Evanescence — My Immortal
Мне нравится окутанное дымкой тумана ранее осеннее утро. Вокруг — во дворах — тишина, и слышно, как легкий ветер обрывает листья с деревьев, и они с тихим шорохом осыпаются на землю сусальным золотом, образуя под ногами расписной ковер. Едва-едва брезжит рассвет, и еще не ясно, пасмурным или солнечным будет день, и приятно вдыхать прохладный, особенный воздух. У Антиповых во дворе много деревьев. Кудрявые березки, чьи длинные косы уже давно вызолочены сентябрьским солнцем, и только кое-где проглядывает сохранившаяся зелень; тонкие осинки, пылающие багрянцем, яркие гроздья рябины… Сказка и наслаждение для глаз художника. Но стоит свернуть из сонных дворов на оживленное шоссе, и картинка меняется. Здесь уже все пришло в движение. Люди торопятся на работу, автобусы ходят по привычному расписанию. Дорожные рабочие в ярких жилетках стоят на обочине, опираясь на ломики, и громко переговариваются о чем-то на своем языке. Привычная городская суета заставляет окончательно проснуться и собраться с мыслями. Я стояла на остановке и ждала свой автобус, глядя на билборд через дорогу. Афиша обещала концерт известной группы, и не просто какой-то группы, и не просто в какой-то там день, а в особенный для меня, и в этом мне виделось какое-то мистическое совпадение. С афиши смотрел взрослый серьезный солист, в котором едва угадывался прежний дерзкий мальчишка с задорным взглядом. Когда-то диски с его песнями я заслушивала до дыр, наряду с восхитительным Лаури Юлёненом, сумасбродным Билли Джо и балладами Саши Васильева. Это время навсегда связано с пьянящей свободой, рваными джинсами и черной подводкой, с вылазками в Китай-город и обжигающим легкие дымом, с твердой уверенностью, что впереди — много-много и обязательно все будет хорошо, с этой неповторимой бесшабашностью лицеистких годов, которые до конца жизни будут отзываться щемящей тоской в сердце. Надо бы не забыть купить билет… В больницу я приехала рано и до смены еще успела помочь разбиравшей белье Зое Ивановне. Мы сидели в ее подсобке и собирали грязные простыни и пододеяльники в большие тюки, отдельно складывали халаты персонала, полотенца, — весь текстиль после обеда должны были забрать в прачечную. Мне нравилось проводить время в компании сестры-хозяйки: рано потеряв бабушку и дедушку, оставшись без внимания родителей, я инстинктивно тянулась к этой женщине, и она отвечала мне теплом и заботой. Наведя порядок, мы вышли к посту, где Волков разговаривал с медсестрой, отдавая распоряжения насчет пациентов. Он уже был облачен в хирургический костюм, а волосы собрал в хвост, перетянутый у основания узкой черной резинкой. Молоденькие медсестрички и санитарочки вечно за глаза подшучивали над его прической, а кто-то всерьез завидовал столь роскошной шевелюре. И, надо заметить, длинные волосы ему очень шли. Носи он другую прическу, выглядел бы совершеннейшим занудой и сухарем, а эта деталь добавляла его облику немного неформальности, если не сказать, бунта, отчего Олег становился гораздо интереснее. Иногда мне казалось, что доктор весь создан из противоречий и крайностей, которые причудливо сплетались в нем, сливаясь в конечном итоге в невероятно сложный характер, о котором в отделении тоже ходили легенды. Заканчивая свою речь, доктор что-то сказал медсестре, и она, не сдержавшись, прыснула в кулачок. — Похоже, у Олега Сергеевича сегодня хорошее настроение, — заметила я, глядя на уходившего в сторону оперблока профессора. — Надеюсь, он не будет снова пытать меня в операционной, а то я еще после прошлого раза не отошла. — Да, — согласилась сестра-хозяйка. — Оправился Олежек. Я-то уж, грешным делом, боялась, что он