Эпицентр

Из задумчивости его выдернул звонок мобильного, екнула в груди эта долбанная надежда. Аккуратно, не дай бог на белый ковер разлить, на столик бокал поставил, за телефоном потянулся, а в голове мысль: «хоть бы он, хоть бы он». Нет, на дисплее Лешкин номер. – Здорово, Штейн, – голос у Лешки бодрый, но какой-то возбужденный. – И тебе не чихать. – Дома? – Дома. – Чахнешь? – Чахну. Вот с Лешкой так всегда, зрит он в самую суть. Даже смешно, с другими проницательный как сатана, а в себе разобраться – полный ноль. – Я сделал это, Костик, все как решил. Или ты за меня решил. Толкнул ты меня, Штейн, на блядский путь, – Костя понимает – это не упрек, это Лешка себя успокаивает. – Сколько дал? – это уже интересно. Лешке его новый босс денег дать на квартиру обещал, но условие поставил, вроде и намеком, но конкретное: задницей долг отдавать придется. Лешка на хуй его тогда послал, а потом прижало так, сил уже не было – или к Эдику возвращаться, или опять по съемным хатам кочевать, а у Лешки мать больная, парализованная. Про Эдика вообще отдельный разговор – козел он был законченный, Леха с синяками часто похаживал, а тут работа такая, пиздец, не поймут. Вместе они долго, познакомились, когда Лешке года двадцать два было. Начиналось все хорошо, и машины тот дарил, и любил, и по заграницам возил. А потом мать заболела – аденома гипофиза. Операция нужна была срочная, Лешка в Сеуле договорился, а денег не хватало. Эдик тогда его квартиру продать подбил, уговорил к нему с матерью переехать. А Леха, дурачок, согласился. Верил, блин, в «долго и счастливо». Операцию сделали, вроде успешно. У Эдика квартира просторная, он пост большой в спортивном комитете занимал, у матери комната отдельная. Лешка крутился-вертелся как мог, с корейцами работать начал, нормально зарабатывать. А дальше все покатилось… мать инсульт разбил, сиделку нанимать пришлось. Эдик психовать стал, руки распускать. Костя с ним как-то даже подрался, набил ему морду. А Лешка на Штейна окрысился, за своего Эдичку переживал. Цирк, короче. Оба в синяках, но любовь до гроба. Простил раз, простил два. А дальше только хуже. Мало Эдику Лешки стало – тот с командировки вернется, то презервативы найдет, то вещи чужие. А последний раз в Корее на месяц завис, на аукционах по икре, приехал домой, а мать в хосписе. Сдал ее Эдичка и условие Лешке поставил: или я или она. Вот так. Леха тогда к Штейну приехал, сопли на кулак мотая. Костя ему мозги промыл качественно, за что ненависть Эдика на всю оставшуюся жизнь заслужил. Сняли они Лехе квартиру, мать забрали. Только с квартирами не везло - то одно, то другое. Раз шесть за два года Лешка переезжал. Последнюю хату, в которой Леха с матерью жили, знакомый сдал. Договаривались на одно, а тут знакомому случай удачно продать подвернулся. Его понять можно, так что у Лешки срок до конца марта был, а потом снова переезд. Матери уже совсем плохо, не ходит, не видит, слава богу, сиделка нормальная попалась, много лет уже с Ниной Михайловной возится. Да и мудак Эдичка Лешке прохода не дает, вернуться уговаривает, в любви клянется. Лешка слабый, верит, а потом снова с синяками ходит. Костя на это смотреть уже не мог, утром, после щедрого подарка Трунова, вместо салонов автомобильных к Лешке поехал, деньги ему предлагал, а тот отказался. Поругались они тогда вусмерть. Лешка все Костины аргументы отметал, и то, что бабки шаровые, и то, что Штейну и так хорошо, и то, что отдаст как сможет. Короче, не взял и все! Может и прав был, пусть Штейн от души предлагал, взамен ничего не требовал, а Лешка все равно обязанным бы себя чувствовал. Легло бы это между ними. Понял Костя и принял решение Лехи, помирились уже дня через два. Вот тут Воронцов, босс Лешкин, ему помощь и предложил. Только не бескорыстно. К слову о Воронцове – мужик он был видный, солидный, трахал все что движется – мальчиков, девочек. К Лешке подкатывать сразу стал, но так, не давя. Заигрывал, флиртовал. Лешка парень красивый, тонкий, высокий, волосы черные, брови вразлет. Красивый, но