Игра стоит свеч

Волков был зол. Он не кричал, нет, но по сведенным к переносице бровям и манере цедить слова сквозь зубы, несложно было догадаться, что профессор в ярости. - София Ильинична, почему вас не было на дежурстве в ночь с тридцать первого декабря на первое января? Я старательно смотрела в сторону. Хотелось сжаться в маленький комочек и укатиться под плинтус. Там даже дырка была, подходящая по размеру. Скрыться бы там от профессорского гнева и переждать бурю… - Я повторю вопрос: почему вас не было на дежурстве? Еще вчера утром, из сумбурного рассказа медсестры, я узнала, что случилось в отделении в новогоднюю ночь. А произошло примерно следующее (зная Таечкину страсть к преувеличению, я ей не особенно доверяла). Вскоре после того, как я ушла, из ординаторской вылетела страшно расстроенная Дарья и скрылась через служебный вход, прошипев в сторону медсестры что-то невразумительное. Затем, примерно через четверть часа, когда девушка уже распивала крепкий напиток в компании симпатичных пациентов, на вечерний обход вышел Волков. Профессор был явно не в духе, раздражен и взъерошен, и стоило ему застать в сестринской подобную картину… «Орал он так, что стены дрожали, - вещала утром Таечка. – Мне кажется, он всех перебудил, пациенты даже в коридор выходили. Уволить меня грозился. Потом про тебя спросил, и когда на месте не застал, лицом потемнел весь и в ординаторской своей так дверью хлопнул, что побелка с потолка посыпалась». - Молчите? – Я стояла перед ним, виновато опустив глаза. – Пахомова, я вас для чего сюда устроил? В бирюльки играть? Вы здесь работаете и должны относиться к делу со всей ответственностью, а не сбегать, когда вам заблагорассудится! - Простите, Олег Сергеевич, этого больше не повторится, - глухо произнесла я. Стало вдруг жутко стыдно оттого, что подвела профессора, не оправдала его доверие. - Я был о вас лучшего мнения, - подвел он резкую черту под своей обвинительной речью и, отвернувшись, собирался уйти. - Олег Сергеевич, - робко остановила я. – Вы… расскажете Глазунову? Хирург обернулся, полоснув по мне взглядом, как скальпелем. - Я даю вам еще один шанс, София Ильинична. Докажите мне, что вы его достойны. Как только он покинул мою подсобку, ноги у меня подкосились, и я рухнула на кушетку. Вот блин… Он прав: я поступила безответственно и безрассудно. Решила, что на хорошем счету, расслабилась и потеряла всякую осторожность, вела себя панибратски не только с другими санитарами, но и с медсестрами, и даже врачами, забыв о том, какая роль мне здесь уготована. Еще повезло, что в ту ночь не произошло никакого ЧП, и с пациентами было все в порядке. Что творилось в моей голове, и на что я надеялась – что моего ухода никто не заметит? Дашенька бы первая и сдала – на этот счет у меня иллюзий не было. Интересно, что у них там произошло и чем мне это теперь грозит. Эх, профессор, зря вы не поддались на ее чары! Ничего не попишешь: вину нужно было заглаживать. А значит, работать, работать и еще раз работать! Безвылазно сидеть в больнице все праздничные дни, потому как желающих потрудиться больше не было. Время тянулось до невозможности медленно. Я бесконечно мыла и мыла коридоры, палаты, оборудование, развозила еду, помогала лежачим больным. Одновременно пыталась подготовиться к сессии. Иногда звонил Антон, наши короткие разговоры спасали от скуки. Он тоже был загружен, и увидеться нам никак не удавалось. Волков наказывал меня полным безразличием и даже игнором: при встрече в коридоре сдержанно кивал и проходил мимо. Не скажу, что меня это как-то напрягало, но приближался экзамен по анатомии, и передо мной вставали реальные перспективы его завалить. Ситуацию нужно было как-то спасать, но никаких здравых мыслей по этому поводу в мою голову не приходило. К моему удивлению, однажды профессор сам пришел за мной. В тот день как раз дежурила другая смена, а я, пользуясь случаем, учила матчасть в столовой, забравшись с ногами в