после пересадки той не отойдет, не вернется. Но выбрался, слава богу. Видно, нашелся лучик света в его темном царстве, новый смысл в жизни появился. — Он говорил, что получил грант на исследования, — кивнула я, стараясь не думать о грустном. — Кажется, взял кого-то из ординаторов для работы. Возможно, в скором времени нас ждет новое научное открытие. — Возможно, — рассеянно кивнула Зоя Ивановна, думая о чем-то своем. — А вы знаете, — вспомнила я то, чем хотела поделиться с ней еще несколько дней назад, да все как-то случая не представлялось, — Олег Сергеевич студию для меня нашел. Оказывается, у него есть друг-художник, и он в Москву уехал, а студия пустует. Волков разрешил мне там работать, представляете? — Представляю, — нахмурилась вдруг сестра-хозяйка, пристально на меня посмотрев. — Друг-художник, значит? Так он тебе сказал? Ну, видно, были у него на то причины. Пусть уж он на меня осерчает, только я вот что тебе скажу, девочка. Нет у него никакого такого друга, и никогда не было. А студию эту он купил. — Как — купил? — растерялась я. — Зачем? — Чтобы ты рисовала. — Но… — Пол вдруг качнулся под моими ногами. Я пыталась найти слова и не могла, потому что они застревали в горле колючими льдинками. — Это значит… Это же не правильно! Получается, это подарок, который я не могу принять. — Правильно — не правильно, — вдруг жестко отрезала Зоя Ивановна, поднимая на меня прохладный взгляд, и я поразилась произошедшей в ней перемене. — Решать тебе. Только знай: если ты откажешься, то обидишь, до глубины души его измученной обидишь. Вот и думай теперь, что правильно, а что нет. Она ушла, оставив меня наедине с ее последними словами. А у меня мысли путались и в голове не укладывалось то, что я только что услышала. Я вспоминала старую квартиру Олега, потрепанную от времени мебель… и вдруг — взять и купить своей студентке художественную студию просто потому что ей негде рисовать? Серьезно? Я уважала своего куратора. Да, иногда побаивалась, порой терпеть не могла, но все же уважала, и старательно работала, помня о том, какую неоценимую помощь он мне оказывал, но одно дело устроить на работу девушку, которая попала в непростую ситуацию, а совсем другое — подарить ей целое помещение. Я могла понять и принять все его эксперименты с моим образованием, но этого я не понимала. Я не хотела чувствовать себя настолько ему обязанной. Это был сигнал тревоги, красный свет, черта, за которую я не могла перешагнуть. Это уже не эксперимент, это ловушка для маленького подопытного кролика. Беги, глупый кролик, ныряй в свою нору, прячься в Зазеркалье, пока твоя клетка не захлопнулась окончательно. Когда я зашла в операционную, на мне, наверное, лица не было, потому что доктор взглянул вопросительно, но вслух ничего не сказал, и по темам, как обычно, спрашивать не стал, так что первая плановая операция прошла в тишине, только хирурги тихо переговаривались между собой, решая небольшие вопросы. После операции Волков догнал меня в коридоре, ведущем из оперблока, и, так как я не подумала останавливаться, пошел рядом. — София, у вас все хорошо? — Да, — холодно ответила я. — А почему Вы спрашиваете? — Мне показалось… — он запнулся, натолкнувшись на мой взгляд. Задумчиво оглядел мое лицо, непроизвольно сжавшиеся руки, и нахмурился. — Впрочем, забудьте. В двенадцать у нас мастэктомия, кажется, вы будете присутствовать на ней впервые. Повторите, пожалуйста, матчасть. На третьем курсе студентам академии еще не давали полной информации по хирургическим манипуляциям, ограничиваясь общими положениями, но у меня, стараниями Олега, был справочник по видам и назначениям операций, который я должна была внимательно