Игра стоит свеч

Хостел «Уют» находился в трех кварталах от академии, и в этом было его неоспоримое преимущество. Других просто не имелось. Едва я переступила порог своего номера, как в нос ударил крепкий запах лука и пота, а по лбу чуть не прилетело немытыми пятками, свешивающимися с верхнего яруса кровати. Я бочком протиснулась внутрь, втаскивая за собой объемный чемодан и бегло осматривая помещение. Стены в комнатке были выкрашены в светло-бежевый цвет, а вдоль них стояли две двухъярусные металлические койки. На одной из них, внизу, полулежа расположилась необъятных размеров женщина в цветастом халате. Она бросила на меня красноречивый взгляд исподлобья: мол, понаехали тут, и, потеряв всякий интерес, продолжила листать глянцевый журнал. На другой кровати, скромно забившись в уголок, сидела субтильная девушка в очках, по виду — приезжая студентка-первокурсница, не получившая места в общежитии и вынужденная ютиться в подобных условиях. Наверху кто-то спал, изредка всхрапывая. С левой стороны от двери поскрипывал рассохшимися дверцами двустворчатый шкаф. Я без особых надежд открыла его и тут же закрыла обратно: естественно, он был утрамбован под завязку. Пришлось оттащить чемодан в сторонку и скромненько, стараясь не производить лишнего шума, достать из него вещи, удалившись с ними в уборную, чтобы переодеться. Туалет был в коридоре, один на четыре комнаты, так что пришлось подождать своей очереди. Сутки в «Уюте» стоили триста рублей, и я честно собиралась прожить здесь как минимум неделю, но уже сейчас понимала, что едва продержусь до завтра. Так подходил к концу второй месяц моих скитаний. Если бы кто-то составил для меня краткий курс по уходу из родительского дома, я бы, наверное, подготовилась тщательнее. Все спланировала заранее, нашла подходящее жилье и, как минимум, взяла теплые вещи. Но так как сбегала я впопыхах, ошеломленная всем случившимся, то, конечно, ни о чем таком не думала, о чем впоследствии очень жалела. Первые несколько дней своей независимой жизни я провела в гостиницах разной степени комфорта, но поняв, что долго так не протяну, стала искать другие возможные прибежища. Мне повезло: одна из моих соседок по комнате в лицее жила в Петербурге, работала там экскурсоводом, и снимала двухкомнатную квартиру. Так я оказалась в Питере, и с ее легкой руки даже нашла работу на первое время: прохаживалась вдоль Собора Воскресения Христова в образе Екатерины, пряча под пышными, побитыми молью юбками удобные конверсы. Впрочем, это мне быстро наскучило, и я решила заняться тем, что умела лучше всего: писать пейзажи. Казанский собор на фоне заката, тот же Спас-на-Крови — я много времени проводила у Грибоедовского канала, наспех перекусывая где-нибудь в Малом Конюшенном, и снова принималась за работу. Заказы были. На Невском часто просили портреты, и я писала их тоже. А по ночам уезжала на Ваську, и надиралась в каком-нибудь открытом баре на набережной, пока не сводили мосты. Город, как всегда, лечил мои раны. То, что болело так сильно, что казалось, что я тону в этой боли, теряю себя, не в силах принять то, что произошло, постепенно улеглось, притупилось, но вместе с тем я перестала чувствовать вкус жизни. Краски дня померкли, внутри было абсолютное опустошение. Ничего не хотелось, ни о чем не мечталось. Мне было все равно, как я выгляжу, о чем я говорю, и как я существую. И это, возможно, было страшнее всего. Наверное, я бы так и осталась в Петербурге, если бы не учеба. Академия — единственное, что позволяло держаться на плаву. И хотя меня пугала возможная встреча с отцом, я не питала никаких иллюзий: если бы он хотел меня найти, то давно бы уже нашел. Не исключено, что кто-нибудь из желающих сфотографироваться с «императрицей» туристов не был его соглядатаем. Что уж говорить о родном городе. Несмотря на это, моя позиция оставалась прежней: домой я не вернусь, но учебу