потрепанное кресло в углу, когда Олег Сергеевич, в весьма взбудораженном состоянии, вбежал в зал и, найдя меня взглядом, скомандовал: - Пахомова, за мной, быстро! Мне оставалось только бросить учебник и бежать за ним по коридору, пока он бодрым шагом направлялся в сторону оперблока. Оперблок представлял собой отрезок коридора, скрытый от остальной части отделения за широкими белыми дверями. Здесь было четыре операционных: две с правой стороны и две – с левой. Мне уже приходилось бывать в двух из них, когда я проходила обучение. Кроме того, здесь были оборудованы санпропускники, наркозная, стерилизационная, и предоперационная. Сейчас доктор повел меня через пропускник, где мне пришлось облачиться в стерильный комплект одежды, в дальнее правое помещение, и каково же было мое удивление, когда я оказалась втиснута в небольшой закуток, где с одной стороны стоял ряд стульев, а с другой была сплошная стеклянная стена, открывающая вид на операционную. Она уже была наполнена людьми: я увидела старшую медсестру, которая все это время обучала меня профессии, и высокого худого анестезиолога, и санитаров. Был здесь и лысоватый хирург, который, насколько я знала, часто ассистировал Олегу Сергеевичу. Волков вошел последним, и тут две медсестры ввезли из предоперационной каталку с пациенткой. Мне не было слышно, о чем говорит операционная бригада, а они не видели меня: это был единственный в отделении зал, оборудованный зеркалом Гезелла – я знала о существовании такого в больнице, но видела его впервые. Почему Олег Сергеевич притащил меня сюда сегодня, оставалось загадкой, но в операционной уже начиналось захватывающее действо, и я, прилипнув к стеклу, следила за ним, затаив дыхание. Здесь не было суеты и беспорядка. Все выверенно-четко выполняли свою работу, и если бы меня попросили рассказать об операции поэтическим языком, я бы могла сравнить ее с выступлением симфонического оркестра, где у всех своя партия, и у каждого – главная, все понимают друг друга с полувзгляда, а дирижирует, несомненно, Олег Сергеевич, следя за всем своими умными глазами. Мне почти не было видно лежавшую на столе женщину, и я следила за руками хирурга, за тем, как двигаются его длинные пальцы с зажатыми в них инструментами. Я не спускала с него глаз, и, кажется, забыла, как дышать. Все, что я чувствовала – это чистейший восторг, я хотела туда, мечтала в этом участвовать и с каждой минутой убеждалась в том, что сделала самый правильный выбор в жизни. Когда операция закончилась и пациентку транспортировали в палату интенсивной терапии, в зале остались только медсестра и санитарка. У них еще было много работы: еще раз пересчитать и убрать инвентарь, произвести «заливку» операционной, подготовить ее к следующей операции. Дверь маленького помещения открылась, и внутрь вошел Олег Сергеевич. Присел рядом со мной на стульчик, уперся взглядом в прозрачное с нашей стороны стекло. - Это было великолепно! – восхищенно выдохнула я. – Спасибо, что пригласили посмотреть. - Апоплексия яичника, - отозвался он, не поворачивая ко мне головы. – Экстренная лапаратомия. Знаете, что интересно? - Что? - До разрыва кисты она наблюдалась в частной клинике. Почувствовала тянущую боль внизу живота, пошла к гинекологу. Доктор провел осмотр, взял дорогостоящие анализы и отправил на УЗИ. Пока все правильно. Я слушала внимательно, не понимая, к чему он клонит, но по тону преподавателя догадывалась, что это мне не понравится. Поэтому насторожилась, инстинктивно опустив взгляд в пол. - На УЗИ выявили эндометриоидную кисту, но пугать пациентку не спешили. Направили на консультацию к урологу и эндокринологу. Вам известно «правило четырех врачей», София Ильинична? Нет? А смысл еще не уловили? Тогда слушайте дальше. После всех обследований клиентке назначили лечение препаратами, продаваемыми аптекой при клинике. Прийти на повторную консультацию назначили после праздников. - Лечение не помогло? – глупо спросила