изучать. На мастэктомии мне и правда быть еще не приходилось, и я немного заволновалась, не столько из-за самой операции, сколько из-за своего к ней отношения, потому что для меня, как для девушки, ее последствия были непредставимы. Одно дело, когда делают резекцию желудка или удаляют селезенку, — все это очень серьезно и ощутимо для организма, но это остается внутри, не видно человеческому глазу, и никто посторонний не догадается, что с тобой что-то не так. А удалить молочную железу, оставив на ее месте тонкий шрам, и потом с этим жить… Я бы, наверное, не смогла. В общем, я надолго переключилась на другие проблемы, задвинув мысли о студии в дальний угол, и сосредоточилась на работе. Во время операции Олег снова ни о чем меня не спрашивал, только рассказывал, объяснял и направлял, и его мягкий текучий голос звучал успокаивающе, проникал в подсознание, так что я постепенно расслабилась, подумав, что нет, в сущности, ничего странного в том, что он отдал мне студию. Просто увидел, что я увлечена творчеством и решил помочь в своей манере, как мог, и вовсе нет в этом никакого умысла и двойного дна. Переборщил немного, это да, но, возможно, он и сам этого не понял. В общем, мое возмущение улеглось, и я уже сама не понимала, отчего так распсиховалась. *** Вернувшись домой в воскресенье, я не застала Антона. Зато на плите обнаружила пюре и котлеты, а на кухонном столе лежала записка: «Ушел к маме, буду поздно». Я повертела ее в руках и усмехнулась. С каких это пор Антипов считает нужным передо мной отчитываться? В груди шевельнулось что-то теплое, вызывая улыбку, и вместо того чтобы выбросить записку, я отнесла ее в свою комнату, положив в тетрадь, как закладку. Ну что ж, у мамы так у мамы, хоть высплюсь по-человечески, подумала я, подхватывая на руки Пушика и почесывая его за ушком. Я уже так привыкла к этому коту, что теперь удивлялась, как жила без него раньше. — Что, Пух, кормил тебя вчера хозяин? А сегодня? Пойдем-ка посмотрим… Подложив животному корма и налив чистой воды, я отправилась в душ. Пользуясь случаем, проторчала в ванной, наверное, не меньше часа, а выйдя, услышала настойчивый звонок в дверь. — Кого там принесло? — пробормотала я себе под нос, приглаживая мокрые волосы и заглядывая в глазок. — Нет, ну серьезно? Я открыла дверь раньше, чем подумала, стоит ли это делать. Просто была удивлена, даже несколько ошарашена, увидев нежданного визитера. А он удивился не меньше меня и продолжал стоять на лестничной клетке, хлопая глазами. — А Антоха где? — К маме уехал. — Войти можно? — Зачем? — Замерз. — Входи, — решилась я, пропуская в прихожую Кисляка. Кисляка, блин! Но что-то не позволило мне захлопнуть дверь перед его носом, и это была не вежливость или чувство гостеприимства, а банальное любопытство. Невероятно, но факт: эти двое действительно подружились, и Андрей явно зашел не просто так. Парень разулся, снял куртку и прошел за мной на кухню. Там, устроившись за столом, он принялся с любопытством меня разглядывать, и я посильнее затянула пояс на халате, да, на том самом, что так не любил Антон. — Что ты здесь делаешь? — спросила я, поставив перед ним чашку с чаем и пододвинув вазочку с печеньем. — А ты? — фыркнул он в ответ, заставив меня недовольно закатить глаза. — Живу я тут, — ответила я. — В смысле? — глаза Кислого полезли на лоб, и он повертел рукой в воздухе: — Вы, что, с Антохой — того? — Это ты — того, — покрутив пальцем у виска, оборвала я полет его фантазии. — Чего пришел? — Да так… Кое-что передать, — осторожно сказал он. Я заинтересовалась. Мне очень хотелось узнать, что и от кого он хотел передать Антипову. Вряд ли это было чем-то вроде тетрадки от