Игра стоит свеч

И есть еще белые, белые дни, Белые горы и белый лед, Но все, что мне нужно, Это несколько слов, И место для шага вперед… Кино

Весь день я чувствовала себя как на иголках. Знания, которые вкладывали преподаватели в головы юных адептов медицины, не желали усваиваться моим мозгом, вытесняемые мрачными мыслями о грядущем. Руки так и чесались достать из рюкзака документы и прочесть. И вдобавок ко всему прочему меня придавливала усталость, давали о себе знать бессонные сутки. Больше всего я опасалась предстоящей встречи с профессором. Да что уж там, боялась до досадной дрожи в коленках, до учащенного сердцебиения. Потому что хотела остаться. Несмотря на все мои старания в последние дни, я так и не нашла запасных вариантов. Путей отступления не было. Больница, как бы странно это ни звучало, оставалась той самой единственной цитаделью, куда, казалось мне, не дотянутся руки отца. Быть может, я себе это придумала, внушила, но так уверилась, что покидать стены отделения было по-настоящему страшно. После занятий я не стала задерживаться и поехала в больницу. Хотелось поскорее все разрешить. Попрошу у Волкова прощения, умолять буду, только бы он позволил мне остаться… Но я тут же вспоминала его налитые яростью глаза и отчаянный вопль: «Вон! Убирайся!». Вон из моей квартиры, отделения, жизни… И я внутренне содрогалась. Не простит. Сама виновата. Я ехала в переполненном автобусе, едва не прижимаясь носом к стеклу, а за окном лежал белый-белый свежевыпавший снег и белый, пустой, абсолютно равнодушный мир. Вернувшись в больницу, я обнаружила, что профессор на операции, так что разговор откладывался на неопределенное время. До смены оставалось еще несколько часов. Можно было бы поспать, и я даже попробовала прилечь, но какое там… Сон не шел. Было тоскливо, волнительно, слишком не по себе. Так я промаялась пару часов, стараясь отвлечься разными занятиями, а в конце концов обнаружила себя сидящей на кушетке и бездумно листающей фотографии в телефоне. Только на одной остановилась, и с губ слетел тихий вздох. Егор улыбался. Весело, лучисто, — ему так шла эта улыбка, — а глаза искрились смехом. Челка свободно падала на лоб, — я сама взъерошила ему волосы, потому что мне так больше нравилось: он тогда как будто переставал быть капитаном хоккейной команды и становился просто Егором Щукиным, таким обычным, домашним, моим. Черная майка обтягивала торс, выставляла напоказ сильные руки с выступающими мускулами. Я любила, когда он обнимал меня, любила чувствовать его силу. Это было в один из вечеров, которые мы проводили у него дома. Елена Константиновна работала, а у Димки был матч в составе «Химика». Егор выглядел расслабленным и счастливым… Мы много целовались и фотографировались. — Зачем тебе столько моих снимков? — смеясь, спрашивал он, выхватывая мой айфон и просматривая фото. — Ты красивый. — Нет, это ты красивая, — не соглашался он и фотографировал меня уже на свой телефон. Интересно, удалил ли он эти фотографии? Ох, Егор… Если бы ты только был рядом. Как бы я хотела прижаться к твоему плечу, услышать слова поддержки… Я бы все-все простила за один только теплый взгляд. Почему рядом со мной кто угодно, даже пресловутый Кисляк, но не ты? Я отметила фото и нажала на изображение корзины. «Действительно удалить?» — спросил меня телефон, будто бы угадывая мои сомнения. «Да». И еще одно, и еще, и еще… Люблю ли я его? Есть ли вообще эта любовь, или это все — самообман, химическая реакция организма, рефлексы, инстинкты, привычка? Красивая сказка, которую кто-то давным-давно придумал для наивных юных девочек, чтобы хоть во что-то верить… Но отчего же тогда