продолжу. На вырученные деньги я купила два теплых трикотажных костюма — белый и черный, а также куртку и ботинки. На первое время этого должно было хватить. С трудностями пришлось столкнуться сразу же, как я вернулась в Подольск. Во-первых, нужно было где-то жить, и на этот раз я решила остановиться в гостиницах подешевле, но долго протянуть в них не смогла: много денег уходило на еду и разъезды по городу. Пробовала устроиться на работу, но и здесь меня ждала суровая реальность: эйчары отметали мою кандидатуру, едва услышав об очном обучении в меде. Однако, сдаваться я не собиралась, и некоторое время кочевала по квартирам однокурсниц, соглашавшихся принять меня на ночь-другую. У нашей старосты я прожила целых три дня, и, признаться, хоть никогда не думала о ней, как о человеке сострадательном, ныне мне пришлось воочию в этом убедиться. Когда же дошло до того, что слухи о моей неприкаянности достигли всего потока, и мне недвусмысленно стали намекать о ночевках кто-то вроде Архипова и Сергеева, я решила, что пора что-то менять, и остановила свой выбор на хостелах. Так я и оказалась в «Уюте». Вопреки ожиданиям, прожила я там несколько дней, приходила только ночевать, а сумку, из понятных опасений, оставляла на вокзале в камере хранения. В академии все было хорошо. Мы, второкурсники, уже чувствовали себя бывалыми, а значит, готовыми на все. В качестве факультатива я выбрала себе нормальную физиологию и работала с подопытными животными, мучила бедных белых крысок, облучая их под специальными аппаратами и производя забор крови из сердца. Тут уж было не до сантиментов. И, конечно же, проводила много времени в анатомичке, под неусыпным надзором моего личного куратора. Не знаю, сыграло ли свою роль его беспокойство за меня во время приступа, или же мне теперь было попросту плевать, но я больше не испытывала должного трепета перед Волковым, и это порой даже удивляло меня саму. Я жила относительно спокойно почти до конца сентября. Тем не менее, деньги заканчивались, и мне нужно было подумать о том, что делать дальше. Теперь уже всерьез. *** Пары закончились, и я вышла из академии с твердым намерением отправится в библиотеку, чтобы пополнить запас знаний и заодно написать конспекты по биохимии, как еще от дверей заметила БМВ отца и похолодела. Сам Пахомов ждал меня у подножия лестницы. Глядя на этого человека, я ощутила прилив возмущения и отвращения. В душе подобно цунами поднимался протест. Захотелось смешаться с потоком снующих туда-сюда студентов и незаметно проскользнуть обратно в здание, но что-то помешало мне это сделать. Если я сейчас не дам отпор отцу, мне придется бегать от него всю дальнейшую жизнь. Я не этого хотела. — София! Пахомов быстрыми шагами преодолел расстояние между нами. Мне было странно смотреть на него: он напоминал лентикулярную картинку: посмотришь под одним углом — вроде бы любимый папа, а под другим — предатель и преступник, страшный человек, от которого можно ожидать всего, что угодно. — Хватит валять дурака, — сказал он, приближаясь. — Тебе не кажется, что пора вернуться домой? — Не кажется, — ровно ответила я, стараясь не заводиться раньше времени. — Доченька, — тон отца смягчился, и картинка снова поменялась. Только меня уже было не обмануть. — Пожалуйста. Мы с мамой очень беспокоимся за тебя. — У меня все хорошо. — София! — А вот теперь он начал терять терпение, и на лице вновь проступило жесткое выражение. — Сейчас ты сядешь в машину, и мы поедем домой. — Нет. Мне не было страшно, не было волнительно. Было вообще никак. Я смотрела на него с таким же равнодушием, с каким наблюдала за маленькой крыской, тщетно бьющейся в моей ладони. Но отец был не столь беспомощен. На его стороне оказалась сила, которой он тотчас воспользовался, железной хваткой впиваясь в мое предплечье и подталкивая в сторону автомобиля. Я сопротивлялась, стараясь не двигаться с