Эпицентр

Шесть лестничных пролетов по девять ступенек – третий этаж, вонь кошатины. Саня отпер простую железную дверь и пропустил Костика вперед. Как-то пацан подрастерял всю прежнюю решительность, безумно нравящуюся Штейну. Не поднимая глаз, снял куртку. Почему-то тут же, в маленькой прихожей, стянул и толстовку через голову. Отлично, капустных слоев на два меньше. Костя иронизировал привычно, про себя. Расшнуровывая ботинки, заметил, как Саня, стащив пятка о пятку кроссовки, быстро поддернул носок за большой палец – дырку спрятал. Смешной… может, поэтому ему и неловко? Подобные мелочи способны вывести из равновесия. Костя стоял посредине коридора, в задумчивости пялясь на Санины носки, тот замер, только переминался с ноги на ногу. Но Штейну было не до него, то есть член стоял и мысль одна: необходимо стремительно перейти к главному. Лишь бы не осматриваться по сторонам, ни в коем случае. Привалил пацана к стене между дверью и кривой деревянной вешалкой для одежды, целовал настойчиво, прижимаясь пахом, забираясь под футболку, и что там под ней? Майка? Зачем? Оглаживал грубовато поясницу, бока, губами прикусывал ключицы. Но не чувствовал ни вкуса, ни запаха. То есть, запахов вокруг достаточно – тяжелого табачного, въевшегося в пожелтелые обои и краску, сверху прибитого приторным освежителем, старой мебели, плохой канализации. Не то, чтобы противно, нет, просто… помнил Штейн такие съемные хаты, они все, как близнецы. Знал, что зайдет в комнату и увидит знакомый антураж, за десять лет ничего не изменилось – такие же обожженный стол и расшатанные стулья, такое же пыльное кресло, может, лишь обивка другая, пустая массивная стенка «Омега» и такой же продавленный диван. Целовал, гладил… злясь на себя за неуместный реверс в прошлое. И только, когда уловил – Саня почти не шевелится, отвечает, да, но сам инициативу не проявляет, похож на послушную куклу, дошло – он, Костя, все делает неправильно. Не хватает ему такта и, видимо, чувствительности, привык к схеме – пришел, разделся, или не обязательно, трахнул, ушел. Впрочем, можно и сейчас так же поступить – желание к тому и подстегивало, только… грубо сорвать эту «розу» – это… бездарно просрать чудо или подарок... Пусть декорации те же, он, Штейн, не Вардан, а Саня совсем не похож на девятнадцатилетнего Костю, нет в нем ни эпатажности, ни излишней самоуверенности, ни юношеской жадности до впечатлений. Они разные. Дал себе мысленно оплеуху: что за нахуй? и внезапно состояние «будто во сне» сменилось острым ощущением реальности. Отпустил, отошел. И заговорил. Находя правильные слова, отвлекая Саню, уводя в сторону от мыслей о сексе. Он, Костя, облажался изначально. Видимо, ему не хватило напора, страсти, которая внесла бы их на третий этаж и опустила прямо на кровать. Пока ехали, покачал Саню на качелях – едем-не едем, конкретикой напугал, да еще и сам брякнулся не в тему куда-то в прошлое, и все это выбило пацана из колеи, заставило нервничать и бояться. Ни следа от безмятежности не осталось. Вот и заговорил, чтобы вернуть утраченную легкость, правда, возбуждение мешало. Но ему давно не двадцать, справится. Хрипло выдавил: – Сань, показывай свои хоромы. И пацан показал, да что там показывать – одна комнатушка четыре на четыре, и стенка в наличии, и круглый стол с отпечатком утюга. С диваном Костя ошибся, его не было, зато у окна стояла полуторная кровать, заправленная клетчатым пледом. Кухонька, где из техники – старая плита, чайник и холодильник «Бирюса». – Сильно гудит? – в Костином представлении такая рухлядь должна не только гудеть, но и по полу ездить. – Не знаю еще, он выключен. Пустой. – О, зря тогда мы шашлыки из машины не забрали. Ладно, утром, – и пацан заулыбался, осторожно, уголками губ, и глаза посветлели. Ты, Штейн, на верном пути. – А кофе тут есть? – кофе лишним не