так больно? Рука застыла над цифрами номера. Кажется, время остановилось в этом моменте. Кажется, что-то теплое сочилось из глаз и жгло в груди. Буду ли я звонить ему? Нет. Отвечу ли я, если на дисплее вспыхнут знакомые цифры? Вряд ли… Меня охватила такая дикая тоска и безысходность, что стало жаль себя. Никому я не нужна и нет для меня нигде места… В чем я провинилась, что у меня теперь все наполовину? Семья разваливается, с работы скоро выгонят, друзья разъехались… Господи, я ведь ничего не прошу, я хочу только быть чуть-чуть счастливой… Решившись раз и навсегда, я стерла все следы Щукина из своего телефона. Жаль, с собственной памятью так нельзя. А когда с этим было покончено, я встала, вытерла сопли и надела белый халат. Хватит. У меня пока еще есть работа. И я иду ее делать. *** Где и когда еще я могла встретить профессора, как не за мытьем полов в коридоре, пыхтя над ведром с грязной водой? По закону подлости больше нигде, естественно. Он стремительно приближался ко мне, и полы его халата развевались за спиной, как плащ рыцаря возмездия. В горле мгновенно пересохло, а орган, качающий кровь, от страха провалился в живот, заставив желудок недовольно заурчать. В общем, мне резко стало плохо, и я еле удержалась на месте, чтобы не дать стрекача. — София Ильинична, — церемонно приветствовал он меня, слегка склонив голову. — Олег Сергеевич, — я отзеркалила его жест, с трудом удержавшись от внезапного желания сделать книксен — в эту минуту профессор внушал мне какой-то благоговейный трепет. По сравнению с нашей последней встречей он выглядел безупречно. Гладко выбритый, с тщательно уложенной прической — волосок к волоску, в ослепительно белом халате без единого залома — идеальный до зубовного скрежета, «расфуфыренный», как сказала бы Таечка. — Как закончите, зайдите ко мне, есть разговор, — отчужденно произнес он и, обойдя меня по такой широкой, насколько позволял коридор, дуге, удалился в сторону столовой, оставив меня в холодном поту и расстроенных чувствах. Убиралась я бесконечно долго, в глубине души трусливо надеясь, что его вызовут еще на какую-нибудь операцию, и он так устанет, что ему будет не до разговоров. А завтра я уеду на занятия, и вечером снова кому-то нужно будет выполнять работу, так что еще пару дней я поболтаюсь в подвешенном состоянии, а дальше посмотрим. И тут я осознала, что уже месяц живу в таком режиме, и мне надоело. И разозлилась. Закончила уборку и дезинфекцию и пошла в свою каморку. Переодевшись в чистое, я долго рассматривала отражение в зеркале. Ужас, летящий на крыльях ночи, вот что я могла сказать о своем облике. Глаза красные, подведенные синевато-коричневыми ободками, само лицо какое-то помятое, отливает голубоватой бледностью, волосы в беспорядке. Как взглянешь — так вздрогнешь, и уверишься, что я не ем и не сплю, снедаемая муками совести. Прям бальзам на душу одному ненавистному докторишке. Ну уж нет, я не доставлю ему такого удовольствия. Сходила, умылась. Достала из сумки прихваченную из дома косметичку. Нанесла на лицо основу, немного румян — и я уже почти человек. Тушь, сатиновая помада чуть ярче тона губ. Волосы — в аккуратный невысокий хвост. Все, я хороша. И пусть для того, чтобы остаться, мне, возможно, нужно всего лишь несколько слов, сегодня я их не произнесу. А потому что нечего тут некоторым кичиться своей неотразимостью и всевластием. Зато уйду с гордо поднятой головой. В конце концов, двери «Уюта» всегда открыты для заблудших душ. Примерно с такими мыслями я и направлялась в ординаторскую. Волков, как всегда, работал. Наверное, разгребал дела, накопившиеся за время своего отсутствия. На его