я. И получила в ответ убийственный взгляд. - Какое лечение, Пахомова? Ее еще на стадии УЗИ должны были направить в стационар, а не выкачивать деньги, гоняя по узким специалистам частного медицинского центра. Как следствие – разрыв кисты и кровоизлияние в брюшную полость. Острая боль, обморок, скорая. Жаль девушку. Но таковы реалии современной медицины: ты либо обращаешься в частную клинику, где все сразу, но дорого, либо бесконечно долго ждешь своей очереди в муниципальной. Итог, как видим, один. - Ей повезло, что она попала в ваши руки. Он раздосадованно хмыкнул, но выражение лица немного смягчилось. - А что до вас, София Ильинична? Все еще мечтаете по окончании академии уйти в частную медицину? Так вот, для чего затевалось все это показательное выступление. Мне стало так обидно, что даже слезы на глаза навернулись. - Все еще припоминаете мне старые грешки, Олег Сергеевич? Заметив мое состояние, он недовольно поджал тонкие губы и нехотя ответил: - Пытаюсь понять, до конца ли вы осознаете, во что ввязались, или радужные перспективы еще туманят ваш разум. - Осознаю, - твердо сказала я, поднимая на него уверенный и непримиримый взгляд. – И буду стараться. Стану учиться у лучших, - слегка кивнула головой в его сторону. - Лестно. Но подхалимство вам не к лицу, София, - усмехнулся он. – Хотя ваш ответ меня устраивает. Помните: нет ничего более ценного, чем человеческая жизнь. Посидели, помолчали. Было немного неуютно, но чувствовалось, что профессор простил мне мою последнюю выходку. Наказал в своей привычной манере и простил. - Как дела семейные, София? – неожиданно поменял он тему разговора. – Уладили проблемы с отцом? - Нет, и в ближайшее время не планирую. Так что Вы еще не скоро от меня избавитесь. Олег Сергеевич усмехнулся. - Вы совершенно невозможны. – И вдруг лукаво прищурился: - Ну, раз мы все выяснили, может быть, кофейку? - Ой, нет! – отчаянно замотала я головой. – Вы это уж, как-нибудь, сами, Олег Сергеевич. А то ваша милейшая коллега меня со свету сживет. - Новицкая? – как-то сразу догадался он. Я кивнула. Ну вот зачем я это сказала? Мало мне проблем на рабочем месте? - Она вам что-то говорила? – нахмурился Волков. - Нет. – Не стала я посвящать его в женские дела. - Но тут и без слов все понятно. - Ясно. – Профессор задумчиво почесал кончик носа. – Вам не стоит переживать по этому поводу. Дарья Артемовна неплохая, просто… Он замолчал, не зная, как продолжить, но я мысленно закончила за него: «Просто она вас любит, а вы ее – нет». На этом моменте нам обоим стало как-то неловко, потому что я все же не имела никакого морального права нарушать личные границы своего куратора, и мы поспешили разойтись по своим делам. *** Спустя несколько дней позвонил Антон. По его загадочному тону и странным разговорам я сразу заподозрила неладное. Он начал с того, что команда переживает непростые времена и, несмотря на финансирование таинственного благодетеля, без спонсорской помощи «Молодежка» им не светит. Потом намекнул, что многие ждут возвращения Калинина, а после, через череду неуверенных «ну, в общем», «э-э-э» и «короче, как-то так…» выдал, наконец, то, зачем на самом деле позвонил: - Ты могла бы помочь Калинину. Это предложение не стало для меня неожиданностью. Я сама не раз думала, как все исправить и вернуть Олегу Ивановичу доброе имя. Общественность до сих пор думала, что он отмыл через комбинат государственные средства и ушел в закат, бросив предприятие и людей на произвол судьбы. К сожалению, я не знала способа, который бы мог помочь. - Я бы очень этого хотела. - Но ты же понимаешь, что это может навредить твоему отцу? – осторожно спросил Антипов. Ну конечно, я понимала. Однако отец сам предпочел запачкать свои и мои руки, и если для него это является нормальным, то я не хочу мириться с таким положением вещей. Я хочу, чтобы все было по справедливости. - Да, Антон, понимаю. Вряд ли это меня остановит. К сожалению, я не знаю, что могу сейчас