места, понимая, что если он увезет меня домой, то я снова буду жить по его сценарию, а значит, для меня все закончится. — Мне кажется, ты достаточно поиграла в самостоятельность, — раздраженно сказал он. — Садись в машину! Спасения не предвиделось. За рулем сидел безучастный водитель — цепная собака, готовая в любую секунду прийти на помощь своему хозяину. — Я никуда с тобой не поеду, — сквозь зубы процедила я, глядя прямо в его маленькие глаза. — Еще как поедешь, — сообщил он. — Там мать с ума сходит, тебе что, и на нее наплевать? Нет, на маму мне было не наплевать. Ни дня не проходило, чтобы я не думала о том, как она живет, и сколько таблеток принимает, чтобы хоть как-то выдержать вот это вот все. За нее болело сердце, разрывало чувство вины. — Что здесь происходит? Знакомый голос ворвался в наше противостояние, заставив меня невольно закатить глаза. Сбоку возник Олег Сергеевич в своем нелепом пальтишке, прячущий руки в объемные карманы. Здесь и сейчас он выглядел совершенно неуместно, немудрено, что Пахомов не обратил на него никакого внимания, продолжая свои попытки усадить меня в машину. — И все-таки, что здесь происходит? — Лекторским тоном повторил Волков, стараясь вклиниться между нами и оттеснить меня в сторону. — Ты кто еще такой? — вызверился отец, наконец, замечая его и придавливая тяжелым взглядом. — Не видишь, я со своей дочерью разговариваю! Олег Сергеевич ничуть не растерялся. — Смею заметить, что ваша дочь является моей студенткой, и я вправе знать, что тут происходит. Я вздохнула, не зная, радоваться или плакать от этой непрошенной помощи. Как бы отрицательно я не относилась к Волкову, мне не хотелось бы, чтобы Пахомов затаил на него злобу. — Здесь ничего не происходит, — угрожающе процедил отец. — Я всего лишь пытаюсь вернуть свою дочь домой. — Видимо, девушка этого не очень-то хочет, — не согласился Волков, уже решительнее становясь между нами, так что отцу пришлось выпустить мою руку, и я оказалась за не слишком широкой спиной своего спасителя. — Еще раз повторяю: я ее преподаватель. Если хотите знать, ответственное за вашу дочь лицо. Блин, лучше бы он тут не появлялся, подумала я. С некоторых пор отец питает далеко не самые нежные чувства к преподавателям своей дочери. — Ответственное перед кем? — поинтересовался Пахомов, отчетливо закипая. — Перед ректоратом, — невозмутимо ответил Волков. И добавил: — Видите ли, после несчастного случая, который произошел с вашей дочерью, администрацией академии ей уделяется повышенное внимание, так как причины, побудившие ее к такому шагу, до сих пор остаются неясны. И мне начинает казаться, что дело все-таки в семье, не так ли? Браво, Олег Сергеевич. Шах и мат. Неотрывно глядя прямо в глаза Волкову, отец усмехнулся и отступил. Затем перевел взгляд на меня. — Значит, еще один преподаватель, София? Тебе стоит напомнить, где теперь предыдущий? — Это не то, о чем ты подумал, — сказала я, выходя из-за Волкова и теперь закрывая его собой. — Ладно, — махнул рукой Пахомов. — Делай, как знаешь. Все равно тебе гулять недолго осталось. На что ты жить-то будешь? Когда деньги закончатся, как миленькая вернешься домой. С этими словами он сел в машину и дал команду водителю отъезжать. Я выдохнула. Но, как оказалось, рано. — София Ильинична, может, теперь вы объясните мне, что тут происходит? — повернулся ко мне Олег Сергеевич. — Боюсь, это долгая история. — А я никуда не тороплюсь. Идемте. Он повел меня в сторону своего автомобиля: видавшего виды синенького «реношки», и распахнул дверцу пассажирского сиденья. У меня уже не осталось сил спорить, и я села в машину. *** — Я уже давно понял, что с вами что-то не так, — заявил Волков, отъезжая с парковки. — В каком это смысле? — проворчала я, стараясь поудобнее устроить сумку на коленях. — Да во всех. — Что?! — Сейчас меня больше интересует то, почему вы ушли из дома, — проигнорировав мое