не смазливый. Вкус отменный, одевается хорошо. Если Костя Штейн брал внутренней харизмой, то Лешка – внешней яркостью. Лешка на заигрывания Воронцова отвечал, льстило это ему, но не серьезно, дразнился больше. Вот и додразнился. Сначала послал босса, а потом… Долго они тогда разговаривали, здесь, у Кости на кухне, пили виски, вопрос решали «дать или не дать». Для Кости все просто – он бы дал, не задумываясь. А Лешка боялся, что потом на работе это отразится, а должность у него отличная, терять не хочется. Друг, пьяный уже, сказал: тебе, Штейн, такого даже не предложили бы. И правда, не предложили бы, не тот человек он, Костя Штейн, сам бы взял, что нужно. В общем, говорили, рассуждали, и плюнул Лешка на все условности, ради матери, ради возможности Эдика послать раз и навсегда. – Сколько попросил, столько и дал – семнадцать штук, – Лешке хоть и стыдно, но все равно радость пробивается в голосе. – А что не двадцать? – Костю эти некруглые цифры удивили слегка. – Помнишь, ту квартиру в доме у озера, в центре, я с хозяином уже договорился. За семнадцать отдаст, вот и попросил столько. – Дурак ты, Леха, и не учишься. А ремонт на что делать будешь? – Косте стало смешно, Леша где-то умный, а где-то тупой как пробка. – Бля, Штейн… – у Лешки явно шестеренки в мозгах закрутились, а потом: – У тебя займу, должен и ты пострадать, раз уговорил меня на это. – Заметано, займешь. Ты расскажи, как там Воронцов? Сразу тебя на столе разложил? – картинка мелькнула в голове еще та. Пошлая картинка… – Знаешь, Кость, даже странно, но нет. Все было мило. Денег дал, удачи пожелал, сказал, что позвонит как-нибудь, поужинаем и все. Костя задумался, точно странно. Лешка ведь такой… вали и трахай. Грех шанс упускать, хотя… – Ну, Лешенька, зачем ему теперь спешить? Он, считай, опцион проплатил и конкурс выиграл, никуда не денешься. Позвонит, позовет. Может, он хочет, чтобы все красиво было. Или нравишься ты ему. – Да черт его знает, Костик, – друг помолчал, – мужик он вроде неплохой… – О, уже вижу предсмертные судороги Эдички, – Костя рассмеялся, – это мой мальчик! Работай в этом направлении. – Придурок, ты, Штейн, – Лешка сделал вид, что обиделся. Но знал Костя – зерно в его голове посеяно и, может, вырастет что путевое. – А давай отметим? Завалимся куда-нибудь и оттянемся, – вот она возможность вырваться из дома и из тоскливого одиночества. – Не, Кость, не могу сегодня. Танька куда-то смоталась, я тут с матерью один. Лучше ко мне приезжай, здесь посидим. А вот сидеть вдвоем Косте не хотелось. Это означало разговор по душам, который обязательно к теме влюбленности Штейна перейдет. Лешка будет его пилить, что заканчивать этот мазохизм пора. А он в ответ того начнет уму-разуму учить. Все как всегда, в общем. – Нет, Лешка, мы точно напьемся в хлам, а у меня завтра встреча важная. – Ну, давай тогда, продолжай чахнуть. Сидишь, небось, на подоконнике, грустный и печальный, винцо пьешь и телефон гипнотизируешь, – что ж, за годы дружбы знал его Леха как облупленного. – Ага, только на ковре, а не на подоконнике, – смеясь, уточнил Штейн, а внутри как-то легче стало. Может потому, что есть друг Леха, который его разным видел – сильным, злым, счастливым, в дерьме по уши – и любил все равно, преданно, бескорыстно. – Ну, давай, жалей себя, а лучше в бар к Бобику рвани, сними какого-нибудь сладкого мальчика и трахни, – Бобик или Роберт, известный товарищ в городской гейской тусовке, держал бар, негласное место съема, быстрого, необременяющего секса, где толкали дешевую химку и разбавленное пиво. – Вот уж нахуй, я лучше дома, – Костя и так был там очень редким гостем, а как с Димкой познакомился, то вообще появляться перестал. Хорошо устроился, шутил Леха – для души Крайнов, для секса – Олежка. – Тогда чахни. – Буду. Лешка отключился, а Костя долил остатки вина из бутылки, прикурил новую сигарету. Откинулся на ковре. Вспомнил, как Лешка однажды на ковер кофе разлил, а Штейн его отчищать заставил. Матерился тогда друг и, кофе из ворса вымывая, называл