Эпицентр

Его действительность до пятницы – сосредоточенный полет пули. Сравнением с РПГ он себе польстил, да и дальность поражения у гранаты всего ничего, а ему еще лететь и лететь, цель неблизка. Курил – считал сигареты – значительно меньше, не идя на поводу у привычки, спускался в курилку только по требованию организма, когда уши начинали зудеть от никотинового голодания. Кофе – один раз утром дома, и еще один – с Леркой. И никакого алкоголя. А бритвенная реальность… Камень, ножницы, бумага – что бы ни выкинул Еремин, у Кости за пазухой, в груди – камень или пуля, или РПГ, неважно, главное – острое лезвие ему не в силах вред причинить. Лерка в среду пришла в расстроенных чувствах – Алик без предупреждения к себе в аул умотал. Якобы у отца проблемы со здоровьем. И насколько уехал, неизвестно. Костя посочувствовал, и яду подлил, не со зла, по привычке, мол, у тебя зато шанс появился хитрого узбека из жизни выкинуть. Подруга покивала, так же привычно соглашаясь, но Штейн знал, без толку – так и будет сидеть у окошка, как дурочка, преданно ждать своего «прынца». Бяка позвонила в четверг, извинилась. Оказывается, ее Коля летал куда-то на побережье, охрану завода рыбного организовывал. «И, миленький, он сказал: «Да». Ты, как от теории к практике соберешься перейти, ему денечка за два позвони, он все организует». Принял к сведению, поставив галочку напротив пункта в плане. И все, никаких паутин и пауков, никакого бреда о фатальности. План, пункт, отметка. Лешка на Костино письмо ответил. Сухими короткими фразами, в них читались обида и растерянность. Сложно ему вычеркнуть Штейна из жизни – слишком многое их связывает. Старая дружба переросла в родство, и из себя ее изжить – это как с корнями выдрать, больно, страшно и кровоточит. В ответ Костя написал, что проблемы разрулил. И что сам заплатит за ремонт, чтоб не думал Сорин у Ильи бабки брать. Как бы ни было, они, Костя и Леша, свои люди, сочтутся. А Воронцов… любит он там Лешку или нет, когда правда вылезет, может на Лешке отыграться за свои неудачи… Постарался убедить, все свое красноречие применил. Но минус три с табло так и не пропало. Письма, телефонные разговоры – буквы и слова, без лица к лицу, когда глаза в глаза, трудно просить прощения и прощать. К черту! Пока не время об этом рассуждать, сбивает с курса. С Ереминым оказалось сложнее – чем уравновешеннее вел себя Штейн, тем дерганее – Сашка. Метало его от поцелуев – в косточки на стопах, в колени, в ладони – до грубой, почти на сухую, долбежки – по-другому назвать данное действо не получалось – на кухонном столе. В такие минуты Костя радовался – длилось подобное именно минуты. Уж не знал, кого благодарить, что на секс-марафон Сашка не способен. А вообще, стол удобный… на себе прочувствовал, до этого инерционный трах с Олегом исключал любые места, кроме кровати и душа. Если бы еще и раскладка была иной, и не Сашка… К черту! Ты – пуля, и чувств нет, только физические характеристики. Кончай, лети… Полет прервался в пятницу – вначале сместилась траектория, а потом пуля ушла в молоко. Чуть дальше, чуть левее от яблочка. Внезапно, внепланово. Те самые непредвиденные обстоятельства, что отличают реальную жизнь от любой игры, ограниченную ходами и правилами, мастями и козырями, вероятными случайностями и случайными вероятностями. Форс-мажор. С утра – Костя как раз допивал вторую и последнюю на сегодня чашку кофе – позвонил Еремин. Психовал, требовал, чередуя просьбы и угрозы, пообещать: «да, буду дома, да, никуда не пойду, да – можешь не верить, но я ни с кем не собираюсь, тем более трахаться…». Почему не пообещать? Легко. Оказывается, Еремина в срочную поездку в соседний регион отправили: на взятке погорел Орловский коллега, ровно на такой же должности сидящий. Сашка собраться еле успел, через час вертолетом он и еще трое из отдела улетают. И на сколько дней, не знает, как бы ему там дела принимать не приказали. Штейн постарался его успокоить, планы на выходные перечислил: сон, бассейн, сон, к родителям – да, к ним обязательно. Он и так маме задолжал – обещал и не приехал. Для подкрепления слов родительский домашний номер продиктовал, мол, звони, проверяй… Да и не лгал. Даже Сашкин отъезд не должен повлиять на намеченный курс – никаких ветров, никакой собачей беготни с оборванным поводком. Лишь про сегодняшний юбилей «Сокола» благоразумно умолчал. Ни к чему Еремина нервировать… Испытывал ли облегчение? Еще неделю назад подари ему несколько дней нежданной свободы – дышал бы не надышался, безудержно бы несся без тормозов, наверстывая упущенное. А сейчас безразлично, один плюс – выспится, отдохнет, сил