возмущенное восклицание, продолжил он. — Ходят слухи, что вы ночуете у ваших однокурсников. — Уже нет. Я была благодарна профессору за то, что он выручил меня в этой ситуации, но делиться с ним подробностями своей жизни не собиралась. Какое ему дело? Главное, что на пары я хожу исправно и сдаю все вовремя. Больше я ничего этому человеку не должна. У него на этот счет, видимо было другое мнение. — В таком случае, могу я узнать, где вы сейчас живете? — Нет, не можете. — Я отвернулась к окошку, всем своим видом демонстрируя свою полную незаинтересованность разговором. Вот только куда мы едем? — Вы же знаете, что ваше благополучие в академии в некоторой степени зависит от моего мнения? — тихо сказал он. Шантажист! Пришлось рассказать об условиях моего существования. Сухо и коротко, чтобы он даже не посмел меня жалеть. Впрочем, он и не стал, только слегка покривился, услышав название хостела. Возможно, был о нем наслышан. — Вещи тоже там? — Конечно нет, — фыркнула я. — Они мне слишком дороги, чтобы оставлять их кому попало. Пока на вокзале, в камере хранения. — Ясно, — коротко кивнул Волков и развернулся на кольцевой. — Куда мы едем? — Осмелилась спросить я. — На вокзал за вашими вещами. — А потом? — Разберемся. Я хмыкнула и, сложив руки на груди, отвернулась к окну. Мы ехали по знакомому маршруту: проспект, шоссе, Вокзальная площадь. После я, недоверчиво косясь на профессора, тащила в сторону автомобиля свой чемодан, а он ждал, предусмотрительно открыв багажник, но даже и пальцем не пошевелил, чтобы помочь, наблюдая, как я укладываю туда свой нелегкий груз. Ну ничего, привыкла за это время. На обратном пути оба молчали. Волков сосредоточенно вел свою колымагу, а я задумалась о преимуществах и недостатках наличия у меня собственного куратора, и опомнилась только когда, когда поняла, что не узнаю пейзаж за окном машины. Мы въехали в спальный район, в котором мне еще не приходилось бывать: моя прежняя жизнь была сосредоточена в другой части города. Поэтому, когда профессор остановился около рядовой панельной «сталинки», я осмелилась спросить: — И куда это вы меня привезли? — К себе домой. Нам с вами, София Ильинична, сегодня предстоит долгий разговор. — Вы что, предлагаете жить у вас? — невольно вырвалось у меня. — Да вы спятили! — Не жить. — Мужчина все-таки снизошел до того, чтобы достать мои вещи, но тут же поставил их у моих ног. — Переночевать. Выделю вам отдельную комнату. Все же лучше, чем в том гадюшнике, который вы называете «Уютом». Дом был пятиэтажным, и лифта в нем ожидаемо не оказалось, но я мужественно втащила свой чемодан на четвертый, и даже больше не возмущалась, потому что мне вдруг стало интересно, где обитает «великий и ужасный» преподаватель анатомии, вселяющий трепет в сердца юных первокурсников. Воображение рисовало что-то среднее между арт-деко и Кунсткамерой, и я вовсе не удивилась бы, попадись мне на глаза баночка с препаратом какого-нибудь органа. Едва мы оказались внутри квартиры, как из моей груди вырвался вздох разочарования. — И это вот так живут светила современной медицины? Серьезно? — спросила я, оглядывая небольшую гостиную в стиле дремучих девяностых, с бордово-коричневым ковром на стене, возле которой стоял диван, двумя креслами с деревянными ручками и эпохальной «стенкой» во всю ширину комнаты. Чистенько, миленько, но абсолютно не современно. — Вам что, вообще не платят? — Это квартира моей бабушки, — пожал плечами Волков. — Я здесь вырос и не хочу ничего менять. Вторая комната, в которой мне и предстояло обосноваться, была более похожа на обитель подростка. Помимо кровати там обнаружился стеллаж, в углу на тумбочке сверкал серебристыми боками музыкальный центр, а над кроватью красовался, приколотый канцелярскими кнопками, красный пионерский галстук, исписанный пожеланиями и приветствиями. — В лагере вожатым был, — пояснил Олег Сергеевич. — В