Эпицентр

Косте снилось, что он бежит по понтону, что ему срочно надо туда, на ту сторону, в город. Он бежит, и в ушах гулко отдается стук ботинок по железному настилу. Он уже на середине и тут, неожиданно, быстро, сегмент понтона, который отделяет его от берега, начинает отъезжать в сторону и волны белыми брызгами заливают край, где стоит Штейн, попадают на ботинки, пальто, лицо. Соленые, холодные. Расстояние с каждой секундой увеличивается, а Косте очень нужно туда, на берег. Зачем, он не знает, но необходимо! Он разбегается, прыгает… Не долетит, упадет в воду... Но вопреки законам физики, ноги во сне все же касаются отплывающей части плавучего моста, по инерции он скользит по ней… Раздается громкая музыка. Костя сначала не может понять, что это. Но что-то знакомое. Потом доходит – словно поздравляя с победой, звучит маршем песня из фильма «Миссия невыполнима» с Томом Крузом. Громко, настойчиво, все ближе… Костя проснулся, резко, сразу и понял – черт, телефон… настырно звенел под подушкой. Кто? Мать вашу… Посмотрел на часы – полдевятого. Не буду брать, не хочу… Но взял – Лешка, с утра в воскресенье. Может что-то случилось… – Костик, спишь? – не случилось, голос такой, будто Лешка уже давно на ногах. – Уже, блядь, нет, – недовольно ответил Костя. – Вот и хорошо, пора вставать, – почти пропел в трубку Леха, бодренько так, весело. – Ты придурок, я лег в три ночи, у меня выходной, отстань, – от его бодрости Косте хочется зарыться поглубже в одеяло, спрятаться под подушкой. – Не отстану. Вставай, собирайся, поехали кататься на «Лесную». «Лесная» – горнолыжная спортивная база недалеко от города, где у Лехи родственник тренером работает. – Не поеду. Тут Лешка начал ныть: – Кость, ну поехали, погода, смотри, какая… - Костя сонно взглянул на окно – шторы плотно задернуты, и не видно, солнце там или пасмурно. – Я у Ромки уже ключи взял от тренерской, там сегодня никого не будет, только молодняк и мы с тобой. Давай, Штейн, не ленись, вытаскивай задницу и собирайся… – Лешка настырный и упорный, если что-то взбрело в голову, от него не отделаешься. Спать хотелось безумно, но, с другой стороны, почему нет? Надо только себя заставить… – Ладно. – Ладно? – Лешка удивился, видимо, не ожидал, что Штейн так быстро сдастся. – Ладно, – уже ухмыляясь, повторил Костя. – Вот и чудно. Жду тебя через час, заедешь за мной. – Наглый ты, Сорин. Спустишься к остановке, не буду к дому подъезжать, даже не проси. – А ты, Штейн, злой. Как я с лыжами и ботинками до остановки дотащусь? – голос друга уже не так весел, наверное, представил – идти и впрямь не близко. – Ничего, тебе полезно, подкачаешься заодно. Позвоню, как буду выезжать, – Костя отключился, повалялся еще минут пять, но надо вставать – до Лехи минут двадцать катить. Хорошо, хоть на дороге пусто будет – воскресенье, утро, все еще спят, пробок нет. Встал, отдернул шторы. И правда, за окном на небе ни облачка, солнце почти полностью взошло, лишь самый краешек остался спрятанным за сопками. Хороший будет день, ясный, теплый. Самое то для лыж. О вчерашнем вечере в ресторане, осевшем мутным осадком на душе, думать не хотелось. Потом, все потом… проанализировать, разложить по полочкам, понять, что он, Костя Штейн, все же хочет… А сейчас – кофе, покурить, умыться, вставить линзы. Глаза красные, воспаленные от недосыпа, от табачного дыма. Костя надевал линзы редко, без очков себя голым чувствовал, как будто они были экраном, не давая заглянуть глубже того, что Штейн хотел показать окружающим. Но кататься на лыжах в них было невозможно, поэтому, матерясь и оттягивая веки, с трудом линзы вставил. Поморгал, вроде нормально сели. Сколько раз уже себе говорил – надо купить маску с диоптриями. Сложил на всякий случай футляр, капли, флакон с раствором, бросил в сумку. Туда же, к упакованным в чехол ботинкам, запасные носки, перчатки, шапку, маску «Окли». Натянул водолазку, комбинезон. Почти собрался. Еще чашечку крепкого кофе и он готов. Посмотрел на часы – ого, уложился за двадцать минут. Пока сходит на стоянку, пригонит машину, закрепит лыжи на багажнике, еще минут пятнадцать. Успевает. Опаздывать Костя не любил и не привык, сказал час, значит час. Уже таща лыжи и тяжелую сумку с пятого этажа до машины, пожалел все-таки Леху, позвонил ему, сказал ждать у подъезда. Тот обрадовался: "Люблю тебя, Костя, хоть ты и сволочь!" Ага, разбудил спозаранку и не отомстить хоть малость – пусть бы перся с лыжной амуницией вниз по скользкой, раскатанной в лед тропинке до дороги. Но добрый он, Костя Штейн, хоть и сволочь. До дома Лехи домчался быстро – город словно вымер, ни машин, ни людей. Красота. Лешка ждал, сидя на лавочке у подъезда, курил тонкую сигаретку, улыбался каким-то своим мыслям. В белом с черными вставками горнолыжном костюме, очередной качественной китайской подделке под популярный бренд. На голове модная хрень – то ли полушапка, то ли плотная повязка, которая закрывала уши, а сверху торчали волосы. Лешка помахал, когда Костя затормозил у самых ног Сорина. Счастливый, довольный жизнью чудила. Загрузили лыжи, большой рюкзак – он был потяжелее Костиной сумки. Что там у него? Штейн бы не удивился, обнаружив там термос, еду и кучу запасной одежды. Пока ехали до базы, Лешка безостановочно рассказывал о своих планах по ремонту квартиры, какую мебель хочет, какую комнату матери, какую себе и все в этом духе. Косте даже пришлось поумерить его пыл: – Сорин, ты бы не спешил, вдруг