Эпицентр

Пили в машине, из маленьких сувенирных стопочек, кто-то когда-то подарил, так и валялись в бардачке. Безмятежно – забытое ощущение, все ушло, улетело, растаяло. Позы, поговорки, планы. Вчера вечер окончился коматозом, чем окончится этот – неизвестно, но пока накрыла безмятежность, не спугнуть бы ее… Не торопясь, смеясь, перекидываясь обрывками фраз, междометиями. Их беседа со стороны показалась бы разговором двух идиотов, но возникло редкое чувство «на одной волне», не внезапно, а когда последней салфеткой, поделенной пополам, вытирали жирные от остывшего мяса руки. Влажные-то Штейн отдал девчонке. Вспомнил про салфетки, про Настеньку, следом и про иже с ней, и Саня тоже вспомнил: – Костя, я так и не понял… мы их сделали или они нас? Пацан его первый раз по имени назвал, приятно. И звучит приятно. С перекатом от «к» на чуть протяжное «о». – Мы проиграли, но красиво, – Штейн сразу просек, о чем он. – А мне так не показалось… то есть, да… – секунду подумав, он согласился с Костиным определением, – …было красиво, но мужик-то хотел другого. Типа «я крутой» показать, а ты его сразу на место поставил. – Да не, понимаешь, я и вправду виноват был. Накосячил – расплатился, мне не жалко. Я б и без наезда так же поступил, если бы шанс предоставили. Только они так не посчитали. Для них вечер удался – раскрутили лошка на бесплатную жрачку. И… – Стой! Водитель точно ведь испугался, когда ты машину узнал, – Саня настойчиво пытался уяснить для себя то, в чем не разобрался. Вряд ли из-за глупости, просто от отсутствия опыта. – Да этот Сергей ни за что перед своими не признается, что зассал. Промолчит, а остальные… в их глазах мы проиграли. – Кстати, а когда ты машину узнал? Как, по номеру? И что за рулем не хозяин? – он бомбардировал вопросами, и Штейну импонировало его, все еще приправленное возбуждением, живое любопытство, сам такой же. Еле-еле притулив на покатую панель тарелку с лимонами, посыпал их солью, сознательно затягивая с ответом. Хотелось покрасоваться «умом и сообразительностью» перед пацаном. – Понимаешь… конкретно тачку у шашлычки узнал, когда – да, номер разглядел. А вот про хозяина… У меня сразу сомнение возникло, что в машине хозяин. Еще когда они за нами со светофора рванули. Предположил, что не по делу едет, и вряд ли хозяина везет. А то, что водила – по башмакам и по его: «ты девушку мою облил». Да все понтующиеся чуваки, которые на дорогах быкуют, главным образом, водителями и оказываются. В общем, сообразил… – Быстро же ты сообразил! – переварив услышанное, весело отметил Саня. Костя не удержался от похвалы себе любимому: – Так кризисная ситуация, я в кризисных всегда быстро думаю. – А хозяин? Скажешь ему? – Не скажу… – значимо помолчал и засмеялся. – Я его и не знаю, видел раза три и то издалека… Юрия Петровича с непроизносимой фамилией, оканчивающейся на «фельд», президента большого регионального банка, он и вправду видел трижды, первый раз – на собрании союза предпринимателей города, куда его шеф отправил послушать очередной бред, второй – на корпоративе у клиентов, и третий совсем недавно, месяца два назад. Когда за Сориным на работу заезжал и ждал его на стоянке. И водитель ждал, гордо куря около новенького блестящего мерседеса. Тогда президент с Лешкой вышли из здания одновременно, и друг пояснил – с Воронцовым господин «фельд» встречался. Вот и запомнил – машина та же, а шофер – другой. – Так ты его просто на понт взял! – в голосе пацана сдержанный смех и восхищение. – На блеф, – уточнил