студенческие годы. Он оставил меня в комнате, предложив располагаться, а сам ушел на кухню, где, судя по звукам, поставил закипать чайник и что-то резал на разделочной доске, организуя ужин для себя и своей внезапной гостьи. Я не спеша переоделась в домашнее, и решила осмотреться получше. В последнее время мне приходилось бывать в разных интерьерах. И если в гостиницах все было практически одинаково, то частное жилье порой радикально отличалось друг от друга. Мои однокурсники жили в квартирах различных стилей и степени богатства, и в каждой находилось что-то, что отличало конкретную семью от других. Но такое я видела впервые. Хотя нет, не совсем. Из глубин памяти вдруг начали всплывать картинки из давно забытого прошлого, еще даже не совсем осознанного детства. Светлая улыбка бабушки… Старый ламповый телевизор в углу комнаты. Умные разговоры деда, который, казалось, знал все на свете, и был похож на доброго волшебника из сказки… Что-то теплое вдруг укутало меня, будто завернуло в мягкий плед, и на душе, впервые за долгое время, стало спокойно. Я подошла к стеллажу, провела пальцем по корешкам книг, большинство из которых оказались медицинскими справочниками, и в этом, конечно, не было ничего удивительного. На полке ниже разместились CD-диски. «Deep Purple», «The Doors» и «Led Zeppelin» соседствовали здесь с «Кино», «Агатой Кристи» и «Наутилусом». Я невольно улыбнулась, разглядывая эту коллекцию. В детстве у меня тоже был музыкальный центр, но потом, за ненадобностью, папа от него избавился. Я даже не помнила, как включать эту штуку, а то поставила бы что-нибудь послушать. На самой верхней полке стояла фотография в рамочке. Я поднялась на носочки и сняла ее, повертела в руках. С фото мне улыбалась девушка с русыми косами и россыпью мелких веснушек на носу. Не красавица, но очень симпатичная, и явно с характером: даже снимок смог передать лукавую дерзость, с которой она смотрела на фотографа. — Отдайте, — потребовал Волков, неслышно подойдя со спины. От неожиданности я чуть не выронила рамку из рук, что, конечно же, было бы большой ошибкой: профессор и так смотрел на меня, как пантера перед прыжком. — Кто это? — спросила я, возвращая ему фотографию. — Не ваше дело, — сухо ответил он, убирая снимок за дверцу тумбочки под музыкальным центром. — Идемте ужинать. На ужин здесь подавали бутерброды с колбасой и салат из летних овощей. Не самый плохой вариант. — Вы хотели о чем-то поговорить, — напомнила я, проглотив первый бутерброд. Даже не подозревала, что так проголодалась за день. — Хотел, — кивнул Волков, следуя моему примеру. — Может, расскажете мне, София Ильинична, почему вы ушли из дома? — Это не ваше дело, — парировала я. Нет, возможно я бы и могла рассказать ему всю эту историю от начала и до конца, но было почему-то стыдно. И еще не очень понятно, почему я все-таки здесь. Я не доверяла профессору. Я вообще сейчас никому не доверяла. — А если в общих чертах? — поняв, что не добьется от меня многого, спросил он. — Если в общих… — я чуть подумала. — Видите ли, мой отец очень печется о благосостоянии нашей семьи. И случилось так, что он использовал меня, как разменную монету, а мне это не очень понравилось, и вот я здесь, — я обвела руками пространство перед собой. — Этого достаточно? По его взгляду я видела, что нет, не достаточно, но спорить он не решился, удовлетворенно качнув головой. Я расценила этот жест как разрешение продолжить трапезу и сжевала еще один бутерброд, запивая его чаем. — И как скоро вы планируете вернуться домой? — Не планирую, — ответила я с набитым ртом. — И что же, вы так и собираетесь скитаться по сомнительным ночлежкам? Я пожала плечами. Ну собираюсь, и что? Как будто у меня есть выбор... — В таком случае, я хочу вам предложить кое-что получше. — Например? — прищурилась я. — У нас в больнице появилась вакансия, — начал он издалека, пристально вглядываясь