еще не выгорит, сглазишь. – Да ну тебя, не сглажу. Я уверен, все будет отлично, – отмахнулся Леша. Штейн мог сказать: мне бы твою уверенность, но не стал, а то бы тот обязательно привязался с расспросами. А Косте не хотелось портить себе настроение. Этот сон… предчувствие… Когда подъехали к «Лесной», солнце уже вовсю светило, снег искрился и переливался, хотя кое-где на склоне трассы уже проступили проталины. Весна в этом году пришла рано, но это не гарантировало, что уже не будет пург, и не наметёт сугробов метра в два высотой. Погода в их краях была непредсказуемой и переменчивой. На основной трассе каталась пара человек, да стайка детей на пологом склоне с тренером учились объезжать вешки. Они переобулись в тренерской, где пахло потом, лыжной мазью и пластиком. Идти в тяжелых ботинках непросто, ноги не гнулись, но они уже привыкли за годы увлечения лыжами и быстро добрались до площадки, от которой уходила накатанная лыжня к подъемникам. База «Лесная» была предназначена только для профессиональных спортсменов, любителей здесь не бывало, или только такие как Штейн с Сориным - родственники и друзья тренеров, инструкторов. За подъем денег не брали, да и сам подъемник был бугельный, такой крюк с веревкой, который цеплялся к движущемуся внатяжку тросу, и изогнутая палка, на которую надо было присаживаться, засовывая ее под задницу. Все это требовало навыка, было не очень удобно, и Костя один предпочитал ездить на более современные, оборудованные комфортными сидячими механизмами трассы. Но Лешка всегда экономил, а там все стоило денег, и немалых. Поздоровались с Михалычем, он работал здесь уже лет тридцать. Штейн помнил его с тех пор, когда еще лет в восемь мама привела его на эту базу, записав в секцию. Карьеру он не сделал, а вот любовь к опасному, скоростному спорту осталась. Прицепились к тросу – Лешка впереди, Костя за ним. Михалыч подтолкнул в спину. Все, поехали. До верхней точки, где начинался самый сложный спуск, скользить было минут десять. Пока доедешь – мышцы напряжены, гудят, руками-то за веревку держишься, равновесие контролируешь, отвлечешься и отвалишься от бугеля, потом только вниз спускаться по сугробам. Но с ними такого давно не бывало, опыт сказывался, поэтому добрались без проблем. Сверху открывался великолепный вид на сопки, город, бухту. Захватывающий дух своей первобытностью, даже дикостью. Дома, дороги, машины, – все это казалось здесь случайным, временным, мелким и даже жалким, отступая под мощным напором северной природы. Первый спуск, сердце всегда бьется где-то в горле от предвкушения и легкого страха, главное – оттолкнуться и скользнуть вниз с почти отвесного участка. Дальше проще – уже азарт, адреналин, радость и скорость. Ветер в лицо, хоть и закрытое наполовину маской, сильный, ледяной – дыхание спирает, губы непроизвольно растягиваются в улыбке, хочется кричать. Лешка катался лучше Кости на сложных, рельефных склонах, но на затяжных прямых Костик всегда его догонял и обгонял, первым приезжая к началу подъема. Они летали по трассе, почти сталкиваясь на виражах, рискуя, взмывая вверх на трамплинах. Совершенно одни. Снег, таявший днем и замерзающий вновь по ночам, встал жесткой, зернистой коркой. Ледяные крошки, взметающиеся из-под лыж, били по коже, больно кололи, словно иголки. Солнце стало припекать, к десятому подъему-спуску уже невыносимо жарко, пот тек по спине, но если разденешься, то обязательно простынешь. Каждый раз, цепляясь бугелем за трос внизу, Лешка говорил: – Еще разок и все, - Костя соглашался, и так снова и снова. Они просто не могли уйти… такой кайф, хоть стопы и голени уже сводило, мышцы ныли, но, скорее, от напряжения при дороге вверх, а не от быстрого, пьянящего полета вниз… Потом они пили горячий чай за столиком в тренерской. Костя и впрямь угадал – у Лешки был с собой огромный термос, печенье и бутерброды. Танька, сиделка Нины Михайловны, подсуетилась и позаботилась о «бедных мальчиках». Рожи красные от ледяных уколов, ветра и загара, который прилип по краю защитных масок, делая их похожими на панд. Завтра вообще будет красота. Штейн представил свое лицо, разделенное пополам на белое и красное, как флаг Польши. Да пофиг, главное мысли выстроились в стройный ряд, а тело кажется невесомым. Снял ботинки, и чувство такое – подпрыгнешь и улетишь, как надувной шарик. Так легко и хорошо. Чай вкусный, с шиповником и малиной. Выпивая уже третью кружку, Костик, сам не зная зачем, спросил: – Леш, помнишь Сашку Еремина? Лешка задумчиво наморщил лоб, на котором остались мятые отметины от повязки, смешно похлопал черными стрелами-ресницами. – Тот высокий омоновец, который ногу себе распорол? Помню, ты о нем много рассказывал. – Я с ним вчера встречался, – Костя механически продолжал размешивать в кружке сахар, подперев щеку рукой. – И что? – Лешка заинтересованно уставился на Штейна. – Ничего. Ходили в кабак – я, Крайнов и он, – Костя замолчал, раздумывая, говорить или нет, но Леха поторопил, понимая, что Штейн к чему-то клонит: – И что? – Ничего. Крайнов вел себя странно, как будто ревновал, а Сашка… фак, Леха, он сказал, что хочет меня трахнуть. Лешка сначала заржал: – А что тут удивительного? Хотя постой, он же вроде натурал… был. – В том-то и дело, что был. Был да сплыл. Есть у меня подозрение, что я его навязчивая идея, – вот почему Костя так решил, он бы и сам сейчас объяснить не смог. – Ага, как Крайнов для тебя, – Леша завел любимую пластинку, и