать. А Серебро - совеститься. Теперь оно приносило с собой не только удачу, но и самую что ни наесть неудачу - по заслугам и стараниям. Если Сестра поступала верно, её труды вознаграждались маленьким чудом и наоборот. Ей было уже совершенно невдомёк, догадывался ли об этом Гость, когда возносил её. В своём Покое она мучилась своим знанием, кажущейся предопределённостью и скорой гибелью. Лишь Серебро мерно качало серый купол, как люльку, своей обожаемой будущей художницы Верхнего предела. Его умилительность была похоже на большую детскую сказку, в которую Сестре очень бы хотелось поверить, но ей было слишком страшно. А Гостю, по всей видимости, нет. Золото давно научилось замечательной вещи - дружить. Оно стало водить дружбу со всеми остальными цветами, и им не в чем было его упрекнуть. Оно прилащивалось почти ко всему, и будто бы растворялось в новом мире. У него не осталось сил собраться с самим собой. Но Золото не умело огорчатся или устрашаться, оно ждало тех, кто найдёт мелкие его разводы и будет собирать воедино. Оно ждало Покровителя. Сирень пряталась лучше Золота, делала это специально, укрываясь в безграничной стране снов. Но как бы глубоко она не затаилась, Золото неизменно навещало её, каждый раз предлагая свою дружбу. Сирень не привыкла отвечать прямо и своё решение укрывала загадками, на что Золото не обращало внимания. Оно мягко спаивалось с Сиренью, медленно разбавляя неопределенность доброжеланием. Сирень же научилась неожиданности, внезапности, она полюбила свою новую роль рока, судьбоносного вестника. Она приносила с собой решение и ждала одобрения другого цвета: Пурпура для расправы, Серебра для чуда, Золота для счастья, Изумруда для успокоения, Янтаря для безрассудства, Лазури для мучения. Незаметные пары Сирени витали по всей атмосфере, влетая в небесные тучи и проливаясь на землю с каплями дождя. Она спокойно и незаметно входила в другие цвета, наполняя их частицами дурмана. Но они были малы и пока ещё незаметны. Пурпур слагал песни гнева, полные дикого смешения откровения и лукавства, приходил со звуками грома, отступал с тихим шелестом листьев. Он бился с глухими стенами, заколоченными дверями. И не признавал отчаяния. Он стал вечным воином. Воином с самим собой. Не щадя своего самолюбия, он хлестал себя, уже всецело уверившись в том, что только так можно услышать боль слабых. А ему нужны были их голоса, чтобы не отдаляться от единственно верной ему армии. Армии тех, кто жаждет возмездия, справедливости, передела. Теперь он знал, что в своих бедах можно винить только себя самого. Потому проникал в другие цвета, деля ответственность на части. Он не боялся её, ни в коем случае. Он хотел лишь оттянуть время до решающей схватки. Янтарь появлялся сам по себе. Он уходил от чуть погрустневших к начинавшим буйствовать. Он застилал глаза, приподнимал над землёй, пружинил и подбадривал. Он делал боль тупой, а радость - колющей. Он заполнял всё внутри, набухая и становясь плотнее воздуха. Он натягивал струны. Струны для тех, кто умеет творить. Янтарь растекался по стенкам чашек, по краям бутылей. Он проходил внутрь тела с пищей и оттуда втягивался в дух. И с дребезжащим звоном вырывался изнутри. Он оставлял место для других цветов - пусть приходят и наполняют пустоту чем-то иным, новым. Он своеволен; он пускает острые стрелы, метя в другие цвета, и часто попадает... Но не попадает в Изумруд. В Изумруд, цвет осторожный, статный и панцереносный. Цвет спокойствия, цвет защиты. Изумруд ведь тоже приходит только по доброй воле. Он вытесняет суету и мелкие сумятицы, оставляя место для вертикальной связи