в мое лицо. — В хирургии. Та-а-ак, а это уже интересно! — Нам нужен санитар в ночную смену. Иногда в дневную, например, в выходные дни. И, учитывая вашу ситуацию, стационар обеспечит вам полный пансион. — Да вы спятили! — второй раз за день вырвалось у меня. Какой, к черту, санитар? Нетушки, мне и практики хватило, спасибо. Я тут же вспомнила, как отмывала от грязных следов коридор и драила палаты под сальные шуточки пациентов-мужчин. Я надеялась, что больше это мне даже в страшном сне не приснится. — Да, полный пансион, — серьезно продолжал профессор. — Жить вы можете в отделении, питаться тоже — завтраки и ужины вам обеспечены, а на обеды себе заработаете. Днем будете учиться, ночью — присматривать за больными. — А спать, простите, когда? — не удержалась я. — Если ночью все будет спокойно, можете и спать, — пожал он плечами. — У нас не так уж часто случаются форс-мажоры именно в ночное время. — А зарплата? Волков назвал сумму, от которой хотелось засмеяться в голос. Или зарыдать. — Почему вы решили мне это предложить? — спросила я. — В смысле, почему именно мне? Вы же меня ненавидите. — С чего вы это взяли? — искренне удивился он. — Ну… — стушевалась я. — С тех пор, как я опоздала на вашу лекцию… И потом, вы ко мне все время придираетесь… И на практику в терапию отправили, и вообще… Волков смотрел на меня со смесью удивления и сочувствия. Как на брошенного щенка. Неприятное ощущение. — Пахомова… — вздохнул он и закатил глаза. Затем потер двумя пальцами лоб, словно собираясь с мыслями. — Хотите знать, почему я предлагаю вам работу? Хорошо, слушайте. Во-первых, вы попали в непростую ситуацию, и вам нужно где-то и на что-то жить. Скажите, вы уже искали работу? — я кивнула. — И что? Дайте-ка угадаю. Вам везде отказывают? Это немудрено. Работодателям нужен ответственный работник на полную ставку — что вы можете им предложить, будучи студенткой? Я же предлагаю такой график, при котором вы сможете и учиться, и работать, при этом вам не нужно будет постоянно думать о жилье и тратах на еду. Ну, а во-вторых… Вы способная студентка, и я бы даже мог сказать, что из вас выйдет талантливый хирург, но при этом хорошим врачом вы не станете никогда. — Это еще почему? — возмутилась я. — Потому что хороший врач — это, прежде всего, человек. Человек, который заботится о своих пациентах. Который действительно хочет помочь им, понимает их. Если этому не научиться — вся ваша желанная частная практика — псу под хвост. — Олег Сергеевич, с чего вы взяли, что у меня не получится? — Да потому что ты людей не любишь, — вздохнул он. — Думаешь всегда только о себе. — Неправда. — Правда. Все же я не могла с ним согласиться. Люблю я людей. Ну, некоторых. Совсем немногих. Ладно, человек трех. Ну и что с того? Неужели только по этой причине я не смогу оказать им квалифицированную помощь? А сами-то вы, профессор, пациентов своих любите? Не думаю. Разве что жути нагоняете. Надо мной вот издевались, когда я после приступа в реанимации валялась, учиться требовали. Ах, да, я же была не вашей пациенткой… Я смотрела на Волкова, прищурившись, впервые в открытую изучая его взглядом. Он был без очков — они лежали перед ним на столе, и без них глаза казались непривычно меньше, чем на самом деле, и еще мне открылась одна интересная деталь, на которую я раньше не обращала внимания: в том месте, где осталась тонкая красная полоска от перемычки окуляров, его нос был заметно искривлен. Так бывает, когда кости неправильно срастаются после перелома. Именно этот штрих и придавал его лицу хищное выражение. Интересно, Олег Сергеевич, кто вам нос сломал. Может быть, недовольный пациент, к которому вы недостаточно прониклись? Пока я изучала его, он смотрел на меня, терпеливо ожидая ответа. Не знаю, что за мысли блуждали в его голове, но взгляд его был спокойным и даже каким-то мягким. — То есть вы думаете, что если я буду натирать