наберется. Ереминский дух из квартиры выветрит. На организованное мероприятие Трунов, как и грозился, журналистов пригласил для освещения события. Попиариться лишним не бывает. Лерка рассказывала, что папа все устроил с размахом, в заводской столовой. Даже на приличную еду и алкоголь расщедрился. А как по Косте – обычные заводские посиделки, только расширенным составом – офицеры с «Сокола» и «Невельского», почетные гости – Рашидов со свитой, пресса, кто-то из администрации города, вроде даже мэра ждали, и управленцы с завода. Скучно, обыденно, и он до последнего отнекивался, ссылаясь на то, что сегодня они с Ольгой Степановной отчет годовой сдали, устали. Но сначала Трунов приказал, а потом и тезка-генерал намекнул, что очень хочет Штейна среди гостей увидеть. Пришлось клятвенно заверить, что к половине восьмого будет обязательно. Официальная часть на шесть назначена, и Костя искренне надеялся, что к семи народ подопьет, расслабится. Пресса и высокие гости съебутся, и можно будет отсветить, с Рашидовым поздороваться, ребят с «Сокола» поздравить и свалить под шумок. Вот и отсиживался в кабинете, лениво по сайтам щелкая. К половине седьмого «Пентагон» опустел: Костя у себя и охранники внизу на контроле, и нет никого во всем здании. Поэтому, когда раздался стук в дверь, нигде не екнуло. И предательница-интуиция промолчала. Подумал: или охранник, или шеф кого-нибудь прислал. Крикнул: «Входите!». Дверь отворилась. На пороге Крайнов в картинной позе – руками за верхний откос держась, во весь рост вытянулся – стоит и не заходит. – Что? Трунов прислал? – Штейн от стола откатился, ногу на ногу закинул. Залюбовался – у Димки рубашка задралась, и голый живот выглядывает. Свет из коридора его со спины подсвечивает – у Кости в кабинете полумрак, только экран горит и тусклые софиты в нишах над столом. – Почему Трунов? – Димка удивился, пожалуй, даже искренне. – Я сам. Невесело, ждал тебя, а тебя нет и нет. Прячешься что ли? – Прячусь. Надеюсь, может забудут. Заходи, не торчи там, контору палишь… – Не забудут, не надейся. Рашидов о тебе уже трижды спрашивал. И папина Ирочка там, так сказать, интервьюирует народ. Тоже тобой интересовалась, – Крайнов, дверь за собой прикрыв, прошел и на стол перед Костей уселся. Слишком близко, задевая коленями. И надо бы чуть дальше откатиться… но, блядь, не ожидал, а приятное покалывание побежало от плеч к пояснице. Черт! Будто ветер подул, но не теплый молодой, а северо-западный, позабытый, но такой знакомый… – Кстати, если думаешь, что в окне свет не видно, то ошибаешься. Нужно было жалюзи задвинуть, Штейн. Плохой из тебя конспиратор, – Димка засмеялся и еще чуть ближе наклонился. Он теперь над Костей нависал. И пахло от него по-новому: ни пота, ни масла, ни дешевого Жилетта. Чем-то горьковатым, табачным. Все же откатился, нашел в себе силы. Правда, про пулю и курс пришлось себе раза три напомнить. – Просто не старался, Крайнов. А конспиратор я… профессиональный, – за болтовней попытался спрятаться, только тему неправильную выбрал, на флирт похожую. – Да я в курсе… Профессионал, – Димка густую бровь насмешливо заломил, явно Костино притворство натуралом имея в виду. Казалось, внутри – ничего, пусто, перегорело. А нет, угли тлели, тлели и внезапно, будто кто-то спирт ливанул, вновь полыхнули – пульсом в висках, жаром в крови. То ли самолюбие взыграло, то ли возбуждение… Стоп! Лишнее – вычеркнуть! – Если так скучно, что домой, к Маше, не поехал? – правильно, Штейн, самое безопасное разговор на другую тему перевести. Да и себя носом в реальность ткнуть. Крайнов невесело рассмеялся, челку со лба откинул. Поерзал на столе, устроившись поудобнее, а потом ловко за подлокотники дернул и обратно Штейна подкатил, да так, что кресло по центру между его широко расставленных ног оказалось. Близко, слишком близко… Фак, Димка на себя привычного не слишком походит, в нем напор какой-то нервный присутствует – улыбки, жесты, действия… странные… решительные. – Мы давно не виделись, Кость. Ты еще не знаешь новость – уехала Машка. В тот день, когда ты просил меня бензин привезти, помнишь? – Помню… А что так? Почему? – любопытно, и… блядь, фак… чистый триумф победы снес напрочь все установки – держаться курса, быть бесстрастной пулей, двигаться к цели… Установки стали неважными. Все смыл восторг… охотника, после долгой погони загнавшего дичь в ловушку. – Почему… Знаешь, ты был прав… – Димка наклонился, его глаза в десяти сантиметрах, его губы… Штейн так их и не распробовал, тогда, на Леркиной днюхе, другие страсти в крови кипели. – Я ничего не говорил тебе… – Не говорил, но все равно – прав. Надо было дебилом