***
Я размазываю овсянку по тарелке, вспоминая сегодняшний сон. Такой красочный и яркий, такой… настоящий. Я словно вновь пережил тот день два года назад, когда Корифей напал на Скайхолд. Нет, я и правда вновь пережил тот день. Только проснулся я гораздо раньше — на самом светлом, что было со мной в тот вечер. В реальности всё закончилось иначе. После того, как мы с Калленом отстранились друг от друга, мы принялись отбиваться от новой волны демонов. Почти под самый конец битвы на меня сверху посыпались камни, — я оказался у самой стены, — и больше я ничего не помню. Именно на этом моменте я всегда и просыпаюсь. Я неопределённо вздыхаю, вновь вспоминая последнюю битву. После того, как меня начала крошиться Скайхолд, я больше ничего не помнил. Отключился. Лелиана рассказывала, что лекари сперва даже не хотели брать меня на лечение — думали, что и лечить нечего: половина ноги разворочена (ну, как оказалось, это только выглядело так; хожу ведь, хвала Андрасте), на лице живого места нет, потеря крови большая. Но, конечно же, Соловей не дала похоронить раньше времени. Да и Мелисса незамедлительно взялась за моё лечение. В общем — выкарабкался. Да и разве могло быть иначе? Джим не пропадёт, и не такое бывало! Ферелденцы в огне не горят и от яда не дохнут, какие уж там камни! От мыслей меня отвлекает звонкий стук — почтовый ворон стучится в окно. Каллен отвлекается от своих дел и быстро подходит к пернатому гостю, у которого забирает сообщение. Губы мои дрогнули в улыбке, когда я бросил взгляд на него — лохматого, по-утреннему бодрому, в помятой и съехавшей набок ночной рубашке. Та влюблённость прошла. То чувство, которое окрыляло меня и вгоняло в хандру, теперь рассыпалось в золотую пыль и превратилось во что-то большее, во что-то более крепкое и осязаемое. Я не хотел совершать подвиги ради Каллена и лезть на рожон, как раньше, но я знал, что сделаю всё, чтобы защитить его. Не хотел его впечатлять, но — всегда быть рядом, когда ему тяжело. Когда после битвы с Корифеем я впервые открыл глаза и начал приходить в себя, то начал замечать, что Каллена вокруг меня много. Сперва думал, что это он из жалости или чувства вины за мной ухаживает — он долгое время считал, что из-за него я не мог сконцентрироваться в том сражении и потому оказался в подобной ситуации, то бишь под обвалом. На самом деле нет. На самом деле это действительно была самая обыкновенная случайность. В смысле обвал. А случайности постоянно со мной происходят. Я долго сомневался в то время — нужен я ему или нет. Долго сомневался и после, когда он ухаживал за мной в период реабилитации, а в глазах его читал жалость. Потом, когда взгляд его поменялся, и он стал смотреть на меня как на воина, а потом как… ну, на небезразличного человека, я больше не мог сомневаться ни в чём. Тем более я же видел такие взгляды у других. Да и, пожалуй, можно сотнями, тысячами словами пытаться описать то, что видишь в глазах человека, который… ну, которому ты нужен, так вот, можно пытаться сколько угодно, но всё равно это будет бессмысленно — когда однажды на тебя так посмотрят, ты ни с чем не перепутаешь этот взгляд. И это будет красноречивее любых слов. — Лелиана прислала, — говорит Каллен, задумчиво приглаживая волосы на затылке рукой. — Насчёт Священного Совета. Через час должны быть готовы. Я киваю.***