Штейн. – Ну ты и жук! – Жук? – Жук. – Не навозный, надеюсь? – Майский, черный и блестящий… – Вот спасибо, у него же рога… Так и начался идиотский разговор, даже не флирт, а какой-то детский и смешной треп. Который не хотелось прекращать. И безмятежность… Где-то фоном, далеким и абсолютно лишним, в голове крутилось – в машине срач, на полу крошки и кольца лука, на панели липкие пятна от лимонного сока, еще утром не потерпел бы, а сейчас – похуй. Словно окутанные темнотой, слегка разбавленной мягкой подсветкой, укрытые от внешнего мира, только сейчас, только вдвоем. Все же правильно, что Штейн никуда не поехал – ни к себе, а такая мысль возникала, ни к Сане, ни в другое место. Припарковались на обзорной площадке, здесь по пятницам и средам обычно столпотворение – паломничество бесконечных женихов и невест, мерзнущих ради фото с красивым видом. Но в субботу и в девять вечера – никого. Бухта, длинный луч маяка, огни на мачтах, фонари на дорогах, те самые яркие и беспечные вывески-приманки, свет в окнах, стопы на машинах, сливающиеся в одну непрерывную красную ленту – весь город, его субботний пульс, внизу, далеко. Немое кино или китайская стерео картинка, где единственное бесконечное движение – это красная бегущая лента по дороге… Полная иллюзия – ни посторонних звуков, ни запахов – выпадения из реальности, которую нестерпимо хотелось продлить. Еще на минуту, еще на полчаса, еще на стопку текилы… Саня пил, не морщась, одним глотком, чуть запрокидывая голову. Штейн развернулся полубоком, упершись локтем в руль и подперев щеку, завороженно любовался его неясным профилем, скользящими тенями и отсветами. Вот упала тень от ресниц, вот луч маяка выхватил из темноты родинки на щеке и полуулыбку, блеск глаз и черноту зрачков. Пока они шашлыки наяривали – все не съели, не полезло, – пацан смущался, не совсем понимая, как себя вести и что говорить. Наверно, его беспокоил повтор ситуации – опять машина, опять темно. Беспокоил и заводил. Эта внутренняя смесь страха и возбуждения звучала зовом, пряно пахла тестостероном и юностью. И Штейн, распаковывая Маратиковы плошки, готов был ответить на зов – плюнуть на еду, на планы сделать все красиво, по-человечески, без спешки и боли. Странно для самого себя, но не ответил. Как и в прошлый раз – примитивное желание трахнуть пацана перекрывалось желанием полного владения, в котором секс – не самая главная составляющая. Владеть, застолбить территорию, повесить свой флаг или ярлык… «Да, а на ярлыке надпись – пропети оф Штейн…» Костя аж фыркнул, поймав этот бредовый образ, но он и помог охладить страсти. Спросил про больницу, интересно – ходил пацан или нет? Мама не звонила, обиделась, он, Костя, все обещал, обещал, а так до родительского дома и не добрался. Оказывается, ходил. – Вчера, да. Мама твоя… мне очень неудобно перед ней, но она полдня со мной по кабинетам бегала, да и дядя… Вы с ним похожи. Костя засмеялся: – Пузом и бородой? – Глазами и руками! – Руками? – Штейн в упор не помнил, какие руки у дяди Вити, а светлые глаза, да – это фамильное. Попытался отвлечь пацана, переключить его на насущное, только возбуждение стало осязаемым, воздух буквально загустел до духоты. Саня, не ответив, смотрел зачарованно, как Штейн крутит в пальцах стопку. – Ладно, с твоими-то руками что? Что дядя сказал? – На операцию ложиться нужно. Стекло осталось, два осколка. Вот тут, – протянул ребром ладонь, опоясанную по запястью кривым шрамом. Костя потрогал осторожно, ловя себя на желании надавить, почувствовать, причинить