будет, попить, подуспокоиться. И самому, и пацану. – Только растворимый. Ты такой пьешь? – Рискну. Саня ставил чайник, наливал в чистые белые кружки: кофе – Штейну, себе – чай, даже не такой черный, как прошлый раз, а Костя наблюдал за ним, сидя на табуретке за маленьким, покрытым цветастой клеенкой, столиком. Запах кофе перебил все остальные, и это хорошо. Хорошо. Правильно. Уютно, невзирая на убогую обстановку. И уют создавал Саня, одним своим присутствием. Он вроде спокойно занимался мелкими делами, но быстрые жесты и покрасневшие скулы выдавали нервное и физическое напряжение. Пока пили-курили, несколько раз срывался – Костя не понял зачем – в туалет или ванну, они вроде совмещены. А спрашивать… фак, нет, не станет, и так разговор не клеился, легкость не возвращалась. К собственному стыду, вопрос – а нужен ли он, Штейн, тут вообще или уютно только ему? – возник в последнюю очередь. Костя даже идиотски хихикнул – самомнение зашкаливает, однако… – Слушай, может я поеду? – пересилил себя, спросил, с глупым страхом ожидая ответа: «Езжай», но пацан вскинулся норовисто, табуретка под ним заскрипела, так он к Штейну подался. Вцепился в Костину руку, и заалел, зацвел румянцем от ключиц и до кончиков ушей. Ясно, ответ «Нет». Костя осторожно руку вытянул, но не отпустил, а переплел пальцы – смотрелось странно, у пацана ладонь только казалась широкой, а на самом деле вполне гармонировала с ростом, с запястной костью. И вовсе не уродливая, пальцы длинные, ногти узкие и лунки не короткие, аккуратные по форме – Штейн эстетически не любил короткие лунки, – просто неухоженная. – Тогда объясни, что с тобой? Ты боишься? – пора вспомнить, что ему почти тридцать, а Сане… где-то двадцать, и он – сопляк. Саня помолчал, а потом неожиданно со злостью, то ли на Штейна, то ли на себя, выпалил: – Я здесь первый раз ночую! – И? – не понял Костя. – Так я почти месяц на квартире у Алексея жил, – с явной неохотой пояснил, правда Штейн опять не понял. – И? Теперь взгляд Сани выражал: что ты заладил, и да и! Но Костя вопросительно заломил бровь, настаивая на продолжении. – Там же мыться негде было… То есть, полностью негде. Ааа, дошло… фак! Штейн, ты точно идиот, ларчик-то просто открывался. Ты ему о смазке и гондонах, а бедный пацан – о помыться. Кто о чем, а вшивый о бане, буквально. Хотелось заржать в голос. – Хочешь сказать, что ты не опробовал Лешкину супер-джакузи? Не верю! – Костя все же рассмеялся, не вытерпел. И Саня засмеялся в ответ. Наконец-то. Его попустило от шутки и смеха. – Зря не веришь, ни джакузи, ни душевую. Там же все датчики и кнопочки еще пленкой заклеены, видно было бы. И как-то… нехорошо это… У Кости от смеха запотели очки, снял их и посмотрел на пацана. Знал, что без очков у него совсем другие глаза, совсем другой взгляд – более открытый, мягкий. – Сань, ты иди тогда, мойся, делай что нужно. Я никуда не денусь. Пацан фыркнул: – Вода еще не нагрелась, минут через пятнадцать потеплее станет, и пойду. – Хорошо… – спокойно и легко улыбаясь, Костя отпил кофе и принялся расспрашивать пацана: о квартире – сколько платит, оказалось пять тысяч в месяц, и это еще дешево; на какое время снял – на полгода пока; как с Женькой расстался – напряженно; все ли необходимое есть, кастрюли там, простыни-пододеяльники… Саня рассказывал, явно от цели отвлекшись, а Штейн… Черт! Черт! Чистый, грязный… Вот похуй, абсолютно. Глупая условность, которая давно для Кости не имела особого значения. Или он привык – те, с кем он трахался, умели решать проблемы гигиены или заранее, или легко встраивая в схему секса. Мальчики-колокольчики Костю не интересовали. Ровесники, чуть младше его самого, или чуть старше, желательно, опытные, это да… Молодое мясо не было его страстью – малолетки казались скучными, неискренними, доступными – банальной покупкой. А тут, надо