Мы стоим перед всем орлейским двором. Представители Инквизиции. Не знаю, зачем Каллен, Лелиана и Инквизитор настояли на том, чтобы я стоял рядом с ними. Позор ведь один. Не они позор, а я. Мысленно я смеюсь: сколько бы лет не прошло, я всё равно продолжаю сомневаться в себе и искать какие-то изъяны. Ища поддержки, я подвигаюсь ближе к Каллену и чувствую, как он сжимает мою руку. Я сглатываю. Он словно ощутил мою неуверенность и таким образом решил поддержать меня. Улыбка касается моих губ. Я не знаю, как выразить ему свою благодарность за то, что он не бросил меня тогда. Не бросил потом, не бросил сейчас. Нога снова ноет, я сжимаю губы и облокачиваюсь на трость. Хотя, Мор его дери, чего позор-то? Ну, подумаешь, шрам на щеке страшный, как морда Архидемона, шрамы мужчин украшают. Подумаешь, хромаю на одну ногу и хожу с тростью, зато этой тростью можно так зарядить по макушке, что весь свет будет не мил. Зато — ордена вот на груди. Которые я ненавижу надевать, но Каллен постоянно настаивает. Я смотрю на всех этих напыщенных орлесианских особ в масках и думаю: а может, они в моду ввели эти маски потому, что в Орлее у них все некрасивые? С носами там кривыми или заячьими губами. Или уши у них большие? Бородавки в виде лягушек?.. Я еле сдерживаю смех и чувствую, как Каллен крепче сжимает руку, как бы говоря мне: «Что ж ты делаешь, окаянный? На нас весь двор смотрит, потерпи чуть-чуть». Я тут же делаю вид, словно закашлялся и встал ровно. Потом бросаю на него взгляд и как бы отвечаю ему: «Потом расскажу». Он сдержано кивает. Солдатские привычки — в крови. Я смотрю на Лелиану, Тревельян, Жозефину, на маячившую в глубине сада Сэру, что сидела на плечах у Быка; смотрю на Варрика, что вместе с Хоук сдерживает смех, и как оба косятся на высокого рыжего мужчину, который с ненавистью и обожанием пронзает Защитницу взглядом, теребя обручальное кольцо на пальце; смотрю на Самсона, который стоит у окна и едва себя сдерживает, чтобы не заснуть; смотрю на Маркуса и Хардинг, которые, кажется, единственные, кто понимают важность ситуации, смотрю я на них всех думаю, что без них — без каждого члена Инквизции, — ничего бы не было. Ни мира, ни спокойствия, ни меня. Взгляд мой чувствует Инквизитор, и, посмотрев на меня, еле заметно улыбается и подмигивает мне, как бы говоря: «Да мы этих фраеров орлейских в два счёта раскидаем. Ни одного профессионала, одни любители». Я улыбаюсь ей. Она неизменна. Жалел ли я после своих травм о том, что вступил в ряды Инквизиции? Нет. Ни разу. Не знаю, что бы со мной было, останься я дома. Здесь я хоть тренировался и косточки разминал, а то так бы сидел у себя во дворе и шастал по тавернам, а здесь… Здесь я не только смог защитить свой дом, но и смог обрести верных друзей, которые не отвернулись от меня — хромого и поломанного. А, ещё от алкоголизма я здесь избавился. Наверное, это кажется несерьёзным, особенно если сравнивать с рядом, представленным выше, но вообще-то это для некоторых важно!.. Пить двенадцать суток подряд, это, между прочим, не шутки, это нужно здоровье крепкое иметь и… Я чувствую, что сейчас засмеюсь, и потому сжимаю ладонь Каллена. Я знаю, что именно это он и сделал бы, поэтому опережаю его. Я знаю: у нас у всех теперь всё будет хорошо. И раньше было хорошо, только иногда мы этого не замечали. Тот год был тяжёлым, почти неподъёмным, но у нас были те, кому мы были нужны, и кто нужен был нам. Мы старались, мы работали и мы выиграли. Мы все получили то, к чему стремились, то, чего желали и о чём мечтали. Всё всегда окупается. Я улыбаюсь. Говорят, любовь — это страдание. Говорят, любовь — это работа. Я в этом убедился и могу подтвердить: да, правду говорят. Однако я хочу добавить: любовь, неважно, к другу, родителю, домашнему животному, миру или возлюбленному, любовь к чему угодно — это то, что не дает нашим сердцам стать страшнее любого порождения тьмы. Она не приходит поздно или рано, она приходит вовремя, как бы банально это не звучало. Да, бывают моменты, что хочется опустить руки и больше никогда их не поднимать, когда кажется, что ничего не получится, что ты один в этом мире, и кроме как лечь и смотреть в потолок ничего не хочется. Да, бывают такие моменты… Но… Главное не унывать, ведь так?