быть, чтобы думать, будто что-то получится. Слишком многого друг от друга хотели. Да и знакомы-то почти не были, те три месяца, как ты сказал: «на курорте», этого мало, чтобы… Ну, в общем, не получилось ничего, Костик, – замолчал, а Костя чувствовал его дыхание – ментоловое, а за мятной свежестью - водка и сигареты. Значит, не трезвый, но и не пьяный, скорее – взбудораженный. – Представляешь, пришлось самому ей обратный билет покупать. Приперлась без денег, без нихуя… На что рассчитывала, непонятно… Будто я ее кормить, содержать обязан. И требовала… то ей, се ей… А у меня, блядь, ты сам знаешь, какое положение… – вот это уже Крайнов, родной и знакомый. Срывающий все планы восторг остудило сквозняком – вовремя мелькнувшей разумной мыслью-воспоминанием: две коробочки таблеток от запора – Костя и Маша, и если Маша не подошла ни по цене, ни по качеству, то, значит, используем Костю. Димка, Димка… – Ну-у-у, Крайнов, на Маше белый свет не сошелся, найдешь себе другую невесту. Вон их сколько ходит, бесхозных, – теперь в Косте не охотник, загнавший дичь, теперь в Косте самолюбие, злое и сволочное, заговорило. То самое, что подбивало: отыграйся, отомсти за год притворства. Возьми то, что Димка предложит, а он предложит… себя. Попользуйся и скажи: «Прости, Дима, ты опоздал». – Да не хочу я никого больше искать… Устал, да и зачем, когда… – Димка провел ладонью по Костиной щеке, обрисовал пальцами скулы, ниже по шее… Пальцы у него длинные, осторожные… – есть ты… Бинго! Хороший ход, Димочка… Крайнов погладил узел галстука, булавку в воротнике, на ней задержался, поиграл застежками – совсем маленькими прямоугольниками из золота, а в центре – сапфир. Почти незаметный… – Костя… Булавка? Правда что ли? Ну ты и выпендрежник! – продолжая теребить штангу, будто пытаясь скрутить застежки, насмешливо прошептал в губы. Черт! Все-таки Димка Штейна изучил на отлично, нельзя слишком давить на эмоции – есть риск перегнуть палку, а так раз! И остроту момента насмешкой сгладил, и Косте подачу передал. Умница! – Ага, еще и запонки есть. Показать? – Покажи, – откинулся спиной к стене, Костин взгляд теперь ему в грудь упирается. Рубашка на Димке черная, три пуговицы сверху расстегнуты и видно, как он слюну сглатывает. Кадык перекатывается. Волнуется? Играет? Хорошо, что Штейн пиджак снял, он бы сковывал движения… Движения… провел руками по Димкиным бедрам, поглаживая, исследуя… Дальше тоже исследование – нагло накрыв ладонью пах, чуть надавил. Димка охнул, не протестуя, наоборот, навстречу подался. Собственные ноги под столом, а Димкины – по бокам свесились, удобно, но планам Штейна мешало кресло, а точнее – высокие подлокотники. Хотя… блядь, удачная покупка оказалась… Все еще поглаживая пах – вверх-вниз, к яйцам, чуть задерживаясь – слегка нажимая, не спугнуть бы – в промежности, левой рукой нащупал кнопку. Со щелчком помеха-подлокотники сначала откинулись в стороны, а потом плавно опустились вниз. Всё! Интересно, а кресло выдержит их двойной вес? Аааа, похуй! В Димкиной ширинке особого ответа не почувствовал, зато в своей – вполне закономерный стояк. Только возбуждение такое… чуть отстраненное – любопытство, ирония и предсказуемость происходящего сдерживали, гасили пьянящее наслаждение от момента… завоевания или получения заслуженной награды или, что скорее всего, покупки. Понимание – отрезвляло, а сволочь – гнала вперед: «Давай, Костя, бери что дают». И он взял – резко обхватил за поясницу, вплотную придвинувшись к столу, под рубашку, по голой прохладной спине, подтягивая к себе. Крайнов податливый, помогает, и вот он уже плавно со стола съехал и на Косте верхом устроился. А он нелегкий! Но… тяжесть такая… приятная, многообещающая… По груди скользнул рукой, вверх, по соскам – Димка зажмурился… ресницы у него длинные, густые и тени от них на щеках… Красивый. Погладил губу, верхнюю, ту, которую в мечтах уже столько раз покусывал, засасывал, потом нижнюю… Димка рот приоткрыл, губами пальцы поймал и по фалангам языком. Влажно, горячо… Не выдержав, Костя втянул шумно воздух – первый звук, нарушивший тишину. – Глаза открой… – на выдохе громко сказать не получилось, в горле – гравий. – Что? – Крайнов распахнул глаза, в них – растерянно и мутно. – Я тебе запонки показываю, а ты не смотришь… – Костя манжету на рубашке подтянул, Димку больше не держит, тот сам обхватил за плечи. Отстранился, с трудом взгляд сфокусировал на Костином запястье – свет софитов на гранях сапфиров заиграл, на запонках они крупнее, дороже, чем в булавке. – Говорю же – выпендрежник… – Крайнов рассмеялся, и вдруг стал еще тяжелее – расслабился, до этого напряжен был, а