***
В дверь на третьем этаже он постучал в половину восьмого вечера. Штейн жадно и отчаянно верил – в то, что Саня откроет, в то, что ощущение нереальности мира развеется, стоит им встретиться. Саня открыл, мир обрел устойчивость. Костя тонул в тумане, а его выдернули за шкирку. Выдернули – свет в коридоре, Саня, прячущий радость за суровостью, запахи. Соединили в единое целое прошлое, настоящее и будущее. Пацан сбежал в комнату, буркнув: «Привет», не дожидаясь, пока Костя разуется-разденется. И хорошо. Штейн, закрепляя якоря реальности, цеплялся за ритуалы – аккуратно носок к носку поставил туфли, посмотрел на себя в зеркало, прочесал волосы пальцами, поправил очки. Без часов рука казалась непривычно голой. В квартире что-то изменилось. Затхлой вони стало меньше, зато появились запахи хлорки, еды, дезодоранта – запахи уборки и обжитости. Саня сидел на кровати с ногами, обнимая колени и щелкая джойстиком. Знакомые щелчки оказались последним якорем, убедившим – именно здесь и сейчас сосредоточилась реальная реальность. А сегодняшний день – горячечный бред сумасшедшего. К черту! К черту – мало! Нахуй! Заебало все! Штейн с наслаждением, от души матерился про себя. «Заебало все» он радостно проговорил вслух, смакуя на языке буквы. Саня посмотрел удивленно из-под челки и улыбнулся краем рта. Его показное равнодушие не смущало – где-то Костя и догадывался, что пацан не станет скакать, суетиться и открыто проявлять чувства. Он мерцал спокойным счастьем. Раньше бы Штейн подумал – «кажется, мерцал» или «как будто мерцал», условно-предположительно, теперь же знал, видел свет, без условностей и предположений. Ха, все-таки безумие – опасная штука… Костя уселся в кресло, сначала – скромно, а потом – развалился, закинув ноги на подлокотник. – Во что играешь? – Ты уже спрашивал. – Ты же не ответил. – В «Томб райдер два». – А по-русски? Саня хмыкнул, но пояснил: – Расхитительница гробниц. – О, это про даму в шортиках? Сексуально прыгает. Пацан быстро покосился на Костю, с азартом защелкал кнопками, и дама на экране совершила кульбит над пропастью, долетела до стены и смешно поползла, хватаясь за уступы. Нарисованная коса в такт движению била по спине. Несколько минут Костя увлеченно наблюдал за скачками и прыжками, сжимая губы, когда Саня чертыхался, а дама – падала, разбиваясь. – Хочешь? – заметив его интерес, пацан протянул джойстик. – Нее, – Костя протестующе поднял руки, – я вырос из таких игр… а тебе в самый раз. Игрушки, машинки, детские забавы. Саня прищурил глаза, моргнул, и напряженно усмехнулся: – Вижу, ты где-то поиграл во взрослые игры… – он кивнул на Костину правую руку, отсвечивающую сбитыми костяшками. Штейн и забыл – боль не тревожила, вот и забыл, глупо под насмешку подставился. Покрутил запястьем, сжав-разжав кулак, полюбовался на ссадины. – Со стенкой воевал, – не набивая себе орденов, признался Штейн. Внезапно захотелось рассказать, поделиться ношей, Саня, он – сильный, с ним можно разделить и боль, и бред, и страх. Пополам, на двоих… Да выглядеть будет жалко, а Косте не нужно жалости. Не заслужил. Поняв, что продолжения рассказа не последует, Саня отложил джойстик – нарисованная дама так и валялась на дне пропасти сломанной куклой – потянулся, перехватил ладонь, перевернул. И подул на ссадины. Поплыл, Константин Сергеевич Штейн, без семи месяцев тридцатилетний финансовый пока еще директор ЗАО «Звезда», поплыл соплями от детского – подул на ссадины. Фааак! Костя отдернул руку, сжал кулак. – Значит, восемнадцать… Да, Сань? Ты почему мне не сказал? Пацан взъярился мгновенно – у него потемнели глаза, широкий рот вытянулся в одну линию с бровями. – А ты спрашивал? И как, по твоему, я должен был сказать – привет, я Александр Беженец, мне восемнадцать лет, пошли потрахаемся? Так? – Стой, подожди… Александр и дальше? – мысленно соглашаясь с упреками пацана, Костя не уловил часть фразы. – Беженец, фамилия у меня такая… – Саня ссутулился, схватился за джойстик, и, обняв колени, с удвоенной силой защелкал кнопками. Обиделся. А Костя не удержался, беззаботно – первый раз за дебильный день – рассмеялся. – Сань… – пацан сосредоточенно вперился