Штейн уже не рад был, что начал этот разговор. – Да нет, Леш, не так. Я понимаю, что мне от Димки надо. И это не только секс, он мне нравится, я его знаю… – Скажем, ты думаешь, что его знаешь, – перебил Сорин. Костя укоризненно посмотрел на Лешку, тот закатил глаза. – Ладно, молчу. Что там этот Сашка? – Да хуй его знает, Леш. Тут выяснилось, что он, оказывается, в меня был влюблен, еще в девяносто седьмом, но я его тогда не понял, послал в общем. У всех бы уже прошло, забылось. А тут… не понимаю, одержимость какая-то. – Кость, ты помнишь, я же хороший психолог, – Лешка состроил дурашливую морду, но глаза оставались серьезными. Костя покивал. – Гениальный. – Ага, тогда давай рассуждать. Вот смотри. Жил-был парень, весь такой из себя самец. Армия, милиция, камуфляж и оружие. Крепкая мужская дружба. Девушки. Сколько ему лет было? – Двадцать пять, – ответил Штейн. Сашка, как и Крайнов, на два года старше его самого. – Вот именно, двадцать пять. Люди уже семьи заводят, детей, а он встретил Костика Штейна, увидел его глаза загадочные… Костя засмеялся, не давая Лехе доумничать до конца: – Близорукие. И не только глаза, еще его задницу, а в заднице член своего дружка. Сорин глазами хлопая: – Правда? А ты мне не рассказывал! - Костик пожал плечами, что, мол, рассказывать. – Тем более. Вот видишь, Штейн, все логично – увидел прелести Кости Штейна и понял, что не девушки его привлекают. Сложно это и страшно, особенно для такого мужика, как он, да не в юном возрасте. Может, боролся с собой, отрицал, а ты рядом был, дразнил, нихуя не замечая. Вот и зациклился он на тебе. Вот и вся история болезни, – Лешка поправил на носу несуществующие очки, с профессорским видом барабаня пальцами по столу. Штейн, несмотря на шутливый тон друга, понимал, что тот, скорее всего, прав. Ему в проницательности не откажешь. А Леха, продолжая в том же стиле доктора-психиатра: – Так что, Штейн, соверши благородный поступок, помоги старому товарищу, – и, переходя уже на нормальный тон, – Кость, а он тебе как, понравился? – Понравился? Не знай его раньше, прошел бы, не задумываясь, мимо. Понимаешь, Леш, он такой стопудовый актив, причем, не столько физически, сколько морально. Из таких, кто будет называть «котиком» и «сладким мальчиком». Я такое ненавижу, ты же знаешь, – Костя налил еще чая - четвертую кружку. Пока сидели, болтали, Штейн уже остыл, а от чая опять начало тепло разливаться внутри. – Ну, а что? Тебе, может, не помешает побыть «котиком». Костик-котик, – Лешка засмеялся, уклоняясь от печенья, которое Костя запустил ему в лоб, – выкинешь из головы своего Крайнова. - Леха термосом потряс над своей кружкой – оттуда только капля вылилась и пусто. – Штейн, ты весь чай выпил, эгоист! Костя пододвинул свою чашку с остатками чая: – Извини, Лех. – Да, ладно. И не парься. Если он тебе не нравится, пошли его и все. Ну да, не нравится… Только Костя не стал говорить ни о возбуждении, что его в кабаке охватило, ни о желании почувствовать на себе властную силу, которой веяло от Еремина, ни об остром предвкушении опасности, с которой хотелось поиграть, как с огнем. Только обжечься страшно… Пока собирались да лыжи закрепляли, барахло в машину укладывали, Лешка молчал. Не приставал больше к Штейну с умными домыслами и предложениями. А когда уже к городу подъезжали, не удержался: – Кстати, ты про ревность Димочки своего говорил… – запомнил же, гаденыш, – думаю, конкурента он в Еремине почувствовал. Вдруг ты на Сашку переключишься, и кошелек твой Крайнову недоступен станет. Ни кошелек, ни компания. Небось, ты, щедрая душа, за всех и расплачивался. – Да пошел ты, Леха. Во мне что, кроме бабок ничего нет? – Косте стало горько, что Лешка так к Димке относится. И за себя обидно. – Мне пофигу, ты знаешь. Олежке тоже. Еремину, вон, твоя жопа понравилась, – Леха заржал, – ну ладно, и глаза. А Димку я не люблю, ты в курсе. Штейн был в курсе. С самого начала, когда Лешка с Димкой познакомились, у них друг к другу такая антипатия возникла, что, казалось, вот-вот, и заискрится все. Только о Сорине Димка ни разу слова плохого не сказал, хоть тот часто нарывался, язвил, подкалывал. Настроение, поднявшееся было до верхней отметки, которое даже разговор о Сашке не испортил, снова стало стремительно падать. На хуй всех - Трунова, Сорина, Еремина. Он, Костя Штейн, не может так ошибаться. Никогда еще такого не бывало, чтобы Костя в ком-то сразу гниль не почувствовал. Высадил Лешку у дома, решил к родителям домой заехать. Мама, как всегда, выспрашивала об Олежке. Что да как, живут-не живут, интересовалась. Она к Олегу хорошо относилась, и когда они пытались жить вместе, часто заскакивала, рецепты Олежке носила, носки вязала, даже на футбольный матч как-то с Костей ходила поболеть. А когда расстались, во всем Штейна обвинила: – Ты такой эгоист, Костя. Люди, если хотят быть вместе, должны оба усилия прилагать, а у тебя одна работа на уме. И прощать должны уметь, мало ли что бывает. Вот у нас с отцом… Дальше следовали воспоминания о совместно прожитых годах. Как-то выяснилось, что она и сейчас с Олегом видится иногда – он в гости заходит, на дачном участке помогает, Косте-то всегда некогда. Штейн сначала злился, а потом понял – Олегу с родной маман не повезло, тетка она нервная, на своем бизнесе помешанная, сына ни во что не ставила, вот и хотелось тому участия и тепла, хоть так, отзвуком от семейной штейновской любви, которой было с избытком. Амалия