боль. – Нихуя себе! Большие? – По полтора сантиметра каждое… Они там перемещаются, медленно, правда, и как бы закапсулированны. Но из-за них вся рука и болит. Представляешь, они за два года поднялись от запястья вверх. Твой дядя сказал, хорошо, что в ладонь пошли… – А с нервами? Ты же говорил, окончания пережаты, – и сам удивился, что запомнил такие подробности. – Ничего уже. Не исправишь. Выписал мне лекарства какие-то, уколы, курсами принимать, но пальцы не будут больше до конца сгибаться. Ругался, – Саня засмеялся, – матерился, тех, кто меня зашивал, коновалами называл. Ничего смешного Костя в этом не увидел, вновь потрогал ладонь, провел по шраму кончиками пальцев. Уроды! Слава богу, хоть рука левая… – Мама твоя, кстати, меня в гости пригласила. – На нее похоже, – значит, маман пацана в оборот взяла, шустро. – Попросила бойлер повесить новый, когда время будет. Я пообещал, ничего? – Пообещал – делай, – догадываясь, что о другом его пацан спрашивает, добавил, – если никаких тайн ей военных выдавать не собираешься. – Нет, конечно… А она знает… ну, про тебя? – Знает, давно. – Кость, – он вновь протянул «о», слегка, не навязчиво, но симпатично, – а как узнала? – Как, как… спалился по глупости и молодости. Давай, накатим лучше, – не вдаваясь в подробности, Штейн волевым решением перевел разговор. И ладонь пришлось отпустить – разлить текилу по стопочкам. Ладонь – отпустил, но руки продолжали соприкасаться, будто случайно – вот Костя передает рюмку, вот, шурша, с панели падает тарелка с лимонами и они одновременно тянутся поймать ее. Не поймали, упала, и дольки лимона, разбрызгивая сок, разлетелись на брюки, на консоль, на пол. Черт! Вот Штейн сыплет соль между большим и указательным пальцем, сначала себе, потом Сане, а потом не успевает насыпать, и Саня дает слизнуть ему со своей руки, а потом по очереди. Приятно, больше, чем приятно… И безмятежно, никаких серьезных тем, те самые междометия и фразы. Горькая текила, соль на ладони, соль на пальцах, соль на губах… Губы прохладные – окна в машине открыты, сквозняк выдувает табачный дым, а язык горячий, напористый. Пацан первый потянулся, не выдержал, не успей Костя его перехватить, так и завалил бы на сидение. Перехватил, не позволил, и инициативу перехватил. Целовался Саня умело, но подчиняться не умел, и поцелуй выходил отнюдь не нежный, нетерпеливый и злой. Распалял в Штейне животные инстинкты, заставляя рычать в губы, он и сам не понял, в какой момент придавил Саню к полностью опущенному креслу, опять чертовски неудобно, но похуй. Саня зарылся пальцами в волосы на затылке. Сжимал короткие пряди, когда губы в губы, когда языки сталкивались, и дергал до боли, когда Костя захватывал его рот – сминая, рвался глубже, до гланд, до жаркого горла. Отрывал Штейна от себя, и все начиналось заново – Саня осторожно скользил самым кончиком языка по кромке зубов, по небу, по нижней губе, пробуя, лаская, а Костя опять срывался – сильнее, жестче. Внутри выло – покори, заставь подчиниться. Надоело, сдавил ладонью горло, фиксируя голову. Под пальцами – бешеный пульс и напряженные мышцы. Непроизвольно сжал сильнее, и Саня замер, застыл, беззвучно выдохнув. Штейн открыл глаза. Наваждение, безумное наваждение – то, что казалось чужой фантазией в гараже: толкнуть к отцовской Ниве, нагнуть, скрутить, то, что ударило в висок выстрелом, вышибая мозги, в машине: черная перчатка на члене, светлые капли спермы, своя сила, чужая слабость – схлынуло. Оставляя жуткое возбуждение и недоумение