же… Болтал о ерунде, смеялся, но, старайся-не старайся, сдерживал себя из последних сил. И смех только усугублял желание, делая его каким-то пьяным, пузырящимся, бурлящим. Как шампанское… Жаль, не напились по-настоящему, проще было бы им обоим. И первые два пункта плана: «питиё и мордобитиё» практически провалены. Третий про «порево» не проебать бы. Почти каламбурчик… Ха-ха… Когда Саня, наконец, отправился мыться, от смущения не осталось и следа. Наоборот, в глазах появился горячечный лихорадочный блеск, улыбка стала шалой и самоубийственно-решительной. Прихватив полотенце, показал Косте, где лежит постельное – хозяйка оставила целую гору наглаженного белья. Стопка белых, жестких, с забытым запахом лаванды, простыней окончательно примирила Штейна с убогой остановкой, даже неприятная вонь затхлости перестала дергать за нерв. Застелил кровать, неспеша разделся до трусов, педантично сложил брюки, футболку, носки на блеклое, а когда-то сочно-зеленое, кресло. Выключил верхний свет и включил помятый временем бумажный торшер на столике. Понюхал подмышкой – пахло дезодорантом, да и намытый он сегодня, даже в антисептике бассейна отмоченный. Приготовил, достав из кармана брюк, презервативы и те три пакетика смазки, которые испугали Саню. Посмеялся про себя – три… он явно себе льстит… Заодно и зажевал две пластинки «Орбита». Зато теперь все правильно – на кровати, на чистых простынях, без спешки, без боли… Как и хотел. Но… правильно не получилось… Он все испортил. Зачем-то – да от нетерпежа, а не зачем-то – ввалился через десять минут ожидания к Сане. Поторопить, наверное… Тот как раз вытирался. Очень высокий, и бортик чугунной лоханки ему по голень. Пацан оперся на него коленями, чуть присев и прогнувшись в пояснице. Эта картинка… одновременно невинная и пошлая, сорвала резьбу… Не отдавая себе отчета, не думая, Штейн подошел вплотную, почти уткнулся носом куда-то под грудину. Полюбоваться длинными ногами, узкими бедрами, суховатыми мышцами, потом успеет, того, что перед глазами – стоило лишь скосить вниз взгляд – вполне достаточно… Член, большой, но все равно какой-то… юный… не изработавшийся… непотасканный, невозможно подобрать правильное определение, стоял так, что хоть полотенце на него вешай. Влажные нестриженные завитки волос, блестящая головка… Сорвало. Саня попытался прикрыться, прижал ладонью ствол, дышал… жарко, и сам жаркий, раскаленный просто… Штейн провел языком по животу, нырнул в пупок, нетерпеливо откинул Санину руку. Невесомо поцеловал в навершие и жадно накрыл губами… Услышал стон, Санины ладони сжали плечи, больно, крепко. И неудобно, на колени не встать, Штейн не дотянется, пришлось ему изогнуться буквой «зю», но похуй… Член скользнул на язык… как родной, как к себе домой. Костя не старался поразить умением, о пацане он вообще не думал, слишком захвачен процессом – обработать языком всю длину от основания до головки, посмаковать ощущения – нежная тонкая кожа и громкий пульс в вене, который отдается где-то в гипофизе, снося крышу. Жестко обняв губами, забрать в себя полностью, уткнуться в пах, вдохнуть… апельсины… Пахло апельсинами и потом, мускусом, намывайся-не намывайся, а он въелся в волосы… Вверх-вниз, то полностью выпуская – губы смешно и похабно чмокали, то снова – впустить до гланд, еще глубже… Саня, не контролируя себя, начал резко и хаотично вбиваться, стискивая за плечи, благо, за голову не хватал. Но Костя не пытался сдержать – лишь придерживал, чтобы не упал, чувствуя, как дрожат бедра, сначала мелко, потом все сильнее… Слюны – плюхает во рту целый океан, член бьет в глотку… но… вот она, сила настроя или страсть… поза – говно, а ни тошноты, ни спазмов, идет как по маслу. Саня кончил, тихо и неожиданно – ни криков, ни хрипов, ни стонов. Выстрел спермой прямо в глотку, один залп, второй, его сотрясла