Генриховна, так маму Костину звали, никого не обделяла любовью – ни сестру с детьми, ни Костю, ни мужа, ни себя. - Костик, если ты не будешь любить себя, то и тебя никто любить не будет, это закон, - еще в детстве внушала она Штейну, любуясь на свое отражение в высоком зеркале в прихожей. Стройная, яркая, с такими же светлыми, почти прозрачными глазами, как у Кости, она даже в свои шестьдесят выглядела замечательно. Да и отец, хоть все равно ему было по большому счету то, как и с кем Костя живет, в противоположность маме – сдержанный и молчаливый, сыном гордился и уважал. Это чувствовалось всегда. Может, поэтому и вырос Костя Штейн в ладу с самим собой, без сотрясений пройдя все стадии взросления. Вот и сегодня, отец поздоровался, про завод спросил, про старых знакомых, с кем еще в советские времена работал, и уткнулся в какую-то книжку, а мама, пока не накормила, да с собой плошек с котлетами и пирожками не насовала, не отпустила. Штейн, в очередной раз дав клятвенное обещание, что будет заезжать чаще, нагруженный пакетами и, опять же, носками вязаными, веселенькой расцветки для Олежки – у того всегда ноги мерзли, мама и старалась, вырвался из родительского дома только часов в пять. К себе рвануть, на другой конец города, или Лерке подарок купить? Когда он еще выберется в центр, неизвестно. Решил, раз уж здесь, то сразу все сделает. Позвонил в известный спа-салон, заказал абонемент на год и когда подъехал, все было уже готово – любезная девчушка-администратор выдала ему готовый договор, сказав, что карточку сделают попозже и отдадут уже владелице, нужно только сфотографироваться. Ох, уж этот прогресс, и до них добрался. Он посмотрел на бумажки в руке – как-то их дарить некрасиво, хотя понимал, что суть не в этом. Все уже оплачено, и Лерке надо будет только придти, получить пластиковую карточку и все блага этого места к ее услугам. Все равно, не удержался, прошелся по ювелирным магазинам и выбрал недорогой, скромный браслет на щиколотку с маленькой, покрытой голубой лазурью бабочкой. Лерке подойдет, а Алику не вредно понервничать. Когда с чувством выполненного долга ставил машину на стоянку, уже стемнело. Вдруг вспомнил, что еще с документами посидеть надо. Не зря же их домой притащил. «Звезда» в лице шефа Олега Викторовича на будущий сезон хотела под себя подмять процентов 80 от всего госзаказа, а это было непросто – мощностей не хватало, рабочей силы. Нужно было прикинуть, как выкрутиться – преимущества показать, а недостатки скрыть. Покрутить, повертеть циферки… в общем, его, Кости Штейна работа. Завалился спать уже за полночь. Подумалось – все-таки хорошо, что с Лехой поехал, что весь день в хлопотах провел, с бумажками ковырялся, мысли ненужные голову не посещали, не до того было. В понедельник, первым делом позвонил в диспетчерскую, связался с «Рапидом», предупредив капитана, что есть вероятность того, что слив топлива приостановят. Уточнил, на который час назначено. Оказалось на одиннадцать. Попросил капитана, если что, время потянуть. А сам в бухгалтерию спустился, главбухша уже на месте, как раз пятничные данные по «Ванду» подсчитывала. Все как по написанному сценарию – недостача пятьдесят тонн. Она возмущалась, не веря, материла Кузьмина, капитана «Ванда»: – Константин Сергеевич, такого еще не бывало! Первый раз с подобной наглостью сталкиваюсь! - кудахтала, смешно взмахивая руками. Костя ее успокоил, сказав, что шеф в курсе и все под контролем. Накладные забрал, к Лерке заглянул. Договорились часов в десять кофе попить, покурить. – А что с лицом, Кость? Ты похож на панду! - Штейн и забыл о своем недозагаре. – Вот знал, именно так скажешь. Теперь всем объяснять придется – на лыжах катался, загорел. Трунов еще не прибыл, хотя обычно к девяти на завод приезжал. Пока Костик ждал да мелкими делами занимался, опять субботняя муть подступила, помноженная на беспокойство. Он ощущал себя гончей на старте – поводок еще не спустили, а ему уже мчаться хочется. Быстрее бы уже шеф приехал, поговорить с ним, все обсудить. Но шеф приехал, а Костю к себе не вызвал. Это было странно. Хотя может, у него что-то назначено на утро. Пил с Леркой крепкий заварной кофе, сидя в маленькой курилке на диванчике, болтал о пустяках, а беспокойство не отпускало. То самое предчувствие, которое еще со встречи в «Махаоне» где-то в бессознательном зародилось, а в сознательное так и не проникло. Вот и курил сигареты одну за другой, не замечая, пока Лерка не сказала: «Ты слишком много куришь, Штейн». Обсудили, где Леркину днюху справлять, и, как всегда, лучшим местом оказалась «база торпедных катеров» – у Валерии без вариантов. Костя поморщился. – У меня от Аликовых шашлыков вечно изжога. Но подруга успокоила: – Алик обещал барана забить и пловешника приготовить, сам знаешь, какой у него плов, - здесь поспорить Штейн не мог – плов, и в правду, выходил у Леркиного узбека - пальчики оближешь. Когда к себе поднимался, Крайнова, выходящего из приемной, увидел. – Ты чего тут забыл? – делать тому здесь нечего. Димка какие-то бумажки в карман засовывая, кивнул Штейну. Задумчивый, серьезный. В глаза не смотрит, но и субботней обиды в нем не чувствуется. – Да Ямской отправил Любаше заявки отнести. Любаша – секретарь Трунова, пятидесятилетняя дама, которая проработала с ним уже лет двадцать. Преданная как собака, бдительная как бодигард. Костя иногда шутил: "Вам бы, Любовь Валентиновна, у погранцов фуражку выпросить и столб