плечах в отделении лежало многое, и, как я успела заметить, он был здесь фигурой не менее важной, чем заведующий. Именно ему доверяли самые сложные случаи, к нему ходили за советами коллеги и средний персонал, его любили пациенты. Поэтому так остро для всех ощущался его уход. — София Ильинична. — Заметив, что я робко стою в дверях, он повел рукой вокруг, приглашая войти и присесть напротив него. Я прошла к столу, но осталась стоять. Думаю, разговор будет недолгим. Волков скользнул по мне взглядом, хмыкнул, отмечая изменения, и достал из ящика стола какие-то бумаги. Несмотря на всю свою браваду, я ощутила, как покрываюсь мурашками. Щеки вспыхнули румянцем. Было жутко обидно. — Глазунов уполномочил меня передать вам на подпись документы, — пододвинул он ко мне бумаги. - Ознакомьтесь, пожалуйста, и подпишите. И еще от вас требуется заявление, вот чистый лист. Мои плечи опустились, будто на них лег неподъемный груз. Глаза защипало. С трудом я вытолкнула из глотки застревающие слова: — Заявление об уходе по собственному желанию? — Что? — спросил он, слегка растягивая губы в той своей ледяной улыбке, которая нагоняла жуть на окружающих. — С чего вы это взяли? Я растерялась. — Ну я же… Наговорила вам всякого и… Он внимательно смотрел на меня, изучая малейшие перемены в моем лице, а меня бросало то в жар, то в холод, и я чувствовала себя совершенно дезориентированной. — Это заявление о переводе на новую должность, — наконец, сказал он, понаблюдав за моими метаморфозами. — Ирина Борисовна говорит, что вы готовы, так что с понедельника можете приступать. Нет, ну он издевается, да? Я взяла бумаги и просмотрела их. Действительно… Должностная инструкция, договор, образец заявления. Я подняла глаза на профессора. Он уже не улыбался, смотрел серьезно и задумчиво. — Олег Сергеевич, почему? — Что — почему? — не понял он. Или сделал вид, что не понял. — Разве не к этому вы стремились? Для чего вы тогда обучались все эти месяцы? Не находите, что пришло время для шага вперед? Он говорил верные слова, а я была готова сгореть со стыда. Несмотря на все, что я натворила и наговорила ему тогда, это человек обо мне… заботился. Однажды взяв на себя ответственность за глупую девчонку, назначив себя ее куратором, он продолжал присматривать за ней, невзирая за все ее выходки. Осознав вдруг все это, я почувствовала, как напряжение отпускает меня, и хотя вечером я твердо решила, что не стану опускаться до извинений, с губ само по себе сорвалось: — Олег Сергеевич, простите меня. Пожалуйста, простите. Я не должна была так себя вести, я… Доктор вздохнул. Откинулся на спинку стула и поскреб пальцами щеку. — Пахомова, вы совершенно невозможны. Но надо отдать вам должное: методы ваши хоть и радикальные, но эффективные. М-да… — Он покачал головой. — Признаться, мне даже несколько… лестно, что вы за меня переживаете. Но ради всего святого, скажите мне, пожалуйста, за какие грехи вы наслали на меня Машу? Я не сразу поняла, о чем он говорит, но, когда до меня дошло, что он имеет в виду нашего общего знакомого психотерапевта, мне вдруг стало легко дышать, и по губам помимо воли расползлась улыбка. Немного истеричная, учитывая ситуацию. — Вообще-то, Вы первый начали, — припомнила я ему, на что хирург только развел руками. — Олег Сергеевич, правда, простите меня за ту выходку с фотографией, это было ужасно. Я не должна была… То, что я посмела посягнуть на самое дорогое, что у него было, задеть его память о любимой девушке, мучило меня все это время. Для меня было важно получить его прощение, иначе, как бы я не хорохорилась, чувство вины не оставило бы меня никогда. Хирург опустил