Костю пиздюком пафосным, гондоном высокомерным. А он такой и был, Костя Штейн, пафосный сноб. И чем старше становился, тем больше пафоса появлялось. Во всем – в одежде, в машине, в квартире, в разговорах, в ресторанах, где обедал, в людях, с кем общался, в курортах, где отдыхал. И за этим пафосом как за стеной прятался. Только Лерка с Аликовой убогой шашлычкой, да простой, незатейливый парень Олежка, футболист и маменькин сынок, из непафосного в его жизни остались. Костя усмехнулся, поняв, что на палец нитку длинную, из халата вылезшую, накручивает. И халат, да, он тоже нихуя не пафосный. Старый, местами подранный, но теплый и уютный. Может, поэтому он и зацепился за Крайнова Диму. Они были похожи, выросшие в одинаковых семьях, где есть старшая сестра и оба родителя, прожившие по сорок лет вместе. Мать Димки лет двадцать назад на их заводе главбухом работала, отец Костика тоже там же, но в конструкторском бюро. Город маленький, вся жизнь вокруг моря крутится. Образование одинаковое – инженерно-строительное. Только Штейн гибкий был, под обстоятельства подстраивался, менял себя, а Димка не умел. Да и любил он технику, соображал в железках и механизмах, а Костя нет. Вкусы, пристрастия, увлечения – все сходилось у Штейна с Крайновым, но только у того, старого Кости допафосного периода. С Димкой он моложе, что ли, себя ощущал, легкомысленнее. Костя допил вино, в голове слегка шумело, в желудке тепло, по венам истома разлилась. Вот-вот, и уснет, прямо так, на ковре. Нахуй-нахуй. Пятница, вечер. Если дома останется, то точно - он уже занудливый, одинокий гондон. Заставил себя подняться, пепельницу на лоджию отнес, в темноту за окном посмотрел – где-то там шумели волны, серые, в радужных топливных разводах. Он не видел их, но знал, ярко представлял цвет, запах, гул. Море было для Кости живым существом, злым, хищным, опасным, и все равно любимым. Несколько минут стоял, вот так, уставившись на еле освещенную улицу, размышляя, куда податься. В ресторан завалиться одному – странно, не поймут, в клуб можно, на молодежь танцующую посмотреть, но Костя как-то уже чужим себя там чувствовал, хоть и обращали на него внимание ищущие приключения мальчики. По большому счету, это было даже забавно, если бы не было так скучно: товарно-денежные отношения по Марксу-Энгельсу. Но было одно место, куда можно было пойти одному, где всем было на всех наплевать. Ибо там царил не секс, и не музыка, и не пьяное веселье, а острый, будоражащий, сжигающий огнем азарт. И в этом огне горели студенты, пенсионеры, банкиры, владельцы компаний, те, кто при власти, те, кто при деньгах, те, кто принес на зеленое сукно казино последние копейки. Азарт уравнивал всех – молодых и старых, богатых и нищих. Костя для себя открыл рулетку года три назад, впервые попав в казино с любовником, который сидел на игре плотно, жестко. Любовник давно уже канул в лету, а увлечение осталось. Штейн предпочитал ходить в казино один – Лешка быстро напивался и начинал делать глупые ставки, приходилось тащить его домой, Олежка с Леркой – слишком осторожные, вообще не понимали, как можно так бессмысленно тратить деньги, Димка… А вот Димка попал сразу, азарт в нем проснулся с одного посещения, играл рискованно, не думая, проигрывался в пух. Поэтому Костя больше Крайнова с собой не звал. А без Штейна тот не пошел бы - доходы его мизерные не позволяли. Костя, четко определившись, где он проведет этот вечер, а может и всю ночь, заставил себя отбросить все самоуничижительные мысли. Есть цель, Константин, вперед! В спальне, просторной, с огромной кроватью, плазменной панелью на стене, скинул халат. Посмотрел в большие зеркальные двери гардероба. Костя себе нравился – не высокий, но и не низкий, два сантиметра до метра восьмидесяти не дотянул, не хрупкий, но и не массивный, с отлично развитой мускулатурой. Бесконечные спортивные секции в юности, плавание два раза в неделю, горные лыжи не прошли даром. Костя был подтянутым, упругим, пропорциональным. Скоро тридцатник, а даже намека на