полосатый у двери поставить. Ни одна муха не пролетит без досмотра и проверки". Когда первый раз ее увидел, удивился. А как же это – требуется девушка, до 25 и так далее по списку? Но потом понял – седовласая, элегантная, выдрессированная дама в приемной – был в этом особый шик, как бы говорящий: «Звезда» была и будет, мы надежны, мы вне времени и моды. – Кость, напоишь кофе? Все утро дурдом, к регистровой проверке готовимся, – напрашивался Димка, все такой же небритый, небрежно одетый, как будто с последней встречи и не переодевался. Наконец на Штейна посмотрел. – Что с мордой-то? Ебтить, плакатик что ли написать: «Лыжи, загар» и на лацкан пришпилить? Ведь точно каждому объяснять придется. Костя засмеялся, пропуская Крайнова в кабинет. – С Лешкой на «Лесной» катались вчера, обветрил лицо и загорел. Подумал, вот даже так – минут пятнадцать поболтать, на Крайнова посмотреть, а ему, Косте Штейну, и этой малой дозы достаточно, чтобы себя счастливым почувствовать. Но поболтать и кофе попить не удалось – Любаша, выглянув из приемной, крикнула на весь коридор: – Константин Сергеевич, зайди к Олегу Викторовичу. – Иду, – так же громко отозвался Штейн. – Извини, Дим, потом заходи. – Не, Кость, сейчас же уходим в прогон, проверяющих до вечера катать будем, хорошо хоть не штормит сегодня. Обязательный госконтроль – это было долго, муторно и обычно пьяно. Ибо проверяющие охотно принимали подношения в виде коньяка, богатой закуски и, конечно, денег. Но это, последнее, уже к его, Штейна, епархии относилось. – Ладно, Димка, пока. Созвонимся, – Костя уже подхватил накладные по «Ванду» и к шефу готов был рвануть, но Крайнов его удивил: – Кость, давай я завтра к тебе приду, киношку посмотрим. Обычно все бывало наоборот – это Штейн приглашал Димку, а чтобы тот сам проявлял инициативу – такое едва ли не в первый раз. – Конечно, Дим, с удовольствием, – спокойно, а сердце на три счета – тук-тук-тук. Но думать некогда, и Костя, махнув Крайнову, к папе быстро полетел, потому как расплывалась на лице идиотская, радостная улыбка. У двери шефа натянул на фейс подобающее деловое выражение. Наверное, только глаза и выдавали, потому что Трунов посмотрел внимательно. Слава богу, «что с лицом?» не спросил. Олег Викторович выглядел плохо – под глазами мешки, серый какой-то, усталый. Хорошо, видать, с «мужиками» посидел. Поздоровались, Костя в кресле напротив устроился, накладные разложил. Штейну хотелось сразу начать рассказывать про то, что узнал от Еремина, но сдержал себя – ждал, пока Трунов первым разговор начнет. А тот молчал, как будто что-то обдумывая. Время было - половина одиннадцатого, и нужно срочно решить по «Рапиду» – давать отбой на слив или нет. Шеф переносицу потер, ладони домиком сложил… – Кость, расскажи, как дела с тендером? Не такого вопроса ждал Штейн. Подготовка к тендеру не горела, сроки позволяли, а вот с топливом – нет. – Простите, Олег Викторович, а может, с Белицкого начнем? – Костя не выдержал, все же спросил. – А что с Белицким? – шеф покривился. – Я слив приостановил с «Рапида», попросил капитана время потянуть, накладные с «Ванда» получил – всё как и предполагали, недостача пятьдесят тонн… – Константин, стой! Я распоряжения такого не давал, слив останавливать, – Трунов не злой, скорее, нервный. – Ты, смотрю, забыл, кто еще здесь генеральный. – Шеф? – удивился? Нет, Костя был ошеломлен. Потому что не понимал уже ничего. Что происходит и где логика Трунова. – Вот что, Константин Сергеевич, звони на нефтебазу, подтверждай, что все в силе. Считай, этот вопрос закрыли. Костя разозлился, да так, что готов был заорать на шефа. Что за хуйня?! Но остановил себя – раз, два, три и так до двенадцати – посчитал, успокоился. – Олег Викторович, объясните. А что с недостачей делать будем, как закрывать ее, когда Белицкий предъявит? И с танкера по два лимона терять – это нормально? – про Еремина и постановление он решил пока не говорить. Спасибо интуиции. – Штейн, какой же ты настырный. С одного раза не понимаешь, – Трунов из кресла встал, по кабинету прошелся. Этакий тигр в клетке. Нападет и сожрет. «Ага, – подумал Костя со злостью, – хренушки, подавится». Шеф туда-сюда, от окна к двери и обратно, остановился, на носках покачался, опять же, ключами позвенел в кармане. Дурацкая, блядь, привычка. Но, видимо, пришел к какому-то решению: – Кость, не хочу пока об этом говорить. Делай, как я сказал, потом объясню. Не так все просто там. Штейн и сам знал, что не просто и завтра-послезавтра ОБЭП наедет. И ему, как финансовому директору, придется от них отписываться, не самому конечно, но под его контролем и ответственностью. Но неважно, он точно здесь не главный, а инициатива, не зря говорят, наказуема. Пожал плечами – потом так потом. По тендеру отчитался, что мощностей не хватает, что не вытянут они такие объемы по ремонту. Были у него предложения и схемы, что-то подобное уже делали. Но сегодня молчал – пусть сам Трунов предлагает и решает, не хуй его по носу щелкать. Даже если есть обстоятельства, о которых он не знает, можно же нормально все пояснить. Потом понял, что ждет Олег Викторович от него эти предложения, а он молчит. И шеф молчит. Так и сидели – кто кого перемолчит. Шеф уже психует, Костя видел это по нервному трепету ноздрей, по нахмуренным бровям. Но Штейн делал вид, что не замечает, равнодушно бумажки на столе перебирал, очки снял, стекла протер салфеточкой. В общем, Трунов первый не выдержал: – Ох, и