однокурсника или забытой в раздевалке клуба вещи, — такое он отдал бы мне не задумываясь. Но вместо этого он сидит, сверлит меня настороженным взглядом, явно сомневаясь, что сможет доверить мне то, с чем пришел. — Давай я передам. Он замялся, явно не понимая, может ли это сделать, и это разожгло мое любопытство еще больше. Что ж, придется действовать другими методами. В мои планы совсем не входило, чтобы кто-то и «Медведей» знал, где я квартирую. Но, раз уж этого избежать не получилось, да еще и первым об этом узнал именно Кисляк, делать было нечего. К тому же, если признаться честно, я больше не воспринимала Андрея в штыки, оценив его искреннее раскаяние содеянным больше полутора лет назад, и желание помочь. — Анд-ре-ей? — поторопила я и руку требовательно протянула. Испытующий взгляд глаза в глаза и недоверчивая ухмылка. — Понимаю, — вздохнула я, поправляя волосы и покачивая ножкой. — Что ж, отдашь ему завтра в Ледовом. Но если вдруг ты хочешь со мной о чем-нибудь поговорить или спросить, я бы могла удовлетворить твое любопытство. Но это акция одноразовая и повторению не подлежит. Кисляк смерил меня долгим изучающим взглядом, нетерпеливо заерзал на стуле, посопел, а потом выдохнул: — Пахомова, ну и стерва же ты все-таки! — Что есть, то есть, — вздохнула я, пожимая плечами. Мы внимательно посмотрели друг на друга и не смогли сдержать рвущийся наружу смех. — Держи, — отсмеявшись, Кисляк достал из внутреннего кармана олимпийки белый бумажный конверт. — Это Антипову работодатель передал. — Работодатель? — переспросила я, забирая конверт. — Казанцев, что ли? — Нет, не Казанцев. Помимо хоккея Антон еще подрабатывал. — Андрей снова помедлил, но потом махнул рукой и продолжил. — Он еще в июле, как из лагеря вернулся, ко мне подходил, про работу спрашивал, говорил, деньги нужны. Я и нашел ему вариант. У меня друг, Борщ, ну, в смысле, Борька, в одном клубе подрабатывает, туда его вышибалой и устроили. А несколько дней назад он ушел. — Что за клуб? — нахмурилась я. Антон уходил ночами, значит, это как-то связано с тусовками. — Элитный мужской клуб. Самый дорогой в Подольске. — Мм, — кивнула я, вспоминая это заведение. Кажется, я знала его название. Когда-то в нем любил тусоваться Стас, говоря, что там самый лучший стриптиз в городе. Впрочем, насколько мне было известно благодаря все тому же Калинину, этот клуб баловал своих гостей не только стриптизом, и там были развлечения на любой вкус и кошелек: на втором этаже располагались апартаменты, а в цоколе была сауна. Держал его кто-то из авторитетов, знакомых отца, вроде бы он даже присутствовал на приеме у Калинина в честь празднования Нового года. Теперь я начинала понимать, при чем тут духи и начищенные ботинки. — Борщ говорит, Антоха на хорошем счету был. А несколько дней назад я туда заглянул… — Кислый смутился. — Ну, немного расслабиться. У Боряна выходной был, вот мы с ним вместе и отдыхали, Антипов за порядком следил. — И что дальше? — нетерпеливо спросила я. — А дальше… — Андрей вздохнул. — Завалилась компания каких-то пришибленных… Два мужика и девчонка. Крутые, с виду при больших деньгах. Посидели, побухали, потом шуметь начали. Платить не хотели. Антипов их выставить решил, а они ему — под дых… Мы, ясное дело, тоже вмешались, завязалась потасовка. Антоха завелся, ему, похоже, даже в кайф было, он в последнее время какой-то взвинченный ходил, со Смирновым они друг друга постоянно цепляли. В общем, раскидали мы их быстро, у Борща на память фингал под глазом остался… — А у тех? — осторожно спросила я. — Без жертв, — отмахнулся Андрей. — Синяки, ссадины. Кто-то из админов во время драки ментов вызвал, повязали их и увезли. Правда, девка