от собственных реакций. А реакции менялись попеременно от злости до нежности. Злости – на отсутствие слабости, нежности – к щенячьей открытости… Саня смотрел широко и в упор, скользящий луч маяка всполохами отражался в его зрачках. Рвано, шумно дышал. Испугался? Похоже. Фак. Ты – урод. Разжал пальцы, погладил по шее, ныряя в распахнутый ворот толстовки, по ключицам. Прижался губами к виску. Ласковым он, Костя, никогда не был, но… и неконтролируемой агрессии обычно не проявлял. Может, на него так Еремин со своими тараканами подействовал? С виска по щеке, лизнул смешные родинки, коснулся уголка губ, и Саня расслабился, отмер, вновь подался к Штейну… Губы встретились уже без борьбы, поцелуй вышел обещающий, укачивающий на мерных волнах – прилив-отлив, прилив-отлив... Запах. Костя не чувствовал запахов, и так-то курильщик, поэтому обоняние нечуткое, атрофированное. Сейчас же – знал, что запахи есть, кожи, волос, дыхания, чего-то острого, полынного, но нюхом не ощущал. Запахи проникли сразу в подкорку, как будто текилу ввели в кровь инъекцией, и опьянение разом ударило в мозг. Он пьяный, просто пьяный… С усилием заставил себя оторваться, откинуться на свое сидение. Руки подрагивали, и он схватился за руль в попытке унять жажду – подмять под себя, стащить, наконец, с пацана тряпки. С трудом, но удалось. Саня так и продолжал смотреть на него, не моргая, он, кажется, глаза и не закрывал. «Прости», «подожди», «как ты?» – ни одна из этих фраз не подходила моменту. Костя молчал, подспудно злясь на себя за утерянный контроль над ситуацией, зато Саня удивил. – Знаешь… – острым кончиком языка он облизнул губы, воспаленные, блестящие от слюны, Штейну пришлось прикрыть веки, лишь бы не сорваться, – всегда думал, а как это целоваться с… А, ну да, с мужиком… это же его первый раз, забывать не стоит. Вот тут и удивил, продолжив: – … с очкариком? – и засмеялся. С шумом выдохнув, Костя тоже засмеялся. – И как оно? – Не мешали. – Поехали ко мне? – к черту машину, сил терпеть нет. Не дожидаясь ответа, завел хонду, и резко газанув, выехал с того пятака, откуда они обозревали город. На повороте Саню дернуло вбок, пустая бутылка полетела куда-то ему под ноги, туда же – стопки, соль. Плохо, к ссоре… Несся, почти не видя дороги. Молчали, но молчание такое… громкое, будто перед катастрофой, когда «шкалят датчики», причем все. Тахометры, манометры, барометры. Скорости, дистанции, давления. Только затормозив перед большим, трехполосным кольцом, осознал – он позвал пацана к себе?! Домой?! Фааак… Блядь, блядь… Нельзя к себе, никак нельзя. Предчувствий не было, не до них, датчики слишком шкалят, но красный свет светофора впереди как ебаный «кирпич» – стоп! Домой не едь! Позади надрывно сигналили, и Штейн нажал на аварийку, похуй, объедут. Ему нужна минута понять, что не так, что неправильно? В чем опасность? Опасность… опасность! Это чувство в последнее время ассоциировалось с одним… Еремин… блядь, сука, не звонил. Ни вчера, ни сегодня. А это значит… да все что угодно, но исключать его паскудную привычку – контролировать, проверять, ловить на вшивость, нельзя. Домой не едем. Внезапно, пунктиром, еще не мыслью, скорее – отзвуком мысли, пронеслось – не вовремя, опасно и не только для тебя, но и для Сани, не впутывай, остановись, отпусти пацана. Потом найдешь, начнешь с начала, если не пройдет, не забудется… Костя со злости саданул кулаком по рулю, попал по клаксону, пи-пииииии – мерзкий звук… – Где твоя квартира? Куда ехать? Саня, сверкнув исподлобья