засмеялся, и отпустило его. Вот теперь можно обнять, прижать к себе, чтобы стук чужого сердца – у Димки оно птицей бьется – в собственной груди слышать, по спине погладить, успокаивая, обещая. По спине, по заднице, прихватить ее, помять, о пах потереться. Димка слишком высокий, даже согнувшись, над Штейном возвышается, и Костя лицом вжимается в его шею, туда, где нервным отзвуком сердца пульс рвет вену. Присосаться, пропустить нерв через себя, чтобы прошило током от макушки до пяток… Шея выбрита начисто – под губами гладкая, теплая кожа. Одеколон у Димки точно новый, и эта гладкость – странно, подготовился что ли? И волосы – пальцы зарылись в темных прядях – чистые, мягкие и шампунем пахнут… Сильно потянул, от себя – нужно до цели добраться, до блядских губ. Димка, словно очнулся, завозился, лбом в лоб уперся, глаза снова закрыты. И Костин рот сам накрыл своим. Губы – мягкие, чересчур мягкие, какие-то безвольные… Ну и пусть, и нахуй все игры, сладко и больно… да, хочется больно прикусить, чтобы безволие сменилось борьбой, ответом, безумием. Потому что уже наплевать на все – на покупку и продажу, на самолюбие, на подозрения… Родной, привычный, знакомый – с ним и жарко, и легко, и интересно. С ним – понятно и просто. И не нужно идти на поводу у сволочной натуры – просто представить – не будет Еремина, а будет Димка, с тобой, в твоей жизни. Очень и давно желанная вещь… и пускай, что не совсем та… Скользил по кромке зубов, по небу, сначала нежно, а потом сорвался – втянул Димкин язык, будто член, до основания, и дразнил, намекая: по уздечке, по кончику, обводя, сминая, отпускал и снова засасывал. Крайнов даже мявкнуть не мог, только трепыхался в руках, сжимал плечи. Штейн целовал, плавился в ощущениях – в трусах тесно, и хочется уже расстегнуть брюки, свои и Димкины, стянуть тряпки и потрогать сперва, потереться… Расстегнул молнию, нырнул под мягкую ткань трусов – а мозг настойчиво сигналы подавать начал, заставляя уцепиться за факт – нет там возбуждения, вяло, абсолютно, кажется, даже скукожилось… Захотелось заржать – вот тебе и вся любовь, Штейн… Нет, можно не обращать на это внимания, был бы не Димка, и не обратил бы. Или ты был бы не ты – чуть больше животных инстинктов, чуть меньше мыслей – и разложил бы на столе, не зря, в конце концов, вчера практиковался… Он, Костя, все-таки везунчик: в тот момент, когда в голове судорожно искалось решение – как этот цирк прекратить? раздался неуверенный стук в дверь. И отлично, что стук, а не телефонный звонок, его не проигнорируешь. Напоследок цапнул Димку за губу, сильно цапнул, зло – губа точно вспухнет, и осторожно Крайнова отстранил: – Дим… стучат, ты дверь закрыл? – Димка губу облизал, поморщился и глаза распахнул, а в них много всего намешано – боль, растерянность, решимость и ужас, в том числе. Только желания нет. Бедняга… – Нет, кажется, – и с Костиных коленей спрыгнул, пытаясь одновременно застегнуть пуговки на рубашке и заправить ее в джинсы. Не выходило – руки мелко дрожали. Зато Штейн спокойно встал, даже поправляться не стал. От копчика до седьмого позвонка будто кто-то налил расплавленный свинец, заменив им спинной мозг – тяжело, жарко, и ноги онемели. Фак, это Димка их отсидел… Включил верхний свет, и дверь приоткрыл. Посетитель неопасен – охранник снизу поднялся: – Константин Сергеевич, папа на контроль звонил, велел закрываться через полчаса. Вас на праздник просит. – Хорошо, Сергей, скоро спустимся, спасибо, – пообещал Штейн, надеясь, что вид у него не слишком растрепанный, да и охранник вроде не пялился – бегло на Костю взглянул и на свои часы отвлекся. – Сколько сейчас время? – Ровно семь. Я позвоню, как на пульт сдавать буду, напомню, – и утопал. Костя нашел глазами Димку, тот себя в порядок привел и у окна стоял, зажигалкой щелкая. Ему проще… по крайней мере, физически, у него член в трусах на свободу не просится. Ладно, к черту! Пора поставить точки над ё, если успеют, конечно, – за тридцать-то минут многое выяснить придется. Посмотрел в зеркало – брюки помялись, но это ерунда. Поправил галстук – он так крепко воротом и булавкой зафиксирован, что узел не сдвинулся ни на миллиметр. Подтянул манжеты, запонки подровнял. Пока все эти манипуляции производил – молчали, хотя, оно и понятно – о чем говорить тому же Крайнову? Он первого хода от Костика ждет. Нууу, и дождется, сейчас только Штейн пиджак накинет… Накинул, вот теперь готов – классный ты мужик, Костя Штейн! И костюм – отличный, серый, с отстрочкой синей, в цвет запонкам и галстуку. Цены тебе нет… Пока застегивался, поймал Димкино отражение – вид у него задумчивый, и если бы не припухшие губы, не