в экран, игнорируя Штейна. – Ну-у-у, Сань… нормальная фамилия. Саня не реагировал. Костя, вытянув ногу, осторожно пихнул его в бедро. Не реагировал. – Эй, Беженец, не убегай, а? – ткнул посильнее, и от улыбки у пацана родинки на щеке прыгнули вверх. – Носки – прикольные, а шутка тупая. У каждого придурка только на неё ума и достает. Костя, смеясь про себя – и куда девался пиетет? похоже, он умудрился свалиться с пьедестала, – пихнул Саню от всей души. Не больно, но ощутимо. Пацан зло усмехнулся и неожиданно дернул Штейна за лодыжку. Костя успел вцепиться в подлокотники, чтобы позорно не слететь на пол. – Ах, так! – изобразив чудеса акробатики, вывернулся и свободной ногой подсек Саню под согнутыми коленями, выбивая пятки с кровати. Услышал грохот – джойстик закономерно отлетел на пол, и они закономерно свалились – Костя все же съехал жопой с кресла, а Саня, спружинив на пятках, коленями рухнул в аккурат перед лицом. От борьбы штаны, и так державшиеся на честном слове, сползли до бедер, под ними – очередные семейники. Забавляясь, Костя стащил за резинку… Стащил бы, вчера, а сейчас потянулся в порыве и уронил вяло руку. Саня ждал прикосновения – контролируя борьбу, усек порыв, подался навстречу и замер. Но всплеск веселья и возня забрали остаточную энергию, и Костя откинул голову на кресло, прекращая сопротивление. Как экранная сломанная кукла или разобранный манекен: руки – тут, ноги – там, а голова – вообще отвалилась. Напугал пацана, идиот. – Кость? Ты чего? – Саня с быстротой радара почуял и вялость, и отказ от шутливой, острящей предвкушением, борьбы. В его голосе сквозил страх, а в прикосновениях – осторожность. Штейн, превозмогая позорную слабость, качнул головой, показал палец – дай мне минутку… Пацан не дал, встряхнул за плечи, лихорадочно ощупал затылок, виски. – Да не, стой. Целый я, нормально все, – до Кости дошел смысл манипуляций, когда Саня задрал футболку и жестко ощупал по ребрам. – Сейчас встану. – Блин, ты меня испугал! – пацан привалился рядом, толкнув бедром, хохотнул нервно: – Подумал, та стенка тебя победила. – Неее, она была из гипсокартона, слабая, но шершавая. Ну, ты знаешь, штукатурка венецианская… – зачем-то пустился в объяснения Штейн. Саня вновь взял его за правую руку, посмотрел, будто проверяя Костины слова, и кивнул – костяшки и впрямь скорее стерты, чем разбиты. – А с губой что? – вот же, заметил, зоркий! Но на эту правду – сказать, прикусил, чтоб не дать себе разреветься девчонкой – Кости не хватило: – Ерунда, весна, авитаминоз, лопнула просто… Сейчас встану. Костя продолжал валяться на полу, закинув голову на сидушку кресла. Ни о чем не спрашивая, ничего не говоря, Саня сидел рядом, продолжая сжимать руку. От него, как по капельнице – Костя поморщился, отгоняя ненужные сравнения, – вливалась в вены теплая сила. Хорошо. Правильно. Реально. Еще пару мгновений, зарядиться чужой силой, насладиться молчанием, и он встанет. Встал, поправил задравшуюся футболку, но заряда хватило лишь завалиться на кровать, повернуться на бок и похлопать рядом. – Давай, садись. Поднимай свою даму и в чем суть расскажи. Пацан посмотрел внимательно, задумчиво и, кивнув, соглашаясь, устроился в прежней позе – на кровати с ногами, обнимая колени, – защелкал джойстиком. Голос, щелчки, голос, щелчки. Щелк-щелк, щелк-щелк…***
Если бы следующий день оказался калькой с предыдущего, Костя знал – он бы слег от психоза. Но день прошел как во сне. Уже не кошмарном, но сне. Где Костя совершал привычные действия: курил с Леркой, индифферентно наблюдал за плясками Любаши, советовался с Треской, обедал с Труновым. Говорил, улыбался, в нужных местах – злился, в нужных – насмешничал. И чувствовал себя героем моноспектакля – он один на сцене, театр знакомый, зал – полный, но ему глубоко насрать на зрителей. Он утомился любой славой и ему не нужны ни аплодисменты, ни уколы критиков. Ничего не ждал, ничего не хотел. Приглашение Трунова пообедать не удивило, им стоило обсудить в рамках пьесы пару моментов, а сам обед прошел без эмоций, в рутинном режиме. Утром, уехав от Сани в шесть, Костя успел заскочить домой. Помылся, надел серый костюм и без