обидой, сквозь зубы прошипел адрес и отвернулся – почувствовал Костин резкий откат. Штейн отключил аварийку, перестроился, Саня смотрел в окно, и отлично. Не хотелось ловить его обескураженный взгляд. Отвечать на вопросы: что случилось? Почему передумал? Пацан и не спрашивал. Но Костя нутром ощущал его непонимание и возбуждение. Он и сам по-прежнему возбужден до края, по красных мушек перед глазами. Фак, фак, благородство! Да, Штейн, прояви еще раз! Как с Димкой, начни и отступи, и будет тебе счастье… Рулил в обратную сторону, квартиру Саня снял недалеко от Костиных родителей, в такой же старой брежневке. Никакого благородства! Нахуй, он не отступится. Не сможет, точка. – Слушай… я совсем забыл, что ко мне никак не получится… родственник с женой приехал на неделю, – врал первое на ум пришедшее. – Не будем их смущать, да? Саня зло дернул плечом, повернулся, вглядываясь, – Штейн догадывался, о чем он думал: дяденька решил развлечься, потом передумал, а потом снизошел, только вот к себе домой мальчика везти – слишком много чести. Неприятно. И объяснить невозможно, что дело вовсе не в нем, и не в самом Косте, и не в том «где и как». А в осторожности! Припарковавшись около указанного подъезда, Штейн бесстыже улыбнулся, стремясь вернуть настрой, и легко провел рукой по Саниному бедру в направлении паха, а по жесткому шву – с напором. Саня повелся моментально, чуть прогибаясь под Костиной ладонью, не терся, а как будто мышцы, сокращаясь, текли за рукой, такой же бесстыжей, как и улыбка. Костя остановил себя, когда – да блядь, сколько ж на нем слоев одежды, как капуста прям! – прижал ладонь к животу, горячему, твердому, мизинцем подцепив кромку трусов. Вспышкой перед глазами: капли воды на спине, обнаженные грудь и живот, ниже – узкие плавки. Сейчас резинка мягкая, точно не плавки… скорее всего семейники… Завелся и сам, а ведь сильнее, казалось, некуда. Кончиком мизинца касался головки стоящего члена. Саня больно вцепился в его запястье, то ли не давая двинуться ниже, то ли пытаясь удержать себя на пределе. Темнота – видно плохо, одежда мешает, неудобно… – Пошли… – Костя спешил: скорее увидеть, голым, на кровати. Саня кивнул, но как-то медленно и обреченно. С трудом разжал пальцы на запястье, не поправляя торчащую одежду, открыл дверь и вышел, заторможенный, неловкий. Костя и сам, словно во сне, расфокусированный и немного пьяный. Что ему те двести пятьдесят текилы? Ничто. Уже нажал сигналку, закрыв тачку, а потом… Черт… Ладно, презервативы могут быть и у пацана, но смазка… нужна, хорошая и качественная, не то жирное дерьмо, непонятно для чего предназначенное, что в местных аптеках продается. И было бы оно, так и его нет. – У тебя смазка, презики есть? – уточнил, Саня в ответ, показалось – испуганно, мотнул головой: «Нет» Фак, а хотел же, чтобы вышло все красиво и правильно! – Подожди, сейчас, – вновь открыл машину и принялся судорожно вываливать из бардачка: диски, футляр для очков, еще один, какие-то бумажки, перчатки, зажигалки… Лешка в прошлый свой приезд из Кореи привез одноразовые пакетики со смазкой, похожие на презервативы. Они еще ржали – пробники, ага… пробовать и пробовать. Забросил тогда несколько подальше от чужих глаз, и совсем забыл о них. Вот, нашел три штуки, и гондоны нашел, правда, Димкины. Показал добычу Сане, тот смущенно отвел глаза. Смущение рассмешило. Неужели он думал, что отделается дрочкой и детскими играми? Все будет по-взрослому, Саня. Улыбнулся одобряюще: – Ну, веди, показывай, где устроился.