глаза. Побарабанил пальцами по столу, размышляя. Потом улыбнулся мягко, подарил мне теплый взгляд. — Если вам действительно нужно это услышать, София, то я прощаю вас, — сказал он. — Будь она… — он запнулся на мгновение, а потом как будто немного отстраненно, продолжил: — Будь Анна жива, она непременно бы сделала то же самое — что-нибудь такое, что вывело бы меня из себя. Да что уж там, устроила бы мне настоящую взбучку, — он грустно усмехнулся. — Так что я еще легко отделался. Давайте просто забудем об этом и станем сотрудничать дальше, ладно? — Сотрудничать? — не успела я за ходом его мыслей. — Ну да, — утвердительно кивнул он. — Вы же мой подопытный кролик, не забыли? Я тут, вообще-то, пытаюсь сделать из вас хорошего врача. Господи, какой же он все-таки циничный, наглый… эскулап! — Можете взять документы с собой, изучить их, и принести завтра. И еще, Пахомова. Сейчас уже поздно, — он взглянул на часы, висевшие на стене, чьи стрелки уже подбирались к одиннадцати. — А завтра вечером, после занятий, пожалуйте ко мне на экзамен. — В смысле? — глупо моргнула я. — В смысле, что раз вас не устраивает оценка «автоматом», будем проверять уровень ваших знаний. Ах, это… Я даже не думала, что он помнит. Оказывается, не забыл, и чувствую, мне придется нелегко — тут уж профессор отыграется за все. — Можете идти, — царственно махнул он рукой. — Не смею более вас задерживать. Я подобралась, цапнула со стола документы — и была такова. В коридор я выпала в состоянии какой-то странной, почти идиотской эйфории, и, ругая профессора на чем свет стоит, потопала в свою каморку. Готовиться к экзамену, не иначе. *** Первым делом я изучила те бумаги, которые выдал мне Волков. Тут все было понятно и по-честному: инструкция и договор, подписанные рукой Глазунова, на них стояли все необходимые печати. Пункты договора тоже вопросов не оставили — все, как всегда: права, обязанности, мои паспортные данные и номера прочих необходимых документов были внесены без ошибок. В мою недолгую бытность кадровиком я на таких договорах собаку съела. Немного удивляло, правда, то, что глава отделения так легко соглашался со всеми решениями Волкова. Надо взять студентку палатным санитаром — возьмем, нужно повышение в должности — да пожалуйста. А то, что это повышение, сомневаться не приходилось. Операционный санитар — хоть и низкая ступень в больничной иерархии, но уже другая каста: тут все серьезно. И обязанности иные. Не нужно теперь драить коридоры и палаты, мое дело теперь — оперблок, святая святых отделения. В общем, я, конечно, посомневалась для приличия, а потом взяла да и подписала все выданные мне документы. Я ведь, в сущности, ничего не теряю, а, наоборот, приобретаю. Здесь и смены реже, и зарплата хоть немного, но повыше. Потусуюсь в операционных, посмотрю, что да как, а там и решу, мое это или нет, благо, до выбора специализации еще есть время. Разобравшись с этим пунктом, я приступила к следующему. Достала из рюкзака заветные копии, развернула дрожащими руками и… на полночи утонула в цифрах и непонятных формулировках. К утру я уже могла наизусть рассказать все, что прочитала, но ясности это не добавило. Неизвестные имена, странные расчеты, объемы сырья и материалов, — как бы я не старалась найти подвох в схеме отца, мне это не удавалось. Частью, оттого, что я мало смыслила в этой сфере, частью из-за небольшого количества информации. Оставалось лишь надеяться, что Кисляки во всем разберутся, не зря же я так рисковала. Поспать удалось лишь пару часов, а потом опять нужно было бежать на учебу. А после меня ждал экзамен. Специально я не готовилась. Во-первых, знания оставались еще