упертый ты, Константин Сергеевич. Вырастил же на свою голову, – Олег Викторович рассмеялся, гнева как не бывало. – Предлагай, не молчи. Костю тоже отпустило. Столько лет вместе, не мог долго на шефа сердиться. Предложил, объяснил, рассказал, что козырь у них есть. Совершил Костя в прошлом месяце некрасивый поступок, самому стыдно, но не удержался. Воспользовался тем, что на конкурирующем, крупном заводе, там, где он свой путь и начинал, остались у него связи и старые знакомые. Приглашали его до сих пор к ним на корпоративы, хоть боссы между собой в контрах были. Он изредка появлялся, так, для проформы больше. И с девчонкой одной познакомился из финансовой службы конкурента, молодой, лет двадцати трех. Запала она на Костю, звонила, в гости звала. В гости Костя не ходил, незачем, а вот пообедать-поужинать пару раз приглашал. Однажды, приехал за ней, а она с портфелем, а в портфеле, как выяснилось, документы к тендеру подготовленные. Ужинали, Костя ей винца подливал, напилась девчонка, и, когда домой ее привез, уже пьяненькую, забыла портфель у него в машине. Недолго думая, рванул к себе в контору и весь пакет отсканировал. Гадко, конечно, но выгодно. Он же сволочь. Так что были у них все данные соперников, и теперь нужно только несколько операций фиктивных провести, кое-какое оборудование якобы купить. Для этого были в наличии инструменты и механизмы – подставные фирмы, печати левые. Шеф слушал внимательно, только хмурился иногда. – Рискованно это, Константин, но ведь другого пути нет. Знаешь же, что эта победа для нас значит. Костя знал. Это обеспеченный круглый год работы, это бюджетные деньги, которые приходили практически без задержки, это увеличение объемов почти в три раза и независимость от гражданского флота, у владельцев которого как раз с деньгами было туго. Но еще это и несомненные откаты генералам, ебаные бани и охоты. Куда без них… – Работы, шеф, много будет. Все эти документы ваять. Надо Ольгу Степановну и Валерию подключить. – Думаешь, справятся? – А почему нет, стимулируем премией. Главное, чтобы Ямской мне перечень необходимого оборудования подготовил. Дальше – дело техники, – Костя был уверен, что все должно получиться. Авантюризм чистой воды, но считать станки никто в цеха не пойдет. Посовещались еще с Труновым, что да как, детали обговорили, и получил Костя карт-бланш. Понимал, что в денежном вопросе тоже обойденным не останется – отблагодарит шеф его обязательно. Эта история с топливом и поведение Олега Викторовича, конечно, требовали разъяснений, но придется ему, видимо, запастись терпением. Уже уходил, когда Трунов ему в след: – Кость, ты в дела с администрацией не лезь, я сам все, как вы, молодежь, говорите, разрулю. «Ну и рули, ты – рулевой», – подумал, конечно, не сказал. А вслух, почему не понаглеть: – Шеф, а можно я на обед пораньше уеду? Трунов, понимающе усмехнулся, рукой махнул. – Да езжай. Только вернись вовремя. Штейну хотелось рассмеяться, на ум пришло то, что Димка о сплетнях рассказывал. Представил, что если б нашлись свидетели этого «да езжай», версия о Труновской жене еще крепче и убедительнее стала бы. Олег Викторович очень к трудовой дисциплине требователен, а тут – да езжай. Смешно. Смешно-то смешно, только получается, зря он с Ереминым встречался, напрасная трата времени. И какие еще последствия будут лично для него, Кости Штейна, неизвестно. Но с другой стороны, теперь он предупрежден, и проверка милицейская уже не станет неожиданностью. Пока бумажки текущие подписал, пока банковские документы, просмотрев, отправил, время уже начало первого. Почему он уверен, что Олежка позвонит и приедет? Ни капли сомнений. А тот в последнее время удивлять стал, приезд этот и ночевка под окнами не к месту в их отношениях. Может, начать сомневаться? Но нет – ровно в половину первого, как по расписанию, звонок – Олег: – Костя! Ты едешь? – Да, даже пораньше, – они так всегда друг с другом последний год – меньше слов, а больше дела. – Отлично, я минут через десять к дому подъеду, – фоном шум дороги, музыка приглушенная. Где-то на трассе Олежка. – Хорошо, буду, – Костя отключился. Ни здравствуй, ни до свиданья. Быстро собрался, а когда уже ехал через понтон к городу, вспомнил, что заканчивать эти встречи хотел. Вот теперь взять и отказаться? Как представил, что не будет в его жизни больше Олежки, этих привычных, инерционных встреч, грустно стало и холодно. Пусть по расписанию, пусть секс выверен, повторяющийся в схеме до мелочей, но он есть. И он хорош. Может, даже лучший секс в его жизни. Потому что Олежка соткан из контрастов – физическая сила и душевная слабость, волосатый, мускулистый торс и мягкие, нежные пальцы, красивое лицо и переломанный, просто вмятый, нос. Физкультурный институт и море житейской мудрости. Ведомый, управляемый, покорный, заботливый. Позволял Косте быть сволочью, эгоистом, периодически вытирать о себя ноги. И Костя тогда не сдерживался, из него все самое черное, самое мерзкое лезло. Он отыгрывался, заставляя Олега чувствовать себя виноватым, купался в его раскаяньи. А любовь умирала. И лишь когда умерла окончательно, когда Штейн Димку встретил, только тогда и успокоился. Понимание, что это сознательный выбор, что может Олежка одним ударом отправить его в нокаут, сломать, скрутить, что тот добровольно уступает, пришло, но позже. И поздно. Но все же что-то осталось, не все стерлось. Сожаление, вина, злость, пустота, наслаждение, боль – они