сделать. - Кисляк знает. Я едва не свалилась со стула, на котором сидела. - Что знает? Антипов помолчал, немного помялся, и заявил: - Я ему все рассказал. - Как ты мог? – севшим голосом спросила я и опустила руку с телефоном, не желая слушать оправдания. В тот момент поступок Антона показался мне настоящим предательством. Рассказать Кисляку то, что я доверила только ему одному, ведь даже друзья знали полуправду, это просто… просто… Как нож в спину. Я не ожидала такого от Антона. Оказалось – больно. - Пахомова!!! До Антипова, кажется, дошло, что я его не слышу, и теперь он орал в трубку. Я медленно поднесла ее к уху. - Ты не истери, а выслушай для начала, - раздраженно сказал парень. – Это важно. И я выслушала. Сжимая зубы, давясь ненавистью и отвращением, позволила Антипову рассказать все, чтобы понять, зачем он так со мной поступил. - Кто-то из наших разболтал в раздевалке про новогоднюю вечеринку, и Кислый после тренировки подошел ко мне и спросил, правда ли я общаюсь с тобой. Потом он сказал, что ты причастна к делу Калинина и все из-за тебя и твоего отца, а я не сдержался… По всему выходило, что Кисляк спровоцировал Антона, сыграв на его вспыльчивости и чувстве справедливости, и когда последний бросился меня защищать, преспокойно выведал все, что ему нужно. Андрею – пять за находчивость, Антону… Ну, по крайней мере, он не со зла. - Ты же знаешь, что у Андрюхи отец – главный прокурор города? - И-и? - Так вот, Виктор Анатольевич, ну, то есть, отец Кислого, нашел какие-то интересные бумаги на Пахомова, и хочет использовать их в деле против него. Но без твоей помощи ничего не выйдет. Если ты согласна, Андрей готов встретиться с тобой и обсудить детали. Я медленно приходила в себя от потрясения. - Не хочу его видеть. Кисляка. - Понимаю. Тебя никто не заставляет. Подумай. Если что – я на связи. В телефоне послышались короткие гудки – Антон решил не утруждать себя дальнейшими объяснениями. На ежедневную уборку я вышла в подавленном состоянии. Машинально мыла палаты, а сама все думала, думала… Я и правда не раз размышляла о том, как помочь Олегу Ивановичу, но все мои идеи сводились к тому, чтобы пойти в прокуратуру и все рассказать, а кто ж поверит словам, не подкрепленным никакими документальными доказательствами? Я и сама понимала бессмысленность этой затеи. И тут вдруг Антон со своим предложением. Хотя на самом деле помощь предлагает, конечно, Кисляк. Зная этого отморозка, я не могла ему доверять. Меня даже передергивало от этой мысли. С чего бы вдруг ему в это лезть? Ясное дело, инициатива исходила от его отца-прокурора, который достал какой-то компромат на Пахомова, и еще неясно, как это отразиться на нашей… на их с мамой семье. И вот тут главный вопрос: не связаны ли мои намерения помочь Калинину с желанием отомстить отцу? Все это было очень сложно, и чем больше я думала, тем сильнее запутывалась в своих суждениях. - Девушка, почему вы такая грустная? У вас что-то случилось? Прозвучавший вопрос вырвал меня из размышлений. Я выпрямилась и взглянула на новенькую обитательницу отделения. - Здравствуйте, - улыбнулась она. – Меня Надя зовут. А вас? *** Бывают люди такие теплые. Особенные. Их очень сложно встретить в наше время, но они всегда выделяются из толпы. У них чудесная улыбка и звонкий смех. К ним тянешься душой, сам того не осознавая. Потому что чувствуешь: здесь не будет подвоха, они искренни и чисты, и рядом с ними ты и сам становишься чуточку лучше. Такой была Наденька – назвать ее по-другому язык не поворачивался. Мы познакомились в тот день, когда Антон рассказал про Кисляка, и я сразу прониклась к ней симпатией и доверием. С этой хрупкой девушкой с глазами цвета молодой травы и копной пышных длинных волос в мелкую завитушку нельзя было иначе: ее любили все. Я непременно заходила к ней после работы, и много времени проводила в ее палате: мы болтали на самые разные темы, но больше всего делились историями из жизни. - А ты правда