дряблость нет. Волосы светло русые, густые, с завитками на кончиках. Лицо, надо признать, было обыкновенное. Мужское такое лицо – нос аккуратный, кончик вздернут, маленькая, но заметная ямочка на подбородке, скулы высокие, от татарских предков доставшиеся. Как и глаза – раскосые, миндалевидные, светло зеленые, чистые, а в злости или в страсти – почти прозрачные. Брови только слишком светлые, слишком тонкие, да ресницы хоть и длинные, но жидкие какие-то. Зато губы у Штейна были замечательные, четко очерченные, с приподнятыми, словно в улыбке, уголками. Рот крупный, яркий. В минуты задумчивости у Кости была дурацкая привычка – челюсть вперед выдвигать и губу нижнюю выпячивать, от чего на лице возникало «агрессивно-пошлое» выражение, как называл его Лешка. Не было в его внешности ничего бабского, ничего изнеженного, ну, может, кроме узких, небольших ладоней и ступней тридцать девятого размера. Иногда, вот так, глядя на себя в зеркало, внутренне удивлялся – почему? Откуда это в нем? Никогда, ни в пубертатном периоде, ни в юности, ни сейчас, не чувствовал в себе никаких отличий от других особей мужского пола. Те же увлечения, те же интересы, всё как у всех. А нет! Голубой, не бывает голубей… Хотя, может, и не совсем, девушки Косте тоже нравились, иногда, редко. И он им. В ранней юности бывало, экспериментировал, а с годами все меньше и реже. Когда он последний раз с женщиной был? Лет восемь назад и как отрезало. Когда анализировал, а Штейн любил в себе поковыряться, себя по полочкам разложить, понял. Женщин Костя любил головой, чтобы член встал, нужна была строгая команда мозга, словно он в забеге спортивном участвовал, и цель была пройти дистанцию от старта до финиша. А с мужчинами – мозг отключался, желание накатывало, неконтролируемое, всезахватывающее. Подчинить или подчиниться, животное, примитивное. Один раз испытав это в шестнадцать лет, принял себя легко, не заморачиваясь, не мучаясь. Еще и Лешка рядом был, они вместе к репетитору по английскому ходили, там и сдружились. Время было такое, вся страна шаталась, все привычное ломалось, разбивалось. Партия, комсомол, они застали их уже тающими в дымке забвения. И Лешку, красивого, забавного, с химической лабораторией на балконе, фотографиями Моррисона на стенах, влюбляющегося в одноклассников, Костя воспринял как нечто само собой разумеющееся. В общем, потом не удивился, когда и в себе обнаружил тягу к крепким мужским задницам и членам. Задумчиво перебрал вешалки в шкафу. Ну, нет, только не костюм. Достал тонкий шерстяной джемпер с V-образным вырезом, черный, плотно облегающий, с кожаными вставками на плечах и локтях, и черные простые джинсы. К этим джинсам у Штейна было особое отношение – среди его вещей, с лейблами громких и кричащих брендов, они были единственными, о происхождении которых говорила емкая и говорящая надпись: «Made in China». В прошлом году Костя летал к Лешке в Сеул, просто так, развеяться, а тот уговорил его смотаться в Гуанчжоу, огромный мегаполис на юге Китая. У Лешки были дела – крупный контракт с китайцами на поставку мороженого лосося, а у Штейна – любопытство и свободное время. Город его поразил, до этого Костя бывал только на севере – Пекин, Далянь, Бодайтхе, Сунька, и ожидал примерно того же - грязи, стройки, суеты и огромного рынка. И очень удивился, открыв для себя зеркальные небоскребы, многоярусные мосты дорог, море цветов, уютные площади и скверы. Контракт тогда у Лехи сорвался, и они просто шлялись по многочисленным магазинам, где друг с энтузиазмом скупал последние новинки известных домов мод, сшитые в подпольных китайских мастерских. Костя морщился, а Леха обзывал его снобом и, опять же, пафосным пиздюком. Вот в одном из таких магазинчиков на Штейна буквально свалились эти джинсы, когда Лешка чуть не опрокинул стеллаж с аккуратно по размерам разложенными брюками. Простые, классические, мягкие, ничего необычного, если бы не загадочная, вышитая серебряными нитками и готическим шрифтом, надпись: Get out of my way.3 Загадочная, не потому