их бешеная на прощанье Тоху укусила, прикинь? — Укусила? — прошептала я, вспоминая синяк на шее Антипова и вдруг ощущая во всем теле небывалую легкость. Бог мой, она его укусила… Я уронила лицо в ладони и мелко беззвучно затряслась от хохота. Напряжение, сковывавшее меня последнюю неделю, отступило, и так хорошо стало, и все оказалось на своих местах. — А что было потом? — спросила я, пока Андрей во все глаза смотрел на меня, удивленный реакцией. — Антипов в шесть утра пришел. — Да мы все вместе ко мне завалились, — махнул рукой Андрей. — Выпили немного, поржали, и спать легли. Антон потом сказал, что увольняется. А вчера ко мне Борщ приехал. Рассказал, что Тоху назад зовут, и баблишко от начальства передал, что-то вроде премии. У них там арт-директор, кажется, на него запала. — Что значит — запала? — нахмурилась я. — А он тебе разве не говорил, что работает? — ушел от ответа Андрей. — Нет, не говорил. Чай Кисляк уже давно допил, и я предложила еще, но он отказался, хотя уходить явно не собирался. — И мне не говорил, что вы живете вместе. — А мы не вместе, — сказала я. — Я здесь комнату снимаю. Пахомов решил, что сможет выкупить все квартиры, которые я снимаю, так что Антону в голову пришло такое решение. А он, как ты помнишь, мой друг. Вот я и согласилась. — Значит, просто друзья? — разочарованно протянул Андрей. — Ну так вообще неинтересно. И что Пахомов? — Да ничего, — вдохнула я. — Затаился. Занимается комбинатом и, судя по всему, ищет новые способы, как меня достать. — Не переживай, — серьезно сказал Кислый. — Мы тебя в обиду не дадим. И так это искренне и уверенно прозвучало, что я удивленно подняла на него глаза и встретилась с умным серьезным взглядом. Андрей Кисляк, ты ли это? — Значит, ты все еще страдаешь по Щуке? — сменил тему он. — Больше нет. — Я помедлила, думая, стоит ли говорить ему об этом. Но вдруг возникло желание поделиться, озвучить все, о чем я думала все эти недели после того, как он вернулся к предавшей его Марине, и что я внезапно открыла для себя. — Ты знаешь, я думала, что любила его, а оказалось, это совсем не так. Желание его добиться, быть с ним, было моей навязчивой идеей, причем настолько навязчивой, что я почти начала видеть в нем смысл жизни. — Я закусила губу, думая, как бы поточнее объяснить Андрею, что я чувствовала. — Егор был для меня как… Он был моим Эшли Уилксом. — А кто-то слишком увлекается романами, — хмыкнул Андрей, но в его глазах мелькнуло понимание. — Что ж, я всегда считал, что вы с ним не пара. Но кто же, в таком случае, Ретт? — Не-не-не, — открестилась я. — Такого счастья мне тоже не надо, да и сомневаюсь, что в наше время рождаются подобные мужчины. Ты мне лучше скажи, как вы с Егором относитесь друг другу после всего, что случилось? Кисляк посерьезнел и замолчал. Он явно не думал, что разговор примет такой оборот, он ведь и не подозревал, что я в курсе всех этих перипетий с Щукиным и Касаткиной, тем более что эта история отбрасывала тень и на меня саму, и на Кисляка, напоминая о нашей конфронтации. — Значит, Егор тебе рассказал? — Только малую часть и со своей колокольни. Хотелось бы услышать твою точку зрения. — Ну что ж, — вздохнул Андрей. — Тогда слушай… Было что-то извращенное в том, что мы сидели рядом, на кухне Антипова, и делились личными переживаниями, но в то же время, в этом было и что-то правильное, и, наверное, именно так все и должно было случиться, чтобы, наконец, разрешить все накопившиеся вопросы. — Да, накуролесили вы, граф Кисляк, — покачала я головой, выслушав его откровения. Уж насколько меня раздражала Марина, я никак не могла ожидать, что она опустится до шантажа. И Егору об этом тоже