догадаешься, чем они недавно занимались. И еще – будто не Димка в отражение, а Костя – дубль два, когда он ходы и тактику просчитывает, сосредоточенно взвешивает «за» и «против». Один в один – и выражение лица, и взгляд в себя. Потом улыбнулся, челку со лба откинул: решился… Даже жалко игру ему ломать. – Дим, времени мало… – начал Штейн, а тон не проконтролировал, обещающе прозвучало. – Тогда потом? К тебе? Я монстра на заводе тогда оставлю, – перебил Крайнов, взяв с места быка за рога. Или пошел ва-банк, предположив, что то, на чем их прервали, сегодня и закончится у Штейна дома. И почти угадал, так бы и произошло, не вернись пуля-дурочка на заданный курс. Да и запасной «коробочкой» быть совсем не улыбалось. Так что… лишнее и лишних прочь! – Нет, Димка. Все, кончено, замечательно, зря я на твою задницу наговаривал, отличная задница. Только… поздно, ты слишком долго харчами перебирал, – вот теперь тон правильный – ироничный. – О чем ты? – не дошло? Ну-ну, а за сигаретой потянулся, и глаза отвел. Дошло. – Все о том же… Давай так, ради экономии времени, я тебе эту историю расскажу, как ее вижу, а ты меня, если ошибусь, поправишь. Или можешь уйти, я тебя не держу, – сказал и внезапно понял, что Димкина правда ему не слишком-то и нужна. Крайнов молчал, затягивался жадно – прикидывал, что выгоднее: уйти или остаться. Потом криво ухмыльнулся, все-таки губы у него охуительные… На лоб темная прядь упала, к уху ее оттянул… – Ну давай, расскажи. Поиграем в угадайку. Штейн задумался, с чего бы начать… С главного, пожалуй. – Думаю, где-то в ноябре Трунов тебя за яйца прихватил. Скорее всего, на продаже запчастей и поймал. Методы у него со всеми одинаковые – вызвать к себе, попугать ментами, заставить написать повинную, а потом использовать. Кто-то не подписывает, увольняется. Кто-то соглашается. И использует он по-разному – может бумажку в сейф спрятать, пальцем погрозить: иди, на первый раз прощаю, больше так не делай. А может и сразу начать давить. Что ему нужно, чтобы людей контролировать? Информация. Вот с тебя он ее и попросил, по-простому – стучать на товарищей. Плюс еще о нашей дружбе вспомнил. И поручил за мной присматривать. Что думаю о нем, не хочу ли свалить, не подозреваю ли что? Не знаю, сразу ли согласился или он сумел тебя убедить, но его поручение ты на отлично выполнял. Хотя ведь мог, Димка, мне рассказать… Подумали бы, порешали… нашли выход… – Стой! Штейн, стой… все не так было! – громко, срываясь на крик, прервал его Крайнов. Нервно смял сигарету и сразу следующую прикурил: – Я не согласился… Да, он поймал, но я не согласился… То есть, стучать не согласился, потому что если узнают, то жизни не будет. А когда он про тебя сказал… Кость, ну я в шоке был, честно. Я ж с тобой столько светился, ночевал у тебя… Ну он и надавил, ебаной объяснительной помахал – угрожал, что я больше себе работу ни на одном заводе не найду, а что я умею другое? Ничего! Я и подумал, ты же все равно лишнего не рассказываешь, скрытный очень. А я смогу отговариваться, лапшу ему на уши накручивать – все равно не проверит. Выбрал из двух зол меньшее… А почему тебе не рассказал… да потому что стыдно и стремно… Костя устало потер виски. Фак, зря он затеял эту игру в угадайку, потому что она бессмысленна, не верил он Димке. Как бы тот ни оправдывался. – Ну-ну, Дим, только вот о Еремине ты с энтузиазмом пионера бросился докладывать… И не отрицай, факт доказан. Как-то не срастается с лапшой на уши… Хотя нет, постой! Очень даже срастается! Если предположить – видел ты, что Костя Штейн… – о себе в третьем лице говорить было проще, история становилась чужой, не о нем, о ком-то другом, –…к тебе неровно дышит. А историю с Труновым замолчал, потому что сказал бы – тогда вам объясниться бы пришлось, все точки расставить… А щедрого «друга» тебе лишаться не хотелось – за Костин счет погулять, попить-поесть, баб поснимать. Не борзел, но пользовался. А потом и сам увлекся… даже не отрицай… Соблазнился… Ждал от Димки возражений, не дождался. – Могу предположить, что так увлекся, что любопытство взыграло. И решил ты Костину… влюбленность с выгодой для себя использовать. Наверное, долго осмелиться не мог, а вот она, жизнь в шоколаде – только руку протяни. Интересно, когда ты попробовал? И, правда, интересно. Эта мысль внезапно возникла, когда слова выплевывал. И угадал. Потому что возражений не услышал… – Да без разницы, когда… И вот, Крайнов, предполагаю, что не вышло у тебя… либо ты сбежал, либо все еще хуже – не сбежал, и эксперимент печально закончился, может даже жопой рваной. – Да иди ты на хуй, Штейн, – подал голос Димка, не пытаясь скрыть