отложились, вросли в Костю. Делали их союзниками, соучастниками. Иллюзия близости или близость? Да не все ли равно? Отказаться от Олежки? Нахуй, ничего другого просто нет. К дому покатил, Олег уже ждал, в спортивном костюме и дубленке, Костя бы такое на себя под страхом смерти не напялил. Крепкий, смуглый. Мужик мужиком, только глаза его раскрывали – светло-серые с девчачьими густыми ресницами, всегда какие-то настороженно-просящие. Словно он пытается угадать и предугадать, что ждать ему от Костика, как себя вести, что говорить, что нет. А Костя решил уже – сегодня схема секса изменится. Хотел ты, Штейн, член в заднице? Ты его получишь. И пусть это будет Олежкин член. Когда, быстро помывшись, вышел из ванной, Олежка уже на кровати развалился, голый, одна рука на животе, другая под головой, и футбол смотрел. Все как всегда. Но… у Кости были другие планы. Рубанул телик, валетом к Олегу на постель прилег. Ни прелюдий, ни поцелуев. К черту их. По руке на животе провел, зарываясь в курчавые волосы, мягкие, тонкие. По животу к бедру, чуть ногтями царапая. Волосатый Олег – жуть просто, грудь, плечи, ноги, а вот в паху подстрижен коротко. И член маленький, невозбужденный. Костик всегда им восхищался – в расслабленном состоянии сантиметров пять, а в эрекции вырастал до нормальных размеров – не огромный, но и не пипетка, даже красивый, с аккуратной головкой и ровной веной. Наклонился, вдохнул запах – пахло чуточку дегтярным мылом и больше ничем. Такой он, Олег, вроде должен потом вонять, а нет. Дегтярное мыло – это их семейный прикол, маман Олеговская химию не использовала ни в каком виде, только натуральные продукты. Вот и Олежке приходилось этим мыться, проще так, чем ее вопли слушать. Так, Штейн, отключай думалку, времени мало. И он отключил – сначала губами, осторожно, вобрал в рот тонкую кожицу, чувствуя, как член наливается, растет. Несколько движений, и он уже полностью заполнил, давя на язык, упираясь в гортань. Костя горло расслабил, вобрал до основания, губами в мошонку уперся. Слышал стон, чувствовал руку на собственном, уже в боевой готовности, члене. Черт, на боку неудобно. Привстал, ногу через Олежкину голову перекинул. Тому не надо ничего объяснять, понял уже. И мягкими, длинными, влажными скольжениями языка по промежности, вверх-вниз. Костя ритм убыстрил, сильнее сжимая Олежкин ствол, рукой помогая, кожу на яйцах оттягивая. Олегу всегда это нравилось, он стонет и его горячее дыхание опаляет анус. Вошли в единый ритм – Костя сосет мощно, прижимая бедра к постели, не дает Олежке скорость и глубину навязать, а тот – то лижет, вкручивается, то Костин член заглатывает, оттянув его назад, почти больно, но охуенно хорошо. Олегу не очень сподручно, и он подтягивает Костю повыше, Штейн трется грудью о волосатый, плоский живот, соски напряжены. Это соприкосновение влажной кожи, влажной поросли – чувственно, остро. К языку в Костиной заднице присоединяется палец. Олег только ласкает, еще не растягивая. А Штейну уже много. Давно никого не было. Так что два – куда ни шло, а вот три пальца он точно не вынесет. Но Олежка не спешит, он нежен, он заботлив. Во рту слюна и смазка с члена, тягучие, густые. Фак… И тут Костик понимает, что забыл снять очки. Смех, зарождающийся где-то внутри, отдается дрожью в горле, вибрация передается от головки к основанию, и Олег стонет в голос, не сдерживаясь. Это запускает реакцию – он уже не может быть осторожным, становится требовательным, грубоватым. Щиплет, хлопает по ягодицам, теребит мошонку, короткими рывками дрочит Костин ствол. Уже два пальца, трахая, распирая… Фак… Костя вот-вот и кончит. Нахуй, рано. Быстро, соскальзывая с пальцев, уходя от поцелуев и укусов, переворачивается. Смазка, презики. Олег соображает правильно, и вот Штейн уже на четвереньках, прогнулся в пояснице. Открытый, доступный. Олежка старается входить медленно, аккуратно, но все равно – больно, жарко, много. Черт, фак, блядь… Как девственник. Олежка замирает, но Костик понимает, он тоже держит себя из последних сил. Испарина на спине, жар заливает живот, идет вверх приливом, по груди, шее. Костя чувствует, что и лицо краснеет, пылает. Надо расслабиться… и это получается. Тело все помнит, тело все знает, опыт не стереть, не пропить. – Давай, погнали, – и они погнали. Олежка движется размеренно, протяжно, не выходя. Крепко держит за бедра, устанавливая ритм. Потом ускоряется, меняет угол, темп, выходит уже полностью и врывается до основания. Шумными шлепками, кожа к коже. Целует лопатки, позвоночник, прикусывает и грубо, жестко заставляет Штейна запрокинуть голову, тянет за волосы на себя. Отслеживает реакцию Кости, его судорожные вздохи-выдохи, когда попадает в правильное место. И продолжает долбиться в простату. Ровно, настойчиво, не меняя амплитуды и размаха. Он так может долго, Костик знает. Умело отсрочивая собственный оргазм, доведет Костю до изнеможения. А он уже близко. Пот струится, капает с кончиков волос, заливает глаза. Он горит, просто сгорает заживо. Нахуй, слишком… Хрипит: – Все, блядь, не могу… - достаточно пары движений ладонью по возбужденной плоти, и он срывается… Дрожь, сильная, крупная, просто сносит, срывает его с члена, но Олег не дает ему соскочить, прижимая к себе. Костю выгибает назад, дугой, как со стороны – свой собственный крик и маты. Все-таки падает, уже не понимая, где он, с кем он, теряясь в ощущениях. Это слишком, это всегда слишком… Он даже не совсем