что не понятная, а потому что вышита была на заднице, на вставке между карманами и поясом. Они долго ржали над своеобразной фантазией китайцев, а потом решили, что у местных кутюрье проблемы с английским. Смеясь Костя натянул джинсы на себя и удивился – сидели они идеально, его размер, его рост, не высокая и не низкая посадка, как раз так, чтобы видны были ямочки на пояснице. Короче, это была единственная вещь, которую Штейн привез из той поездки в Гуанчжоу. Джемпер, джинсы, очки – сегодня роговые «loewe», часы, сигареты, телефон, вельветовое пальто, туфли, ключи от машины, портмоне. Костя одевался, собирался методично, с удовольствием и в то же время отстранённо. Где-то в глубине души еще теплилась надежда, что вот сейчас раздастся звонок… Как-то Лешка его спросил: что за комплексы, Штейн, позвони сам. Он тогда с трудом смог объяснить другу, что каждый звонок для него - это как еще одно очко на счету Крайнова в странной игре без названия, еще один шаг, ведущий к проигрышу. Сумбурно, сбивчиво, что удерживает его какое-то внутреннее чувство, не дает перейти грань. Леха тогда сделал вывод: не хочешь навязываться. Но это было не совсем так. Штейн спокойно мог позвонить среди недели, договориться на перспективу, вот завтра, не задумываясь, пригласит Димку в ресторан. Не вопрос. Но вечером в пятницу этот звонок, он был бы как… признаться в собственной зависимости, расписаться в собственной слабости. И как бы Костя не был влюблен, как бы не желал, как бы не впадал в тоску и уныние, такого он себе позволить не мог и всё. Несколько мгновений поразмышлял – может все-таки такси вызвать? Но ждать не хотелось. Завел машину, прислушиваясь к себе – легкое опьянение уже почти выветрилось, голова ясная. Да и не боялся Костик ездить бухим, реакция у него была отличная, что у пьяного, что у трезвого, в ГАИ, если вдруг оно случится на пути, всегда есть приятели-знакомые, которые могли помочь и словечко замолвить. На самом деле, бывало не раз – тормозили Костю, лишением прав пугали, но даже до протокола дело не доходило. Пара звонков по заветным номерам и вопрос решался. Сел в машину, сигарету прикурил – условный, блин, рефлекс. Плейлист полистал, попал на «Серебро» БИ-2. Все, поехали… В городе имелись три живых казино. Живых – это тех, где за столами метали колоды, бросали шарики молодые, выдрессированные дилеры, где игра шла вживую. Пусть это была иллюзия, пусть суть не менялась – электронная рулетка, игровые автоматы или мальчики и девочки в униформе, но казино всегда в выигрыше. Эту истину Костя давно усвоил. Но еще, кроме этого, не чувствовалось в игровых залах с механическими столами того особого духа, запаха, звуков, именно за которые Штейн и любил здесь бывать. Три казино – два дорогих, с высокими ставками и пустыми столами, и одно, вполне демократичное, всегда заполненное разношерстным народом, сигаретным дымом, радостью от удач и отчаяньем от проигрышей. И несмотря на весь свой пафос, Костя Штейн предпочитал его. Поздоровался с охранниками, Костю здесь знали, прошел через рамку, которая сегодня пищала как ненормальная, и Штейну пришлось повторить это действие несколько раз, пока охранник не определил, водя металлоискателем, что звенит пряжка на новом ремне. Наконец, сдав пальто в гардероб, вошел в широкие двери, за которыми уже не слышался шум улицы, не попадал свежий воздух, где как будто время останавливалось, замирая в одной точке. Получив в кассе в обмен на купюры десять фишек номиналом пятьсот, направился к столу. В казино стояли четыре стола с европейской рулеткой и шесть, за которыми шла карточная игра. Карты Штейн не любил, а вот рулетку, с ее обманчивой возможностью просчитывать или хотя бы предугадывать шансы - очень. С трудом нашел себе место, заняв высокий барный стул справа от дилера. Наблюдая за игрой, отдаваясь этой атмосфере, которая сначала маленькими дозами, глотками, а потом широкой рекой влилась в его тело, мозг, сознание, наслаждался звучащей здесь музыкой. Эта музыка раздавалась не из динамиков, она