со Стоящим-Много-Выше. Он ограждает от ужаса, баламутства, от ошибок. Он позволяет судить здраво и размеренно. Изумруд прячется в книгах, в изморози на оконном стекле, в спящих листочках и сумерках на запруде. Он отрезвляет другие цвета, врастая в них, и избегает только Янтаря. Этого буйствующего цвета, отстраняющегося от тяжести укрывающих щитов. Этого непоседливого саботажника, авантюриста и носителя спеси. Сестрёнка поняла уже, что не все цвета растворяются друг в друге. Это очень прискорбно. Потому что, не научив друг друга частице своих знаний, цвета наверх не прорвутся. А пока двое непримиримых будут друг друга избегать, другие цвета растворят себя в своих соратниках сверх всякой меры. Они станут разноцветной жижицей безо всяких отличающих свойств - плёночкой от мыльных пузырей! Обезличенные, они потеряют свой неповторимый характер, свою тетиву, движущую силу. Они утекут обратно, в нижний предел. Дабы снова расслоится, и обособиться, и продолжить подорванное движение вверх. Сестрёнка, может, и нужна для того, чтобы обуять и раскрыть Находку в назначенный час. Когда звёзды сойдутся, рак на горе свистнет, папоротник зацветёт или ещё чего интересного случится в голове у Сестрёнки. Она пока живёт в неведении, в дрёмной пелене мира, и так будет до того момента, пока она не сделает нечто негласное, но, как воздух, необходимое. Совершит ритуал. Раскроет знак. Подберёт ключ. Загадка же и ответ на неё меняются непрерывно. И поистине глупо искать отгадку среди того, что уже было разгадано. Потому что оно уже кануло в Лету: загадку можно запечатлеть только вместе с её ответом. Иначе никак. Потому нужно искать то, чего ещё никто не заметил. Надо углубляться в тёмный лес, а не ходить по ясной поляне. Для того тебе и дана Лазурь, Сестрёнка, чтобы не сбиться с пути и двигаться туда, где находиться страшнее, чем где бы то ни было ещё. Для того тебе и дано Серебро, чтобы не боятся ступать в кромешной тьме и верить, верить в спасительный свет знания. Гость был прав, Сестрёнка, он провидец, или даже кудесник... А может, ему благоволит Серебро - цвет вашей общей удачи. Вот твоя загадка, Сестренка, получи её просто так: что бы могло помирить такие цвета, как Янтарь и Изумруд? Суть их обиды сокрыта от них самих; ищи и ты обрящешь, Сестрёнка... А люди без души обращаются в нелюдь, внутри которых сажеточащим углём гнездится недородок. Их дух покрывается копотью, цепи охомутывают со всех сторон совесть, и только голос разума ещё может быть слышен. Отчётливо понятен инстинкт. Они бегут от людей, как от стаи волков, и стараются обратить каждого человека во зверя, когда их много супротив одного. Они глотают цвет ненасытно, потому что он не может зацепится ни за что, втекая, как в трубу, с одной стороны, и вытекая с другой. Им нужно втягивать в себя цвет постоянно или же задерживать чем-нибудь внутри себя. Стягивание цвета со всех сторон становится для них смыслом жизни, вернее, губкоподобного существования... Чтобы приковать к себе расположение цвета, они пытаются перенять знаки приверженности у Человеков. Но Высшей силой у них изъята способность отображать истину. Искажённый же знак призывает к себе искушение, а не желанный цвет. По сему цвет приходится вырывать откуда бы то ни было, чтобы просто растянуть времяпребывание на этом свете. Пурпур был её ядом, губительным цветом. Он уходил от неё специально, ожидая своего времени. Но если в ней вдруг становилось слишком мало Серебра, и Лазурь уже готовилась к апогею безысходности - отчаянию, он являлся собственной персоной, порождая гневную исповедь для напирающего врага. Судорожно