полы и есть скользкую кашу, то стану лучше к людям относиться? А если наоборот? — усомнилась я. — Может, и наоборот, — согласился он. — Но разве это не кажется вам привлекательным: присутствовать в жизни стационара изнутри? Не как практикант — до интернатуры вы не увидите и десятой части того, что тут происходит, а как его сотрудник? Мне казалось, вы мечтали попасть в хирургию… Ну не хотите — как хотите. Предложу должность кому-нибудь из ваших сокурсников. Возможно, Архипов не будет столь переборчив, когда дело касается такого опыта… Волков встал, взял с плиты турку и, ополоснув ее, собрался варить себе новую порцию кофе. Я наблюдала, за процессом, мысленно взвешивая все за и против его предложения. С той стороны, которую он только что озвучил, оно и вправду казалось заманчивым. — Подождите! От моего резкого оклика профессор едва не рассыпал сахар, который только что добавлял в напиток. Две чайных ложки без горки. — Я согласна, — выпалила я, когда он повернулся. Уголки его губ едва заметно приподнялись вверх в самодовольной полуулыбке. Сразу сделалось как-то не по себе, и я просто не смогла не спросить: — Только… Олег Сергеевич, вот честно скажите, вам-то это зачем? Почему вы мне помогаете? Как я должна буду отплатить вам за этот жест? И чем? Самоуверенное выражение на его лице сменилось сначала на удивленное, потом — на растерянное. Брови поползли вверх, рот слегка приоткрылся, будто он хотел что-то сказать, но вдруг передумал. И, в конце концов, он посмотрел на меня взглядом, полным искреннего сочувствия. — Кто же тебя так обидел-то, девочка? Я не знаю, как так вышло, но от его голоса, от тона, которым был задан этот вопрос, у меня на глаза стали наворачиваться слезы. Повезло, что в этот момент брошенный кофе зашипел и стал выплескиваться через край турки. Волков выругался и выключил газ. А я успела вытереть глаза. — Разве за помощь всегда нужно чем-то платить? — спросил он, снова садясь напротив. — Так вы привыкли? Я не ответила, думая над его словами, и он продолжил. — Ладно, если вам от этого будет легче, то считайте, что я поставил перед собой корыстную цель вырастить хорошего доктора. Они и вправду встречаются нечасто в наше время. Думаю, в этом есть смысл — пройти весь путь с самых низов, а не прийти в клинику самоуверенным интерном, который считает, что он знает все, а на деле… — он махнул рукой, не найдя слов, чтобы выразить все, что он думает по этому поводу. — Ну раз вы согласны, то сегодня переночуете здесь, а завтра из академии — сразу в «тройку», оформляться. — Хорошо, — кивнула я, выходя из-за стола, и направилась в комнату, выделенную мне для сна. Там я немного посидела на кровати, потом ходила взад-вперед, насколько позволял метраж спальни, лежала, глядя на люстру в желтом абажуре, раз за разом прокручивая в голове разговор с профессором и начиная свыкаться с мыслью, что другого выхода, кроме как воспользоваться его абсурдным предложением, у меня нет. Впрочем, с каждой минутой оно все больше переставало казаться мне таким уж безумным. Хотела я попасть в хирургию? Хотела. Вот вам — получите и распишитесь. Иногда желания сбываются вот так. Чтобы успокоиться и привести свои мысли в порядок, я снова подошла к шкафу и попыталась найти среди медицинской литературы какую-нибудь художественную книжку, за которой смогла бы скоротать остаток вечера. Но, то ли Волков читать не особенно любил, то ли хранил такие книги в другом месте, мне не удалось найти ничего, кроме нескольких томов из серии Пратчетта. Взяв наугад один из них, я устроилась с ногами на кровати, оперевшись спиной на стену, и тут мой взгляд скользнул за стеллаж, и я увидела то, что не попалось мне на глаза раньше. Простая акустическая гитара скромненько притулилась в углу между шкафом и стеной и покорно ждала, пока кто-нибудь не возьмет ее в свои умелые руки. И я взяла. Нет, обращаться с этим инструментом