дрожь, а бедра по инерции продолжали вколачивать ствол… Костя и сам чуть не улетел, прям как сопляк, и себя не перехватишь – пацана держать приходится, чтобы не свалился. Ноги обмякли, и он начал съезжать вниз… Блядь, сам рухнет и пацана уронит… От резкого подъема поплыло перед глазами, Костя мотнул головой, и очки сползли на кончик носа. Фааак! Он опять не снял очки… Обнял Саню за поясницу, крепко прижал к себе, тот смотрел широко-открытыми глазами, зрачки, как черные воронки… Гладил, нежно, успокаивая, не только Саню, но и себя, яйца ломило и трусы душили, но снять, притронуться к себе – рискованно… Позорно спустить в трусы не по годам Косте. Помог выбраться из ванны, Саню штормило, но взгляд обрел осмысленность. Он сам потянулся за поцелуем, сперва осторожно, а потом распробовал… себя, свой вкус, и его охватила бешеная, необузданная жадность. Он буквально вынес Штейна из той каморки, что была здесь за ванную комнату, и уронил, вдавливая всей тяжестью в кровать. Очки отлетели куда-то под кресло. Жесткий, острый – локти, колени – ни фига не трепетный и не стеснительный. Как будто дорвался до бесплатного… Красиво не получилось. Саня впивался в плечи и шею губами, мял ладонями бедра, ерзал, терся стояком… Черт молодой, как у него быстро… Стянул с Кости трусы и завис на секунду, облизнув губы. Костя вмиг догадался, что он удумал, решительный! Остановил, удержал, попытался перевернуть. Дал порулить и будет, пацан такой – замешкаешься, и выебет, не глядя. Саня сопротивлялся, не мог понять, что Штейн от него хочет. Его вело, настойчиво, но тихо – лишь шумное дыхание вспарывало тишину. Блядь, блядь… подтянул повыше, обхватил лицо – заставил посмотреть на себя, и мягко поцеловал, стирая жадность нежностью, не стремясь захватить, подчинить. Пацан чуть ослабил напор, подстраиваясь под Костин неспешный ритм – без нетерпения лизнуть уголок рта, провести языком по верхней губе, по нижней, чмокнуть легкомысленно в кончик носа. Слегка царапая, огладить спину, чувствуя каждый позвонок и сильные мышцы. Перевернуть, сначала на бок, перекатиться, встать на колени… Целуя, упиваясь кожей, не шелковой, нет, и не бархатной – Саня был абсолютно безволос, даже пушка не ощущалось, и не атласной. Под ладонями сатин, мягкий и теплый… Заставил пацана улечься на спину, не наваливаясь, соблюдая дистанцию – в действии только губы и ладони, развел в стороны ноги. Отвлекая, прикусил сосок – пацан дернулся, его выгнуло, и Костя подцепил бедра, устраиваясь посредине. Вот так, пока все хорошо… Штейн приручал его, молодого и горячего, стараясь не спугнуть. В самом контроля осталось чуть-чуть и маленько, не сопротивлялся бы больше, а то – Костя не выдержит… Нащупал пакетик со смазкой, чтобы под рукой был. Еще шире развел бедра, не прекращая ласкать губами – грудь, живот, ниже. Ярко-выраженная паховая мышца, тогда, в бассейне ее отметил, каменная, напряженная. Истекающий член оставляет мокрые разводы на щеках, Костя дует на головку – Саня стонет, почти неслышно. Он, вообще, молчаливый… Мошонка у него поджата – яйца так втянуты в пах, как будто их нет, и промежность гладкая, нежная… У Кости потекла слюна, буквально, вот теперь безумие охватило его – задрать повыше бедра, посмотреть на дырочку… Ни волосинки… крохотная, розовая… Он все испортил – пальцами прошелся по промежности, осторожно потер вокруг, и не удержался – ткнулся пальцем сразу на фалангу. Саня дернулся, брыкнул норовисто, с силой пнув Костю в больное плечо. Нахуй! Все! Тормоза слетели. Штейн, позабыв о «красиво и правильно», с отмашкой хлестанул пацана по ляжке: – Да блядь, лежи ты уже, не дергайся! – прохрипел зло. Саня застыл, лишь грудная клетка вздымалась мехами. Не сопротивлялся и не шевелился. Ну и славно! Заебало уже… Дальше… плохо было дальше… то есть, Косте – охуенно хорошо, а вот пацану… Фааак! Эти