на хирурга учишься? – как-то спросила она. - Я пока на втором курсе медицинского, мы еще не выбирали направление, - ответила я. – Но да, я хочу быть хирургом. - Здорово! – ее глаза загорелись от азарта. – А я бы хотела стать педиатром… Я так детишек люблю. Как ты думаешь, мне еще не поздно поступить в мед? - Думаю нет. А кто ты по профессии? - Бухгалтер, - вздохнула Наденька. - Там такая скука… Вот когда у меня будет новое сердце, я обязательно поступлю в медицинский! У Наденьки был врожденный порок сердца, и ее состояние стремительно ухудшалось. Ее организм получал недостаточное количество кислорода, и кожа всегда оставалась бледной, а под глазами залегли голубые тени. Она день и ночь была обвешана суточными мониторами, измеряющими ритм и артериальное давление, но более оптимистичного и жизнелюбивого человека видеть мне еще не доводилось. Однажды я говорила с ней и, не в силах остановиться, в нескольких штрихах рассказала свою историю, ища совета. Девушка долго думала над моими словами, а потом подняла на меня свои светлые глаза и сказала: - Ты знаешь, Софи, мне кажется, тебе стоит помириться со своим отцом. Жизнь слишком коротка, чтобы лелеять ненависть в своей душе и хранить обиды, особенно на своих близких. Надо уметь прощать. Искать в себе силы – и прощать. Эти слова врезались в мою память, и я обещала Наденьке подумать над ними. Может быть, она права. Но я пока не была готова к такому шагу. Как-то раз, когда я коротала вечер в ее палате, к нам, а вернее – к ней, зашел Олег Сергеевич. Это был один из тех дней, когда работала другая смена, и меня нельзя было обвинить в безделье, но я все равно напряглась, ожидая, что он выскажется по поводу моего нахождения здесь. Однако, доктор не обратил на меня совершенно никакого внимания, повернулся к Наденьке и мягко сказал: - Ну что, Надюш, душа моя, я пришел тебя обрадовать. Разрешение на трансплантацию получено, нам с тобой нужно сдать все необходимые анализы, и мы можем приступать. Не верится, да? Я замерла, наблюдая за профессором. Никогда не видела его таким. Он смотрел на Наденьку, и на губах расцветала искренняя, счастливая улыбка, а глаза сияли. - Да, - улыбнулась в ответ девушка. – И правда, не верится… *** - Она давно у него наблюдается, Наденька-то, - подперев щеку кулаком, рассказывала мне этим же вечером Зоя Ивановна, когда мы пили чай в ее подсобке. – Года два уж как… Мне было интересно, какие отношения связывают Волкова с пациенткой, и я не нашла лучшего способа это узнать, как спросить у сестры-хозяйки, которая давно знала Олега и любила его, как родного. - Про операцию он давно говорил, только все препоны какие-то были. Ты же знаешь, у нас в стране центров транспланталогии всего ничего – в Москве, в Питере, да один в Новосибирске, а простым больничкам вроде нашей такое делать нельзя. Но Олег уперся и все. Сам, говорит, делать буду. Долго разрешение выбивал, да сердца подходящего все не было. А в столицу-то и не попасть Надюше: очереди страшенные там, скорей умрешь, чем своего часа дождешься. А платные – не потянешь… Но он добился все-таки: и разрешение получил, и сердечко нашел, везут его уже сюда, скоро и операция, - пожилая женщина осенила себе крестным знамением. – Ох, дай Бог здоровья Наденьке, пусть все у них будет хорошо. - А она ему нравится, да? – осторожно спросила я, вспоминая, как профессор смотрел на свою подопечную. - Нравится… Да она всем нравится, девчушка-то прехорошенькая. Но тут другое, - сестра-хозяйка задумчиво посмотрела на меня, как будто думая: пойму или нет. – Если у Олега получится спасти Наденьку, он себе Аннушку простит. От тяжкого груза вины избавится, наконец, что на поводу у отца пошел и от операции отказался. - А если не получится? - А не получится… - Зоя Ивановна подняла на меня тяжелый взгляд. – Тогда всему конец. Но должно получится, должно. Он долго готовился, он справится. И я ей отчего-то поверила. *** У Наденьки на столе никогда не