лучше никогда не узнать. — Если бы я знал, что так выйдет… — пробормотал он печально, но вдруг, подняв на меня глаза, спросил: — Но ведь ты не жалеешь о том, что было? Я немного подумала, а потом сказала: — Не жалею. Это жизнь… — Это жизнь, — серьезно подтвердил Кисляк, и тут же, развеселившись, добавил: — А все-таки, я знал, что рано или поздно ты переедешь к Антипову! — Что значит — знал? — изумилась я. — А то и знал. Я же говорил, что ты бестолковая женщина? Смотришь вдаль, но не видишь, что творится у тебя под носом. — О чем ты? — Сама подумай, — приставив указательный палец к своему лбу, наставительно сказал он. — А я пошел. И он, действительно, ушел, оставив меня наедине со своими мыслями. *** Лучше всего мне думалось в студии. Я выводила густыми красками незамысловатый осенний сюжет, и рука действовала привычными, отточенными движениями, а мысли уносились далеко за пределы этих стен. Я думала о том, как непредсказуема жизнь. О том, как ветер перемен, обманув ласковым бризом, пообещав счастье, может, превратившись в ураган, ударить в спину, сбросить с вершины в пропасть, превратить друга во врага, а врага — в друга, и все смешать, и спутать все карты… Я думала о поступках Кисляка, стараясь понять его чувства. Думала об Олеге, о том, кто он и какой, и что за мотивы им движут, и хотела принять правильное решение. Думала об Антоне, и о последних, — перед уходом, — словах Андрея. В конце концов, мне надоело думать. Я встала и принялась собирать недописанные холсты, и краски, и все что успела принести сюда. Студия не отпускала. Она манила жаждой творческого познания и неизведанными горизонтами, уютом и теплотой. Я любила ее, я уже очень любила ее, но остаться не могла. Домой я приехала, нагруженная сумками. — Так и знал, что ты снова закроешься в своей студии, — недовольно пробурчал Антипов, открывая мне дверь и принимая мою поклажу. — Это что? — Мои вещи. Хозяин студии объявился раньше, чем планировалось, — сказала я, вешая куртку. — Можно пока это побудет здесь? — Конечно… — ответил Антон и осторожно уточнил: — То есть, ты не будешь теперь там пропадать? — Не буду, — подтвердила я, устраивая мольберт в углу прихожей. — Пусть тут побудет, пока я не найду новое помещение. Я не буду рисовать дома, Антон, обещаю, просто мне больше негде это хранить. — А ты знаешь, Пахомова, я передумал, — торопливо сказал Антон, взявшись за мольберт и перенося его в мою комнату. — Не нужно тебе ничего искать. Рисуй дома, сколько хочешь. И не бойся мебель красками запачкать, если что, я тебе и слова не скажу. Можешь даже спальню переоборудовать, если так нужно. — Да ладно? — поразилась я, заглядывая ему в глаза, и даже руку протянула, чтобы лоб потрогать: уж не заболел ли… Но Антон мою руку перехватил и придержал за запястье, глядя серьезно и уверенно, а еще — с таким нескрываемым облегчением, что я поняла: не шутит, и все сомнения разом отступили. Похоже, он даже готов был уговаривать меня рисовать дома, только бы я больше нигде не пропадала. — Ну хорошо, — смущенно сказала я, высвобождая руку. — Спасибо. — Выходи к ужину, — сказал Антон, прежде чем я ушла в комнату. Переодевшись, я вспомнила, зачем заходил Андрей, и достала с полки увесистый конверт. Надеюсь, Антипов не прибьет меня за излишнее любопытство. Я вошла на кухню, приятно удивившись тому, что меня уже ждал накрытый стол. Оказывается, Антипов, когда хотел, умел быть добрым и заботливым. От того я ощутила еще больший стыд за свою проделку. Можно, конечно, свалить все на Кисляка и на его длинный язык, но я не настолько жестока. — Что? — спросил Антон, заметив как я смотрю на него, встав за спинкой стула и не решаясь отодвинуть его