свежи, и я была в них уверена. Во-вторых, оценка уже стояла и в зачетке, и в ведомости, а я не думала, что профессор станет оспаривать ее в ректорате. Так что я не переживала, а, скорее, даже предвкушала предстоящий экзамен. Пусть убедится в моих способностях. Захватив договор и заявление, я отправилась в ординаторскую. Ужин уже прошел, и теперь в отделении было тихо: пациенты отдыхали в своих палатах. Я беспрепятственно добралась до нужного кабинета и остановилась в нескольких шагах: дверь была приоткрыта, а внутри кто-то разговаривал. Вернее, не просто разговаривал, а спорил. — Олег, ты серьезно? Ты допустил эту девчонку до операционной? Нетрудно было догадаться, что голос принадлежит Дарье Артемовне. Да и предмет обсуждения не оставлял вопросов. Я прилипла к стеночке и стала прислушиваться. Хорошо, что в коридоре никого не было. Ответа Волкова я не расслышала. Зато на повышенных тонах продолжала Дашенька: — Ты, верно, рехнулся. Кто она тебе? Олежа… Господи, я столько лет старалась вырвать тебя из цепких рук этой мертвой девочки, твоей Аннушки, и мне почти удалось, как появляется эта пигалица, и ходит тут, как у себя дома, а ты ей все позволяешь… — Прекрати, — голос Волкова прозвучал так, как будто профессор был уже на грани. Я осторожно заглянула в щелочку между косяком и дверью, и отшатнулась, увидев, что он крепко держит Дашу за горло. — Даже имени ее произносить не смей! Господи боже! — Да, Олег… — хрипло рассмеялась Дашенька. — Продолжай. Ты же знаешь, как меня это заводит… — Дура! — выругался мужчина. Я снова заглянула в просвет. Профессор уже отпустил женщину и стоял к ней спиной, отпираясь руками о стол. — Даш, уйди. Ты ничего не понимаешь. Никогда не понимала. — И отказываюсь понимать! — истерично воскликнула Новицкая. — С меня хватит, Волков, слышишь? Я устала биться о твои стены. И, вообще, если хочешь знать, у меня появился другой мужчина. — Тот, что дарит тебе норковые шубы и золотые часы? — Ну хоть что-то ты заметил, — усмехнулась Дашенька. — Да, он меня любит и ценит. А ты… Ты так и останешься бирюком. И поделом тебе! Простучали до двери каблучки. По-видимому, Дарья решила уйти. Но у самого выхода все же остановилась. Я же постаралась слиться со стеной. — Я ночью улетаю в Питер на конференцию. Приглашали тебя, но ты же здесь не появлялся. — Счастливого пути! — серьезно пожелал доктор. — Да пошел ты! С этими словами Новицкая вышла из кабинета, едва не прихлопнув меня дверью, и зашагала по коридору в другую сторону. Я перевела дух. Вот же ревнивая особа! Надеюсь, она полностью переключится на своего нового бойфренда и перестанет почем зря меня доставать. Заходить в ординаторскую не хотелось. Волков после этих разборок наверняка на меня наорет. Нет уж, зайду попозже. И я на цыпочках отправилась следом за Дашенькой, которая уже успела скрыться из виду. — София Ильнична, а вы-то куда? — вкрадчиво раздалось сзади. Вот черт, он меня заметил. Интересно, как давно? Я залилась краской от стыда. Вот говорили мне в детстве, что подслушивать нехорошо. — Заходите, — велел Олег Сергеевич, распахивая передо мной дверь. — Что уж теперь. Знает. Точно знает, что я все слышала. Я прошла в кабинет и села на предложенный мне стул. Ординаторская выглядела так же, как и всегда, только сейчас та ее часть, где стоял диван для отдыха сотрудников, была отрезана от остальной широкой белой ширмой. Я не знала, была ли она тут раньше, не обращала внимания, а теперь подумала, что это, должно быть, очень удобно. Захотел кто-нибудь поспать, отгородился ширмой. А от посторонних звуков есть беруши. — София, — Олег Сергеевич расположился не на своем обычном месте