злость и разочарование. По ходу, Костя с закрытыми глазами выстрелил и в сердцевину угодил. Метко. Браво, Штейн. И грустно. – Ну-у-у, не того хуями пугаешь… Зато ты испугался. Убедил себя: один раз не пидарас, и забыть попытался. Ты меня слишком хорошо изучил, понимал, что тебе подставляться придется. Вот тогда Маша появилась… но ты все равно мосты за собой не сжигал. А вдруг с Машей не выйдет ничего? Да и… жаба тебя давила. Особенно, когда с Ереминым столкнулся. – Знаешь… Штейн, что самое прикольное? – Димка медленно развернулся, в упор на Костю уставился. Взгляд у него стеклянный, ничего не выражающий. Как у мертвого или слепого… – Самое прикольное, что вы охуенно с Труновым похожи, фразы строите одинаково, думаете одинаково. Даже жестикулируете, точь-в-точь повторяя друг друга. Я давно это заметил, а когда он о тебе докладывать заставил, сложилось – ревнует папа. Все эти конверты, машины, поездки… Как ты слюни на меня пускал… только дебил бы не увидел, я и до Трунова знал, и когда он сказал, поверь, не удивился. А как ты бесился на Леркиной днюхе?! Загляденье! – хохотнул, на полноценный смех смелости не хватило. Хоть и бил целенаправленно, по больному, а все равно не попадал – мимо. По всем направлениям. А Костя рассмеялся, злости не ощущая, слегка унизительно и все. Потому что влюбленность – не унизительное чувство, а унизительно, что в Димку… в пустышку… в ноль. Впору спросить себя, где глаза были? Да на жопе и были… – Знаешь, Крайнов, что самое прикольное? – его смех заставил Димку занервничать – сигарета в пальцах переломилась надвое, и пальцы, скрывай не скрывай, подрагивали. – Самое прикольное, что ты себя посчитал умнее и папы, и меня. Решил, если я за счет папы поднялся, то почему бы тебе за мой не подняться? Только… Димка, не знаю, во что ты привык играть, но тут совсем другая игра… в которой двойки вылетают первыми. А папина ревность… и в этом ты ошибся, это осторожность – не более. Тотальный контроль – одной рукой одаривать, усыпляя бдительность, а другой рукой топить. Совсем другая игра, Дим, серьезнее и опаснее… – Костя снова рассмеялся. – Нет, правда, Крайнов, ты думал, что сможешь мной манипулировать? Что-то типа – и папе в тапки нагажу, и влюбленного идиота Штейна подою? Блииин, Крайнов, ты точно дебил… Как ты там говорил? Неудачник? Так и есть… Штейн ржал, не в силах справится с хохотом. Вроде и не смешно, а его чуть ли не до икоты пробрало. В кресло шлепнулся, от паркета оттолкнулся, и, не услышав привычный скрип колесиков, внезапно успокоился. По идее, Крайнову бы тут уйти красиво, хлопнув дверью, как он любит. Но нет, стоит, ждет чего-то… – А если серьезно, Димка, то завидовать – плохо. Тебя мама в детстве не учила? Ая-яй! На этом детском «ая-яй» Димка психанул – смахнул пепельницу на пол, она до Штейна буквально десять сантиметров не долетела. Она – нет, а пепел, блядь, да! На туфли и брюки попал, благо, они серые… Крайнов снова над ним навис, упираясь руками в спинку. Фаак, пора свои вкусы пересмотреть – заебали высоченные… По лицу не получить бы… от Рашидова и прессы не отвертишься… Мысли хаотично перескакивали с одной на другую, и надо бы что-то сказать, да запал кончился. У Штейна кончился, а у Димки нет… – Ты неправ, Костя… может в твоих глазах все выглядит так… жалко, да, – заговорил быстро, и смысл неожиданный, будто оправдывается, – но ты мне нравился… всегда. Зависть, если и была, то белая… Что ты такой… хваткий, жесткий, а я так не умею. Не умею вертеться, зарабатывать. Не было никаких жоп рваных, я делал кое-что и раньше, давно очень… – черт, не напрасно, он, Костя, сомневался в стопроцентной натуральности Димочки Крайнова, – …решил, что попробую с кем-нибудь другим, чтобы не облажаться, но… просто… неприятно. Думал, что с тобой получится… А Трунов, он меня раком поставил, и да, я струсил… Ты бы не струсил? Скажи! Не струсил бы? Предугадывая следующий Димкин жест – вот-вот схватит за грудки, еще и пиджак помнет, перехватил руки, с силой сжав запястья. Встряхнул, приводя в чувства. – Да неважно, что я бы сделал! Успокойся! – приказной тон на Димку подействовал. Он выпрямился. Отстранился, дышал часто, поверхностно. Как-то надоело это шапито, пора прекращать разборки… Да и Димка… дурачок он… – Послушай меня, Крайнов. Во-первых, скажи спасибо, что Сергей вовремя в дверь постучал, иначе разложил бы я тебя тут на столе… и потом бы послал. Потому что твой поезд давно ушел. Так что, считай, он тебя спас. Во-вторых, нужно идти – папа ждет. Он тебя послал? – Димка кивнул, значит, Штейн снова угадал, – тогда не нужно его дразнить. А в-третьих – ты бы прекращал эти эксперименты, возраст