кидаясь полубранными словами и чуть заикаясь, Сестра катилась по дороге ярости, ужасаясь сама своей всколыхнувшейся ненависти. А её привыкшая к мягкотканому Серебру и морозноватой Лазури душа обжигалась, как огнём, стремительным Пурпуром. Следы цвета жестокосердных роз затягивались долго, и в их скором исцелении помочь мог только Изумруд. Но приходил он не часто, потому что гостеприимством Лазурь не отличалась. И... Она бы в этом не созналась, но она жила этой болью, болью души. Налегая на не зарубцевавшуюся поверхность ожога, она чувствовала притупевшую боль своей обители, и чувствовала её раззудящее облегчение и благодарность. Эту жалостливую благодарность Лазурь бы не променяла ни на какую другую награду. Похвала, признание, поклонение - это всё слава, которая пусть будет у кого-нибудь ещё; эта глупость лежит за границами понимания Лазури. А она будет терпеть боль и со сжатыми зубами вымученно улыбаться новым лишениям. Второй яд Сестры - Янтарь. Взбалмошное буйство этого цвета тянуло в стороны тугие стены души, от чего туда проникал свистящий сквозняк запретного - новое табу нового мира. Истинное табу, а не надуманное. И пускать его внутрь было опасно: оно вытесняет цель, стремление, прижимает Серебро. Чудо, ожидание которого позволяет двигаться вперёд, начинает казаться чем-то пустым и попросту не нужным, а это жутко. Если нет звезды, освещающей путь, то и самого пути нет. Только чернь со всех сторон. И бурлящий, как лава, цвет яркого блеска граней драгоценного, но холодного камня. Когда, наконец, Янтарь покидал мягкую обитель, уходя в дух, где причинял значительно меньший вред, наступало иступленное томление, чувство вины перед собой, новое страдание. А Лазури не должно быть слишком много - это может плохо кончится. Но вот задача: Янтарь уносил с собой то, что было не нужно. То, от чего нужно отвлечься, то, что нужно забыть. Когда его было совсем чуть-чуть, какая-то малоощутимая лёгкость винтилась пропеллером где-то внутри. Появлялся энтузиазм - стремление с достоинством завершить начатое и обрадовать других. Да, Янтарь уже научился кое-чему у Золота. Тихо, тихо, Сестрёнка, ты не могла этого знать, не вини себя. Золото тоже не идеал. В это тоже надо поверить, а не плакать. Слёзы, пусть самые возвышенные, - это лишь просьба о помощи. А помочь тебе никто не в силах. Золото, доверчивое Золото, в самом деле умеет обманывать себя. Умеет себя щадить. А Лазурь не умеет. Она предпочитает страдание яркой пелене лжи. И она сделала этот выбор за тебя, но вместе с тобой. Она научилась, чему могла, у Золота, и остановилась. Тебе пора открыть глаза, скинуть слёзы с лица и повстречать Истину. Теперь её уже можно отыскать, Сестрёнка. Теперь в тебе нет противоречий; есть мука и надежда на её завершение. Иди, Сестёнка, всё в твоих руках... Маленькие дети смеялись над чем-то, с крохотным изумлением глядя на этого большого взрослого, смеющегося вместе с ними. Он сказал какую-то глупость, но не спешил сердится на своих слушателей. Он, как безупречно настроенный инструмент, от одного духа веселья задрожал в такт смеху и рассмеялся сам. У него уже покалывало в боках, он согнулся в беззвучном вздрагивании Янтарного веселья. Набрав в грудь морозноватого воздуха побольше, он с выдохом произнёс: - Так, всё! Не смеёмся!.. Но сам не смог не засмеяться ещё раз. А дети, так ничего и не поняв, замерли ещё на секунду и по новой покатились со смеху. К Янтарю в тот миг лёгкой тенью прильнул Изумруд, в отчаянной попытке желавший простить его сам не зная за что. И у него почти вышло. Но малые детишки ещё ничего не смыслили в судьбе будущего...