за столом, а уселся в кресло. — Если вы что-то слышали, то мне бы не хотелось, чтобы вы воспринимали это на свой счет. Дарья Артемовна… как бы это сказать, — задумался он, и спустя мгновение продолжил: — Она склонна придумывать альтернативную реальность и видеть проблему там, где ее нет. Так что просто не обращайте внимания и не поступайте, как она: ничего себе не выдумывайте. Во время его монолога я не знала, куда себя деть. Было очень неловко. Я вовсе не планировала становиться яблоком раздора между этими людьми. И если хорошо подумать, Дашеньку было даже жаль. Столько лет добиваться внимания человека, преданного девушке, с которой и соперничать-то нельзя… Это, наверное, тяжело. Но Олег Сергеевич что, и вправду думает, что я могу решить, будто все обвинения Дарьи — правда? Ну так вот, я даже и не собиралась ничего такого воображать, и прекрасно понимаю, что это бред. И вообще, чтобы я еще хоть раз в жизни попыталась построить отношения с преподавателем? Чур меня! Черт, нам обязательно об этом говорить?! — Я и не выдумываю, — пожала я плечами. — И, если честно, вообще не хочу это обсуждать. — Отлично, — с видимым облегчением выдохнул мой куратор и расслабленно наклонился на спинку кресла. — Тогда приступим к экзамену? Посмотрим, как хорошо вы знаете о… И понеслось. Я была права, когда думала, что профессор отыграется на мне за все случившееся, — так оно и вышло. Он спрашивал меня по билетам и сверх программы, заставлял размышлять и выстраивать логические цепочки. Пару раз мы скатились в откровенный спор и горячо дискутировали по одной из тем. Олег Сергеевич не усидел в своем кресле и расхаживал по кабинету, активно жестикулируя. Время моей работы давно прошло. Один раз даже заглянула медсестра, потопталась на пороге нерешительно, во все глаза глядя на нас, и так же молча вышла. А экзамен все продолжался. В общем, Волков не успокоился, пока не вытряс из меня всю душу. Процесс доставлял ему явное удовольствие. А когда мы оба перевели дух, подвел итог: — Что ж, Пахомова, я действительно поторопился ставить вам «отлично». — Что? — возмутилась я, подскакивая с места. Нет, я была с ним решительно не согласна! В глазах куратора заплясали веселые искорки. — Мне нравится наблюдать, как вытягивается ваше лицо, — совершенно серьезно сказал он. — Тогда оно перестает быть таким… круглым. И сдавленно хрюкнул. Я задохнулась от негодования. Открыла рот, чтобы сказать в ответ какую-то колкость, но, видя расплывающуюся улыбку на лице Олега, махнула рукой и улыбнулась в ответ. Раз он шутит, значит, в порядке. Спасибо Марии Дмитриевне, она хорошо постаралась. Я уже выходила из ординаторской, когда меня остановил тихий вопрос: — София, вы сказали мне тогда, что не хотите больше быть хирургом. Это правда? Я обернулась. Олег смотрел уже серьезно, без веселья. В ответ я только плечами пожала. — Мне теперь есть, о чем подумать. — Но вы же понимаете, что я вас не отпущу? — Понимаю. Я ваш подопытный кролик. — Очень ценный экземпляр, — подтвердил он, поднимая вверх указательный палец, на что я только фыркнула. — Ваше место теперь здесь. Я грустно и благодарно улыбнулась. Олег Сергеевич Волков был темной лошадкой. О нем сложно было что-то судить, и порой он загонял меня в тупик своим непредсказуемым поведением, но приходилось признать: этот человек дает мне возможности, тот самый попутный ветер, которого мне не хватает. И мне оставалось только с ним согласиться. Я давно ощущала, что не просто привыкла к отделению — я начинаю в него врастать, пускать здесь корни. Странно, но факт. Наверное, это действительно было мое место, моя стартовая площадка. Место для шага вперед.