была сутью – звон шарика о металл колеса, стук фишек, разный: резкий, когда они, в чьем-то отчаянии или надежде на удачу, падали на игровое поле, шуршащий, когда дилер лопаткой сдвигал чьи-то упущенные шансы с полей стола, щелчки и перекаты сложенных стопкой фишек под нервными пальцами, шелест карт, приглушенные голоса, громкие маты, вздохи радости и выдохи разочарования, механический голос крупье «ставки сделаны». Музыка азарта, музыка страсти, музыка игры. Наслаждался. Да, именно это, потому что, самое смешное, Костя Штейн был абсолютно неазартным человеком. К игре относился как к развлечению. Кабак, клуб, горные лыжи в Церматте, дайвинг на Бали, казино. Все это доставляло ему удовольствие, а за удовольствие надо платить. И он готов был платить - проигрывал лишь ту сумму, которую себе позволял проиграть. Или выигрывал. Но выигрыш не заводил его, не заставлял с жадностью хотеть большего и большего… И в итоге все равно проиграть! Как это случилось у Крайнова, как это было у многих, проигрывающих квартиры, пенсии, фирмы, кредиты. Тот самый любовник, что привел Костю в первый раз в казино, учил его: – Считай не бабками, не фишками, Костик, считай процентами. Тогда ты видишь свой реальный выигрыш или проигрыш. И когда процент становится красивой цифрой – уходи. Совет Штейну дал, но сам никогда им не пользовался, и сгорел, как Костя слышал потом, именно на обратном – начал отыгрываться, влез в долги, разорился и потерялся в пространстве и времени. Выяснив, что пацанчик-дилер только минут пять как сменил предыдущего, понаблюдал за игрой – как кидает, есть ли повторы, как быстро закрывает ставки. Наконец, разменяв две фишки, включился в процесс – поставил на зеро, на фёст-фо, на 13 и 36. Эти ставки он делал всегда, следуя какой-то собственной логике или привычке. Сначала аккуратно, осторожно, присматриваясь, а потом пошло. Стопки разноцветных пластиковых кругляков то убывали, то прибывали. Костя разменял все фишки и играл уже более рискованно, на страйтах4, но страховался на стритах5, сплитах6 и четвертях7. И забылся, отвлекся, отрешился от всего, что осталось там, за широкими дверями – работы, Димки, воспоминаний о прошлом. Чередовал кофе с коньяком, выкурил почти пачку «Собрания». Никого не замечал. Вот блондинка напротив с острыми красными ногтями, Костя смотрел на нее, слышал ее возгласы и вздохи, а отойди от стола – и не вспомнишь. Если и видел знакомые лица, то короткий кивок и никаких разговоров. Каждый в своем коконе, отгорожен от других стеной предвкушения, нервного возбуждения, страха и пьянящей эйфории. Косте сегодня фатально не везло, но это невезение воспринималось как нечто само собой разумеющееся, где-то на дне сознания противный голосок мурлыкал песенку про карты и любовь. Наручные часы были здесь необходимой вещью – стрелки на циферблате как стоп-слово, как загадочный «мутабор», возвращали его к реальности. Заставляя вспомнить, что там, на улице, ночь, что еще ехать домой. Перед ним жалкими остатками от солидной кучи чипов8 лежали одиноких два. Штейн понимал, что можно еще поонанировать и попытаться поиграть на шансах9, но это лишь продлило бы затяжное невезение еще максимум на час. А можно было сделать смешно и продуть сразу, быстро – например, небрежно бросить фишки на число и дружески подмигнуть дилеру. И все – стопроцентный проигрыш. Или просто уйти. Он прикурил очередную сигарету, в горле першило, залпом допил коньяк и уже решился сделать третье – встать и выйти, и тут к его фишкам протянулась чужая рука и уверенно поставила на зеро, вот так, не спрашивая разрешения. Три часа ночи и реакции заторможены, поэтому все казалось как в замедленной съемке – вот рука тянется, вот рука берет, вот рука опускает фишки на ноль. Широкая, обветренная, покрытая синей вязью татуировок – перстни на пальцах, точки, цифры, странные надписи. Дальше – запястье, нелепо торчащее из короткого, обшарпанного обшлага пиджака. Отдаленно, фоном – голос дилера, закрывающего ставки. Медленно взгляд движется по рукаву, плечу, выше… на