я не умела, хотя когда-то очень хотела научиться. Мне всегда нравилось смотреть, как кто-то играет, и чьи-то пальцы ловко перебирают струны, извлекая звуки, которые пробираются куда-то в самое нутро, щекоча и волнуя, — это завораживало. Глубоко потаенная, какая-то сентиментальная грусть заворочалась внутри, когда я гладила гриф, проводила кончиками пальцев по корпусу со следами оторванных наклеек. Это что же, профессор играет? Да ладно… Бережно обнимая гитару, я вышла в гостиную. Волков сидел в кресле и рассматривал больничные карты, которые большой стопкой лежали перед ним на журнальном столе. Услышав мои шаги, он поднял голову, и я отметила, что очки вернулись на прежнее место. — Это ваше? — спросила я, кивая на гитару. — Мое. — Немного настороженно ответил он. — Что, и играть умеете? — Умею. — Сыграйте. Профессор строго взглянул на меня и откашлялся. — Благотворительных концертов не даю, уж извините. Идите спать, Пахомова. — Ну ладно, — разочарованно пожала плечами я. — Значит, врете вы все, и не умеете… Это была чистой воды манипуляция, на которую я решилась на свой страх и риск, но она сработала. Олег Сергеевич, как и любой мужчина, был достаточно себялюбив, чтобы пропустить такое обвинение мимо ушей. Поэтому, когда я отвернулась и пошла в спальню, он в несколько шагов догнал меня и потребовал: — Дайте сюда. Я протянула ему инструмент, и прислонилась к стене, молча наблюдая за тем, как он снова опускается в кресло, отодвигает от себя стол. Как подкручивает колки, настраивая гитару, задумчиво перебирает струны, прислушиваясь к их звучанию. Наконец, он поднял на меня взгляд и спросил: — Что играть? — Что-нибудь… — я пожала плечами, вспоминая свои любимые композиции, но, так и не сумев определиться, ответила цитатой из песни известной группы: — Сыграйте, чтобы было грустно, только не очень больно*. Он усмехнулся и, удовлетворенно качнул головой, так что смоляные кудри упали на лицо. Он небрежным движением смахнул их и, наконец, заиграл. Я узнала эту песню с первых аккордов, и все длинное вступление слушала, глядя в пол, замирая от ощущений, которые рождала во мне музыка. — Застоялся мой поезд в метро. Скоро я уезжаю. Пора. Пел профессор фальшиво, немного не попадая в ноты. Но голос у него был приятный. Я раньше не особо вслушивалась, а теперь подумала: ему бы с таким голосом в дубляж идти, озвучивать каких-нибудь голливудских звезд, а не студентам лекции читать. — После красно-желтых дней Начнется и кончится зима… Эту песню очень любил мой дедушка. Бабушка смеялась и называла «дурновкусием», а он все равно ставил пластинку на старый граммофон и слушал. И я слушала вместе с ним, когда была у них в гостях. — И я вернусь домой, Со щитом, а может быть, на щите. В серебре, а может быть, в нищете, Но как можно скорей. А я — не вернусь. Никогда больше не вернусь. Буду строить свою жизнь сама. Пусть получиться вкривь и вкось, но за все решения я буду нести ответственность самостоятельно, и больше никому не позволю управлять мной, как марионеткой. — Расскажи мне о тех, кто устал От безжалостных уличных драм. И о храме из разбитых сердец, И о тех, кто идет в этот храм…* — Все, хватит, — попросила я, чувствуя, как на глаза набегают слезы. — Не надо больше. Все-таки, оказалось больно. И грустно, и хорошо одновременно. Будто какая-то ледяная стена внутри меня растаяла, и чувства хлынули бурным потоком, сметая все на своем пути. Много воспоминаний — разных, всплыло на поверхность, и сердце защемило от тоски. На сегодня это было слишком. — Доброй ночи, Пахомова. — Доброй ночи, профессор. Засыпала я с мыслями о том, что впервые за долгое время чувствую себя в безопасности и уюте. В настоящем, не номинальном. Это было и странно, и в то же время приятно, и, качаясь на волнах подступающей дремоты, я все продолжала удивляться тому, как непредсказуемо иногда разрешаются самые большие вопросы.