пяти девять проехал проходную «Звезды». Спектакль начался. И закончился ровно по рабочему графику – в шесть ноль-ноль. Гремела колесами, нарушая скоростные ограничения, по понтону хонда, и ритмичный грохот прогонял сон. Четче стали звуки, острее – запахи, крепче – сигареты, а эмоции – объемнее. Последним огрызком сна был его звонок Вере – любопытство вернулось вместе со способностью ощущать реальность. Ереминская жена ответила не сразу, а когда отозвалась – отвечала муторно и неконкретно. Но Штейна интересовала ситуация с Сашкиными друзьями – сложная схема с Олегом, с Аликом требовала от Еремина знакомств, и если не денег, то взаимных услуг. И то, что Костя узнал в больнице вчера – узнал, но не проанализировал, и то, что Сашка говорил сам – противоречило одно другому. С трудом, направляя вопросами, Штейн все же выяснил следующее – старые знакомые у Еремина остались, кто в УВД, кто по райотделам. Но тесной дружбы он ни с кем не водил, стоящих связей не имел, потому что на лапу – по убеждению Веры – не брал. По крайней мере – денег в семье не водилось. В это Костя поверить не мог – нет таких ментов, кто не берет. Это – система. Но… все зависит от ситуации – в городскую команду Еремин за год так и не влился, факт. «Слишком принципиальный» – веский повод для сослуживцев не любить майора Еремина. Первая часть головоломки сложилась, когда Костя, свернув к центральному рынку, заметил несколько опустевших магазинчиков. Штейн бывал на рынке исключительно по делу, китайское и польское тряпье его не прельщало. Но в начале седьмого вечера тут всегда было людно – спешили последние покупатели, бегали с тележками грузчики, злились продавцы – день кончался, а покупашек привалило. Теперь же на рынке царило странное уныние. Догадка требовала подтверждения, и Костя через цепочку в четыре звонка убедился в ее истинности: – А ты чо спрашиваешь? Ты же с Яриком вроде общаешься, у него и выясни. Говорят, он в доле, – удивленно отреагировал на вопрос одноклассник Штейна, третий номер в цепочке. – О, Костян, старичок, ты как? Что-то тебя не видно последнее время в Стекляшке. Вчера был?! А меня вчера не было! – Ярик, четвертый и последний номер в полезном списке звонков, идиотски заржал. И долго пытал – в чем скрытый смысл интереса, а когда узнал, снова заржал. – Ты со своим заводом от жизни отстал. Ну так давим всех, ну, ты знаешь, по схеме… Потихонечку, полегонечку – менты, налогивики, сэс, пожарная… Нах нам выкупать их сараи, чем больше смотаются сами, тем нам дешевле. Вот твоя баба и попала. Наверно, у нее площадей было много, а срок аренды к концу подходил. Таких первых и выдавливали. Кто со мной? Много будешь знать… да, ладно, Костян, основная доля у… – Ярик назвал фамилию мэра, еще двоих из городской администрации, – я там так, сбоку припеку, повезло. Проект уже утвердили, полгода – и не будет центрального рынка. А будет гипермаркет. Но ты, типа, не особо об этом… Да ладно, я верю. Встретимся, может, что замутим… Давай. В общем, ларчик просто открывался – ничего личного в наезде на Олежкину маман не было, пала первой жертвой очередного раздела кормушек. Жуткой тайной информация не являлась, то есть, кому следовало – те знали, и Еремин вполне мог узнать по специфике службы. Блеф, понт. Смех, вырвавшийся у Штейна, смахивал на быдловской ржач Ярика. Га-га-га и еще три раза. Костя Штейн, виртуоз обмана, сам попался в ловушку умелой лжи, вплетенной в правду. Интересно, а чем обернется Аликов арест, если он, Костя, начнет выяснять правду? Тоже блефом? Или нет? Костя все еще ржал, вытирая выступившие слезы, когда понял – ему страшно. Первый раз – по-настоящему, до холодного пота. Не так, как раньше – за себя, за жопу, за возможные унижения. Страшно – за жизнь. Потому что коррумпированный мент, работающий в системе – понятно и имеет рычаги управления. Пусть Костя их, рычагов, и не видел пока, но найти надеялся. По идее, бояться человека, обладающего такими возможностями, чтобы устроить и уезд Олега, и арест Алика, следовало больше… Но Еремин – умелый кукловод, не просто одержимый, он, в довесок, и социопат без понятных Косте мотивов – жажды наживы, стремления к