ебаные пакетики, и кто их придумал, нихуя не рвутся! Попытался откусить край, противно скрипнула фольга на зубах, выдавил из одного, потом – да и не жалко смазки – из второго. Она капала с рук Сане на тонкую кожу под яйцами, и он вздрагивал, как от ожога. Скользкий палец с трудом проник вовнутрь, пацан зажат чудовищно, и Штейн снова хлестанул его, не сколько больно, сколько обидно… Подействовало, пацан чуть расслабился, вошел один палец, потом и второй, растянул, насколько терпения хватило. Быстро натянув презерватив, толкнулся. На нежность, на осторожность и аккуратность не осталось ни сил, ни… сил! Знал, что Сане больно – он не стонал, не хрипел, тихо-тихо скулил, сжимая простыню в кулаках, но Штейн не мог остановиться, резким движением вогнал член. Пацан перестал дышать, захлебнувшись криком. – Дыши, дыши… Давай же! – грубо скомандовал Костя. Тот послушался, задышал, глубоко и шумно. Снова накрыло то темное, жестокое, что выворачивало мозги наизнанку, да и пацан своим поведением провоцировал – нет, чтобы соответствовать стереотипам, спокойно позволить себя выебать, оказался слишком напористым, слишком по-мужски агрессивным. Совсем не девочкой. И это было классно… нереально классно… Сильный, жаркий, до боли тугой, скулящий… Штейн продержался минут пять от силы и взорвался с протяжным рыком, рухнул на Саню, продолжая кончать… кончать… кончать бесконечно долго, острое наслаждение заставляло член сокращаться вхолостую, а сердце молотом грохотать в груди. И ни одной мысли… Ему не просто хорошо, ему – так, как никогда хорошо... Так и лежал, упираясь лбом в Санино плечо, тот не пытался его спихнуть. Терпел. Все перетерпел. Фааак! Ты – сволочь! Надо подняться, вытащить член из задницы, а он снова пульсировал подкатывающим – тут же, не отходя от кассы, так сказать, еще и над пацаном смеялся – возбуждением. Было бы все иначе, он бы с радостью на второй заход пошел, да вот пацан… Черт, он, конечно, не кончил. Костя поднял голову, с опаской посмотрел на Саню… тот уставился в потолок застывшим взглядом. В уголках глаз сверкала влага – непролитые слезы. Штейн нежно – щемящая нежность рвала нутро, слов не хватало – стер слезы, откатился. Со страхом стянул презерватив, но на нем – ничего. Дернулся посмотреть, проверить, а вдруг порвал? Мог, легко. Остановил себя, зная, что Саня не позволит. Он так и пялился в потолок, не обращая внимания на Штейна и его дерганье. Хотелось шептать: прости, прости, прости… Ага, Еремина вспомни, как тебе его «прости» были нужны… Не говорить, делать, слова ничто. Действуя инстинктивно, ласково огладил руки по предплечьям, разжал кулаки – пацан так и продолжал стискивать простынь – поцеловал обе ладони поочередно, прикусил шрам на запястье и переплел пальцы. Саня ответил легким пожатием – среагировал. Дальше, проще. Все-таки, молодость, гормоны, да и пацан к нему неравнодушен. Вялый член оживал на глазах, Костя старался, включил все свое мастерство – склонившись к паху, без участия рук, сосал жестко, ритмично, добиваясь быстрой разрядки – смыть оргазмом боль и обиду, заслужить прощение… Запах… сводил с ума, сквозь латекс, аромат смазки и апельсинов, пробивался другой – юный, чистый… Второй раз за вечер глотая сперму, понял – дрочки ему не избежать… по-другому не выйдет. Второй раз кончая, выжимая последние капли под темным расплавленным взглядом Сани, понял – ему мало… отчаянно мало… Нахуй, даже если пацан захочет от него избавиться, даже если соберет его барахло и выкинет из окна, он не уйдет. Пока не насытит голод и жажду… – Попить принести? – Саня осторожно выбрался из кровати – вопреки всему, в себя он пришел быстрее Штейна. Его шатало, голос дрожал – срывался на высокие тона, но… вопрос принес облегчение, легкость и надежду. Звучал прощением. Нет, Штейн, ты все-таки гад, но не безнадежный… ТВС