не тот. Парень ты видный, найди себе даму при деньгах и живи-радуйся. Я тебе помочь могу, есть у меня пара знакомых… – Да пошел ты на хуй, Штейн! Пошел на хуй! – Крайнов резко отвернулся, но Косте удалось заметить подозрительный блеск в его глазах – слезы? Интересно от чего? Разочарование от проигрыша – он все фишки поставил не на ту цифру? Или Костя все же зацепил его за больное? Да все равно… Димка рванул к выходу, но останавливать его Штейн не собирался. Минус четыре! Отличный счет. Смотрел на себя в зеркало – снова пришлось одежду поправлять, а в голове эхом отдавался грохот – Димка предсказуемо дверью саданул, да так, что штукатурка посыпалась. В голове грохот, и сердце бьется на три неровных такта. И еще –подкрадывалось идиотское хихиканье: «Поздравляю, Константин Сергеевич, с замечательным выбором объектов страсти: один – гомофоб-мент-пидарас, второй – экспериментирующий натурал. Блядь, паноптикум какой-то или цирк уродов. И ты – главный!» Но смешно… не было, скорее – внутри нервная истерика, приправленная соусом Табаско из адреналина, возбуждения и разочарования. И глупого чувства потери чего-то важного, пока не ясно чего. Смотрел на себя, будто загипнотизированный. И видел – смазанно, размыто. Как на фото в движении. Или в полете… Вопрос, куда он летит? Вниз? Как в моменте из давно и горячо любимого Паркеровского «Сердца Ангела» – на лифте в огненную бездну… Кстати, сильная сцена… Да. Вот теперь стало смешно. Кинолюб, фак. К черту! Вниз, верх… и летает голова то вверх, то вниз… Да без разницы. Все это те самые лишние, сильные эмоции, которые сбивали с траектории. А пуля должна лететь… к цели! Так лети… Он и летел, время мелькало – секунды, минуты, часы, то набирая скорость, то замедляясь, почти останавливаясь – кадры-картинки то частили рябью, то казались ватным действием. Как на замедленном просмотре. Вот он поднимается по лестнице – яркий свет люстр и гул голосов – быстрая рябь. Вот он пожимает руки, резиново растягивая губы в приветливой улыбке… Стол на восьмерых, отодвинутый стул… Слева – Рашидов, справа – незнакомая рожа, хотя… Нет, не узнал, рябь слишком быстра. – Константин Сергеевич, ну наконец-то! – голос капраза с «Сокола» – Штейн, еще пара минут, и я бы послал за тобой революционных матросов… наших гостей… – шепот на ухо – шеф за спиной, он явно подшофе… – Можно фото? А вы, Костя? Нет? Жаль… – Ирочка выстраивает композицию… – Штрафную опоздавшему! – кто-то сует ему рюмку с водкой. Гадость. – Тезка… ты прекращай столько работать… Это вредно, – Рашидов обхватывает за плечи в дружеском объятии, Костя поводит – не дергает, слегка поводит – плечом, но рука так и остается на месте… Время растягивается жвачкой… – Константин Сергеевич, познакомься, – голос Трунова, и чья-то вялая ладонь в очередном рукопожатии, – Мальцев Егор Викторович, наш дорогой гость… Не мэр, слава богу, он уже отчалил, Мальцев – тот депутат, про которого Игорек рассказывал. Депутат-убийца. Время становится почти нормальным, любопытство и гадливость – влажные липкие ладони, мерзко – заставляют притормозить бег секунд, момент становится четким. Губы сводит от улыбки. – Очень приятно… да, наслышан, – нет, нет, ни грамма иронии, только уважение и легкое подобострастие. Чем в думе занимаетесь? Бюджетный комитет? Да, да, это важная работа… На плече все еще рука Рашидова, она там так и осталось, хотя сам генерал что-то втирает капразу. Все пьют, наливают, снова пьют. Ловит насмешливый взгляд шефа, он на руку на плече кивает, мол, возможно, я на стоянке не ошибся в предположениях? Но нет, этот жест по-прежнему исключительно дружеский и покровительственный. – Константин… а вы с женой? – слышит вопрос депутата, и дурнота скручивает желудок в узел, он еще летит, но уже предчувствует скорый финиш… – К сожалению, нет. Я не женат, – от полуулыбки на грани вежливости начинают побаливать скулы. – Холостяк, значит? Везет… а моя… Малороссийское оканье капитана с «Невельского» режет слух, но, спасибо, ему, капитану, его слова обрывают депутатские откровения: – Костя, почему к сожалению? Ты же молодой! - Он хороший мужик, простой. И чуточку выпивший, его бред объясним благими намерениями… – К нам почаще заглядывай на праздники в ДОФ*, знаешь какие у нас девушки! Ого-го! – локтями демонстрирует что-то вроде бюста пятого размера, – да и нашим парням – посмотри, какие орлы! – капитан тычет пальцем куда-то в зал, но вместо «орлов» зрение выхватывает соседний столик, буквально в метре за спиной капраза. За ним – Ямской, главный инженер, Семен-начфин, кто-то еще из заводской верхушки и Димка… Он сидит, полуобернувшись, на Штейна смотрит