переводились вкусности, и она часто угощала ими меня. Здешние врачи и медсестры, давно знавшие девушку, приносили ей фрукты и те сладости, что позволяла диета. В палате был электрический чайник, и мы пили чай. Несмотря на то, что друзей у нее здесь было много, и все тянулись к Наденьке, как мотыльки на огонек, она особенно любила поболтать со мной. Возможно, потому что мы были почти ровесницами. - А какой он, твой Антон? – однажды спросила она меня. Я слегка зависла, осмысливая ее слова. Я как раз рассказывала ей о том, как Антипов учил меня кататься на коньках – история выходила забавная и слегка драматичная, учитывая мои неудачи на льду. - Он не мой, - наконец, ответила я. – Он вообще ничей. Раньше моя подруга с ним встречалась. Хочешь, покажу на фото? Я зашла в галерею на своем смартфоне и пролистала фотки с Нового года, остановившись на нужной. Антипов сидел на диване и смотрел на танцующих с легкой ироничной улыбкой. - Ух ты! – восхитилась Наденька. – Он такой… интересный. Не красавец, но внешность запоминающаяся. Вырастет – будет мужчиной сильным и надежным. Я пожала плечами, соглашаясь и одновременно не соглашаясь с ней. Кто ж знает, каким он будет, когда вырастет… - А это Егор, - показала я ей другое фото, на которое в последнее время старалась не смотреть – слишком больно. - Красивый, - оценила она. - И все? - И все. – Девушка виновато развела руками. – Софи, я понимаю твои чувства, но не могу их разделить. Наверное, ты увидела в нем что-то, что смогла полюбить, а значит, есть за что. Да, об этом я ей тоже рассказала. Я вообще, почему-то, чувствовала потребность говорить в ее присутствии, и порой даже не могла остановиться, при этом сама удивляясь своей откровенности. Наверное, всему этому давно требовался выход, а в лице Надюши я нашла благодарного слушателя. Но потом я непременно спохватывалась: а нужно ли ей все это выслушивать? У нее операция скоро, ей об этом думать нужно. Но Наденька не хотела об этом думать, а о себе говорить не особенно любила. О ком ей нравилось рассказывать, так это о брате. Ее родной брат, Лёшенька, был для нее всем: и защитой, и опорой, и лучшим другом. Она обожала его, а он любил ее всем сердцем. Мне довелось видеть его, и не однажды: она навещал Наденьку каждый день. Мужчина, надо признаться, видный: высокий, симпатичный, с такой же – только короткой – копной светлых кудряшек. Казалось, он внимательно наблюдал за мной, и, поняв, что мы с Надей стали довольно близки, одним вечером, уходя, окликнул меня. Мы стояли у выхода из отделения, и разговаривали. - София, скажите, этот ваш доктор – Волков, он хороший? - Он лучший, - заверила его я. - Думаете, у него получится провести трансплантацию? Парень был встревожен не на шутку. Похоже, он не очень-то доверял Олегу Сергеевичу, по крайней мере, у него имелись серьезные сомнения на этот счет. - Не переживайте так, Алексей, - мягко сказала я. – Олег Сергеевич – первоклассный хирург. Недаром к нему съезжаются со всех городов. – Это было правдой: к Волкову на операцию приезжали и из других областей, и даже из столицы. – Ваша сестра в надежных руках. - Надеюсь, - кивнул молодой человек. - Наденька - смысл моей жизни, и если… если… - в его глазах вспыхнул недобрый огонек. - Все будет хорошо, - я тронула его за рукав куртки. В эти минуты я сама отчего-то незыблемо верила в мастерство своего куратора. – Вот увидите: все будет хорошо. Вернувшись в свою каморку, я задумчиво повертела в руках телефон. В последние дни мне все больше не давали покоя мысли о Кисляке и о том, что он может предложить. Несмотря на то, что сказала мне Наденька, сейчас я не могла простить отца. Меня сжигало чувство вины, желание снять с души этот груз. Несмотря на то, как я отношусь к Андрею и что чувствую к нему, важно лишь то, сумеет ли он помочь. Я глубоко вздохнула и набрала номер Антипова. - Да? – сонно откликнулся он после четвертого гудка. - Антон, я готова. Я хочу встретиться с Кисляком.