Костю смотрит мужчина. Но Костя его не видит, видит лишь глаза – темные провалы. Сколько ему лет? Сорок, сорок пять, больше? Бледное, испещренное оспинами лицо, глубокие прорези морщин, темные короткие волосы. Секунду, другую… Глаза в глаза. И Штейн понимает – из провалов глаз на него смотрит глубокий старик, видевший вечность. Внутри что-то замирает, как будто Костя заглянул за грань. За границу… жизни и смерти. "Зеро!" – объявляет крупье. И Костя выныривает из омутов-глаз. Они не сказали друг другу ни слова, пока дилер отсчитывал Штейну выигрыш, пока Костя отделял половину фишек и неловко, неуверенно, сдвигал их в сторону соседа, а тот, спокойно и невозмутимо, оставив себе лишь четверть, возвращал остальное. Так и пошло – мужчина ставил за Костю и ставил за себя, из собственной доли. Горка разноцветных пластмассок перед Костей Штейном снова стала расти, а вот у соседа – нет. Странная игра, странное состояние. Как будто он, Костя, пользовался чужим фартом и забирал его без остатка. Сколько это продолжалось – час, два, три… Искусственный приглушенный свет не позволял понять – ночь еще или уже утро. Только слипающиеся веки, только ватное состояние и ломота в суставах говорили – пора встать, пора уйти. Заставил себя посмотреть на часы – половина шестого утра. Новая сессия – дилеры уже шесть раз сменились. И когда его фишки, аккуратно разложенные по стопкам и цветам, так и остались нетронутыми, Штейн понял – игра окончена. Встал, не раздумывая, отделил половину чипов, сдвинул в сторону соседа, а остальное сложил в заботливо принесенный крупье бокс. Ушел, не прощаясь, не говоря «спасибо». В кассе разменял то, что осталось, обратно на деньги – сумма оказалась ровно на сто пятьдесят процентов больше, чем та, что он менял в начале вечера. И все же не смог удержаться, обернулся на выходе. Ему смотрели вслед, запоминая, считывая, фиксируя. Темные провалы в бездну и мягкая улыбка на тонких бесцветных губах. Вышел из казино, а на улице уже светало, и восток окрасился розовым цветом восходящего солнца, размывая черноту ночи. Морозно, скользко, и как-то до одури легко. Странное ощущение невесомости. Все казалось неважным, будто ластиком стерто, а проблемы – глупыми и надуманными. Хорошо было. Хотя клонило в сон, доехал до дома без проблем. Сделав музыку погромче, подпевая Лёве Бортнику: мой друг никогда не грустит… там… та-дам и пьет эту ночь вместе со мной… Да уж, вместе… Возле подъезда стояла знакомая черная мазда. Костик напрягся: что здесь делает Олежка в шесть утра? Припарковался на небольшой площадке, заняв свое, отвоеванное у соседей место. Подошел к мазде – Олег спал, откинув сидение и укрывшись теплой курткой. Костя провел рукой по капоту – уже почти остывший, значит, ждет долго, не один час. Но зачем? Потянулся постучать по стеклу и разбудить, но потом… Нахуй, не хочу знать, не хочу слышать. Потому что догадывался, предполагал, что услышит… Ушел. Стараясь не хлопать подъездной дверью, поднимаясь на свой этаж, думал: черт, ну почему так? Почему все так происходит? То, о чем мечталось, сбывается, когда уже нахуй не нужно, когда любовь умерла, когда дышишь, живешь другим человеком. Олежка, Олежка. Фак. Ведь еще чуть больше года назад, случись такое – сердце бы прыгало от радости и счастья. А сейчас – пусто внутри, ничего нет, лишь сожаление, что они оба не смогли сохранить, не смогли сберечь то хорошее, что было между ними. Отключил телефон, стащил провонявшие сигаретным дымом вещи, бросил их в стирку и завалился спать. И с мыслью: «пора прекращать эти секс-встречи по понедельникам…» - провалился в крепкий, без сновидений сон. 1БАТМ -большой автономный траулер (морозильный) 2СТР - средний траулер рефрижераторный 3Get out of my way - прочь с дороги или убирайся с моего пути))) 4Страйт - ставка на конкретный номер на игровом поле, ставка 35:1 5Стрит - ставка на два номера 6Сплит - ставка на три номера 7Четверть – ставка на четыре. 8 Чип - те же фишки 9Шансы - чет/нечет, красное/черное и 1-18/19-36 ставка один к двум.