напряженно… Время – секунды, минуты – настолько ощутимо, что Костя – музыки нет, перерыв, и тишина кажется оглушающей – слышит его полет: тик-так, тик-так, тик-так… Скоро финиш… – …нужна здоровая конкуренция… – браво продолжает капраз. Раздается громкий смех. Он вспарывает тишину острой злостью и наглостью. Все головы непроизвольно поворачиваются на наглеца – шеф с выгнутой бровью, капраз с «Сокола» с любопытством, Рашидов с недовольством, Мальцев – чуть морщась, лишь капитан с «Невельского» с интересом: – Я что-то не то сказал, Дмитрий? – нет, он правда простой мужик, даже слишком. – Да все то… Николай Евгеньевич. Все то, – Димка в упор пялится на Штейна, – только конкуренция угрожает не парням, а … – Димка отчаянно-весело заливается хохотом, повторяет жест локтями, – а девушкам… Им за сиськи бояться не нужно… Эффектная, театральная пауза. Время… а что время? Ничего уже, никто никуда не летит. Финиш или финита ля… Хотя можно встать, дернуться, прервать. Что-то, что угодно, предпринять. Но пуля-дура нашла свою цель, и оглохла от взрыва. Штейн просто сидит – рука Рашидова на плече тяжелеет, слышен скрип отодвигаемого стула – рядом ерзает депутат Мальцев, в голове – голос Игоря: а я недочеловек для него… Концовку изобличительной речи Димка произносит серьезно и трезво – пожалуй, последняя надежда выкрутиться – списать на «перепил», теряет смысл… – Вы не знали? Это как лису в курятник пустить… Константин Сергеевич на женские сиськи не падок, его больше члены интересуют… Костя не чувствует, он знает – на него смотрят… все. И знает, что пазлик сложился – те несоответствия, которые раньше казались странными – тайная дама, забота о внешнем, мягкие жесты – теперь обрели смысл. О чем думает? Не о том, что еще есть шанс сгладить, отреагировать: или засмеяться, или разораться – Крайнов, не неси бред, Крайнов, иди проспись… Думает о том, что он сегодня неверно рассчитал, надел неправильный костюм – Джон Варватос, три штуки баксов за пиджак, Нью-Йорк, прошлая осень – слишком приталенный, всего две пуговицы, блядская булавка в вороте, и брюки узкие… немного, чуть-чуть, на пару сантиметров. Но с его небольшим размером ноги смотрятся отлично… Только вот выбивается наряд или, наоборот, в свете Димкиных слов, становится тем самым, завершающим пазлом. Нужно было ебаный черный-пречерный снова напялить. Не о нужном думает. А рукой тянется к набору посредине стола – соль, перец, салфетки, зубочистки в маленьком деревянном стаканчике, выбирает одну, срывает упаковку… – Ну, главное – ты, Дмитрий, за свой член не переживай … – понимает: лучше молчать или говорить другое, но тренировка – этот месяц прожит не зря – не позволяет впасть в панику, или начать оправдываться. – Зубочистки предпочитаю твердые, деревянные, – крутит острую палочку, будто разглядывает, – и использовать по назначению… – закусывает. И улыбается… хорошей шутке. Неужели, никто не оценит? Похоже, что нет… Внезапно пожалел, что рядом не Лерка, она обязательно впилась бы ногтями ему в бедро, удерживая от глупостей. Вакуум возник мгновенно – шепоток, рука на плече пропала – дернулась и нет ее, никто не приваливался, никто не толкал локтями, даже соседские – Рашидова и Мальцева – тарелки с горячим, кажется, отъехали в стороны подальше от Костиной. Ты – пария. Финита ля… Держи покер-фейс, Костя. И не выискивай на лицах… ничего, там нет ничего, кроме легкой брезгливости и недоумения. Даже не сомневайся… Не убедил себя – посмотрел. Сначала на Димку – тот отвернулся, склонился над столом, лопатки торчат. Вокруг него тоже пустота. Хотя… это логично, он ведь и папу подставил своей жалкой местью. Блядь, ну как баба – его послали, он отомстил. Костя бы посмеялся… и посмеется, но позже когда-нибудь. Папа… Трунов Олег Викторович, любимый шеф. Зря взгляд шефа поймал – укололо. Нет, преуменьшил – ударило, руша защиту из внешнего похуизма: там и сожаление, и сочувствие, и раздумье, как ситуацию разрулить, снивелировать. И решение – выхода нет, придется обыгрывать. Зачем шеф позволил себя, свои чувства увидеть? Паника тут же подобралась пугающей мыслью – встать и уйти нельзя, что делать дальше – непонятно… Положение спасла, как ни странно, Ирочка, все-таки женщины – замечательные создания. – Ноги, крылья… члены, сиськи… главное хвост! – кто-то сдержанно хохотнул, вроде – Ямской, – Олег Викторович? Почему не командуете? И музыка, где музыка? – Да, Олег, командуй, наливай, – капраз с «Невельского» постучал по рюмке, и процесс пошел: время сдвинулось с мертвой точки, или перезапустилось. Тик-так – новый отсчет. Жизнь продолжается… только он, Костя Штейн, где-то на ее обочине остался. ТВС.