осознает, что делает Олежка, и только когда чувствует капли теплой, сладковатой спермы на губах, на языке, на коже, понимает, что тот тоже уже на финише. Засранец, хотя он всегда такой – рот Костика его фетиш. Даже смешно, тут ему зад подставили, а кончает он все равно на то, к чему привык и что доступно всегда. Привычка, рефлекс или еще что за хуйня. Костя дышит рвано, оргазм отголосками бьет по нервным окончаниям, в глазах всполохи. Вот именно за это и не любит Штейн бывать снизу – слишком беспомощный, дезориентированный, слишком слабый, слишком уязвимый. Всего слишком много – боли, наслаждения, взлета, падения. Ебаная физиология и ебаная психология… Пока искал себя в той желеобразной ванильной субстанции, в которую превратился, Олежка что-то рассказывал. Костя не слышал что, а потом выхватил: – И я к тебе и приехал, а тебя нет… Оказалось, Олег объяснял, что у подъезда Штейна делал под утро. Маман его достала, мочи нет, поругались уже поздно ночью, так как весь вечер и день магазин освобождали, товар перевозили. Вот и умчался часа в три из дому, катался, звонил, а Штейн не отвечал. Конечно, в казино глушилка на сигнал мобильных стоит, туда дозвониться нереально. Надеялся, что все-таки у себя Штейн, а его не оказалось. Вот и уснул. – А потом почему не зашел? – спросил ради приличия. В горле сухо от криков и стонов, да и говорить не хотелось. – Ты не разбудил, видел же меня. Я и подумал… – заминка у Олежки возникла – мысль, что чужие друг другу и свободны от обязательств, все еще боль ему приносит, – … что с кем-то ты. Костя промолчал, хотя мог ведь сказать, что один был, что спал, что в казино провел всю ночь. Но зачем, и какой смысл оправдываться? Сука, он, Костя Штейн, бессердечная. Стоял у окна, курил, все еще в посторгазменой истоме, голый, в сперме, липкий от пота, своего и чужого. В заднице пульсировало, но не саднило, не болело. Олег подошел, встал за спиной, близко, но не касаясь. Только волосками на груди щекоча лопатки. Поцеловал в плечо, легко, невесомо. – Кость, ты бы курить бросил. Как паровоз дымишь. Бля… за последние дни это Штейну только ленивый не сообщил. Но Олежке простительно, он вообще парень без вредных привычек, абсолютно положительный. Костя повернулся и зря – Олег смотрел на него с такой тоской и отчаянием, что хотелось закрыть глаза и не видеть, не знать – любит, все еще любит… Поговорить бы им, обсудить, разобраться и прекратить мучить Олега, отпустить, но силы воли нет, есть только подлая, эгоистичная слабость. Отвел взгляд, проигнорировал. А вот Олег решился, не ожидал Штейн этого, не готов был… – Кость, мать бизнес прикрывает, товар последний распродает и в Москву к Игорьку поедет. Игорек, брат старший, в столице свой ресторан держал и Федоровна, Олежкина маман, давно там для себя плацдарм подготовила, квартиру купила. Но чтобы так быстро… это неожиданно. И не к этому Олег рассказывает, не в этом дело. Следующий вопрос закономерен и Костя спросил: – А ты? – Я не знаю, Костик, не знаю просто, что мне делать… Что ж, понятно – решение за ним, за Костей, остается. Бросит, так, небрежно: «Оставайся, что ты там забыл?» - и Олежка останется. И останутся в жизни эти встречи, и этот дегтярный запах, и эти нежные мягкие пальцы… Ну! Ты же эгоист, ты же сволочь, так будь ей до конца. Будешь трахаться с Олегом, будешь любить Крайнова, думать о работе, развлекаться с Лешкой, бояться слабости к Еремину – ничего не изменится. Все замерзнет в этой точке. Только как потом в глаза Олегу смотреть? Как каждый раз чувствовать и понимать – ты сволочь, ты ломаешь ему жизнь? В какой момент он станет тебя ненавидеть? И вы оба будете задыхаться – ты в пустоте, он в своей ненависти… – А что думать, Олег? Тебя здесь ничего не держит. Езжай, не сомневайся. Все-таки столица, – вот так, сказал, отпустил. А внутри, словно натянутый жгут порвался и по сердцу, с оттяжкой, ударил. Горько, страшно и мысль, как картинка – красные святящиеся цифры на табло: «минус один». Олег не ответил, отвернулся, в холодильник заглянул. – Неужели не пусто? Мама? - голос спокойный, словно и не случилось ничего. – Да, вчера котлеты впихнула с собой. И, кстати, носки тебе связала. Сейчас отдам, – так, о ерунде, проще и ему, и Олежке, только мысль «минус один», дурацкая, по кругу носится. Притащил пакет с носками, зелеными с каким-то безумным, то ли скандинавским, то ли африканским, орнаментом, вручил. И Олег сорвался – руки задрожали, в глазах слезы… – Костя… Кость, прости меня… Я же так тебя люблю, как я… без тебя… – Олеж, блядь, не надо! Сможешь. Забудешь, все пройдет. А там, в Москве, быстрее даже, – оборвал, потому что не хотел, не мог слышать. Боялся Костя себя, своей сучей натуры. Что будет слабым и позволит, поведется… Нет, точка или ебаный «минус один». Заговорил быстро, обнимая, шепча куда-то в висок: – Не нужно, Олеж, ничего не изменишь. Иди дальше, здесь, со мной, уже пусто. Я же тебе жизни не дам, буду, как последняя сволочь, возле себя держать. А простить… да я давно… Мы ведь оба виноваты, не бывает так, чтобы кто-то один, так вышло… Не совпало просто, Олеж… У самого тоже в глазах щиплет, но он не плачет – не умеет. Только целует в висок, в ухо, в колкую от щетины щеку. А сам, где-то внутри, героем дрянной мелодрамы себя видит. Такой он – несентиментальный, Костя Штейн. Да и Олег, сдерживая слезы, к Косте прижимаясь, тоже понимает – хватит уже. Знает, что Костик прав – не будет ничего. Минус один, у обоих.