карьере, страха за семью. У него вообще нет слабостей. Нет слабостей – нет рычагов. Надежда – улетучилась, а реальность опять стала растворяться в кошмарном сне. Наплевав на правила, объехал вечернюю пробку по обочине, прибавил газу и набрал Саню. – Я еду. Что-нибудь поесть купить или закажем доставку? – Нее, не нужно ничего. Еды полно, – голос пацана выдавал радость и смущение. – Ну, ока тогда. Ока или нет, но прийти пустым – все-таки жлобство. Поэтому Штейн заскочил по пути в торговый центр. Хотел – по-быстрому, а в итоге проторчал в магазине почти час. Набрал полную корзину: несколько видов сыров, колбасу, хлеб, себе – кофе нормальный, сигареты. Купил простую стеклянную пепельницу и упаковку черных носков с разноцветными полосками у резинки, гель для душа с нейтральным запахом, повертел в руках станок для бритья и повесил обратно на стенд, а вот зубную щетку и пасту – бросил в корзину. У вешалок с трусами-футболками засомневался – разумно бы взять пару футболок, чтобы переодеться, не в белой же рубашке у пацана рассекать, но… рука не поднималась на дешевку. Преодолел себя, снял с вешалки что-то черное, без рисунка. Выстоял очередь к кассе, и, расплачиваясь, внезапно обнаружил пустоту в портмоне. Абсолютную. По карманам – и в них пусто. Паника накатила мгновенно, глупая и нерациональная. Да поставь корзину и иди, мало ли что в жизни бывает у приличных людей! И пусть за спиной раздаются вздохи – очередь задерживалась, и смешки, пусть… Должно быть похуй, но не было – стремно до одури, и паника закрутила кишки в тошнотворный узел. Слава богу, что не поперся по бутикам, а сначала завернул за продуктами. Набрал бы пафосных шмоток и облажался! – О, а терминал банковский у вас стоит? – черт, он – придурок, у него же есть карточка, только пользоваться ей в родном городе еще не приходилось, для поездок оформил когда-то. Парень-продавец, до этого с мастерски сохранявший на лице вежливость, с облегчением улыбнулся: – Есть, неделю назад поставили. Но нужно или Мастер-кард или… – парень назвал местный банк, выпускающий какие-то левые, действующие исключительно в России, карты. Паника отпустила, Костя протянул черную с серебром – повезло, именно мастер-кардовскую – карточку и даже пин-код вспомнил слету. Терминал тихо щелкал в ожидании связи, очередь примолкла, паника схлынула. Но призрак безденежья добавил еще один к утрамбованным под внешним спокойствием виткам – словно жирный питон, то сжимая, то разжимая кольца, обвил позвоночник – страха за жизнь, страха за будущее, страха за настоящее. Еще один повод для истерики. Загружая пакеты в багажник, Костя попытался вернуться к привычному рационализму. Он просто поиздержался за этот месяц, тратил бабло так, словно впереди не светила потеря работы, а труновские деньги уже красиво отсвечивали нулями на балансе счета. Кого-то губят бабы, кого-то водка, а Костю Штейна погубит излишняя самоуверенность. Костя натянул перчатки и усмехнулся – бабы ему точно не грозят, водку тоже можно вычеркнуть. А самоуверенность, может и излишняя, но объективная. Трунов никуда не денется, весь вопрос во времени, нужно подбить итоги и затянуть поясок. Черт! Все равно – он отвык ограничивать себя в тратах, отвык смотреть на ценники в магазинах, и привыкать не хотелось. Но придется… фак! Припарковался у Саниного подъезда, и в приоткрытое окно ворвался поток холодного воздуха, волной накатило дежа-вю – бензин, соль, весна и эйфория. Эйфория, как одна из граней истерики, затяжной, длиною в месяц, всегда разной – то холод, то страсть, то бешенство, то равнодушие. Но все вместе – просто истерика. Без передышки, без пауз. Нет, – Костя, подхватив пакеты и закрыв машину, возразил себе, – были паузы. В субботу, например, или тогда, во время чаепития в Лешкиной квартире, или вчера, когда он, даже не раздевшись, тупо уснул на Саниной кровати. Сейчас будет еще одна пауза, вот поднимется на третий этаж, позвонит в дверь и истерика отступит. Долгожданная передышка. И все… не более того, по крайней мере, подспудными вопросами: почему именно Саня, откуда возникла странная иллюзия неотвратимости? – задаваться Штейн больше не намерен. Баста.