и сесть. — Андрей сегодня заходил, который Кисляк, — пробормотала я, глядя в расширившиеся от удивления глаза. — Тебя искал, а нашел меня. Я неловко улыбнулась, подойдя к Антону и выкладывая перед ним на стол конверт. — Это он тебе передал. Не хотел, но я… Ты не ругай его, — быстро сказала я, увидев, как нахмурился Антон. — Он рассказал мне о твоей работе. — Придурок, — резко бросил Антипов. — Он, правда, не виноват. Я заставила его все мне рассказать. — Угу, — угрюмо отозвался хоккеист. — Пытала, что ли? — Почти, — улыбнулась я. — И про драку сказал, и про то, что тебя обратно зовут. Вернешься? — Нет, — покачал головой Антон, отодвигая конверт. — А это обратно Андрею отдам. — Даже не посмотришь, сколько там? — Да какая разница, — хмыкнул он. — На то, что хотел, я уже заработал. А продаваться не буду ни за какие суммы. — Наверное, это правильно, — согласилась я, задумчиво обводя взглядом Антипова, который тем временем переложил конверт на подоконник и снова устроился за столом, желая поужинать, и думала, что ему в очередной раз удалось меня удивить. Стриптиз-клуб, ну кото бы мог подумать… Ужинали мы молча. Парень то и дело бросал на меня взгляды исподлобья, и как будто бы ждал, что я еще что-то скажу или спрошу, или стану осуждать. Но я выяснила, что хотела и сочла вопрос закрытым. В конце концов, это дело Антона, и ему решать, работать или нет, и где именно работать и сколько. Так что зря он ждал от меня какого-то подвоха. Только одно не давало мне покоя: Андрей сказал, что Антон понравился арт-директору. Интересно, насколько у нее все серьезно? Я только утром успокоилась, узнав, что у Антипова никого нет, и по ночам он уходил не развлекаться, а работать, и вот опять беспокоюсь о том, что кто-то уделял ему внимание. Но раз Антон все же ушел из клуба, значит, ничего между ними нет? Поужинав, я собрала посуду за собой и Антоном, протерла стол и отвернулась к раковине. — Пахомова, — раздался за спиной ехидный голос Антипова. — А чего ты тем утром так психанула? Ревнуешь, да? — Что? — возмутилась я, разворачиваясь к парню. — Ты ревнуешь, — низким голосом произнес Антон, приближаясь ко мне и вызывая у меня мурашки. На щеках разлился румянец, и сердцебиение участилось. Антон стоял так близко, что мне становилось от него жарко. — Антипов, ты сбрендил, — фыркнула я, пытаясь выглядеть как можно более непринужденной, когда тело уже начинало жить собственной жизнью, отказываясь меня слушаться, и внутри разгорался пожар, заставляя признать, что этот парень оказывает на меня особенное воздействие. — Нужен ты мне сто лет в обед. Не выдавай желаемое за действительное. — Желаемое? — его усмешка вызвала беспокойную дрожь. — А ты знаешь, чего я хочу? Я медленно покачала головой, облизнув пересохшие губы. Не знаю… Не знаю, но чувствую. По хриплому низкому голосу, по взгляду, блуждающему по моему телу, по вздымающейся от тяжелого дыхания груди и того, как шумно он втягивает носом воздух, будто боясь задохнуться от нахлынувших эмоций. И это все настолько неправильно, и неожиданно, и оглушающе, что внутри рождается страх вперемешку с волнением, и трезвые мысли теряются в паутине ощущений, и так манит сделать шаг вперед, чтобы узнать, как далеко все это может зайти… Я подняла глаза и посмотрела на Антона в упор, встретившись с таким же ошеломленным взглядом. Казалось, он был удивлен не меньше, а то и больше меня, и не знал, что ему теперь делать. И я не могла ему ничем помочь, потому что когда он был так близко, я не понимала, что со мной происходит. Мне только хотелось дотронуться до него, ощутить под пальцами рельеф его мышц, и желание было настолько сильным, что я, испугавшись, спрятала руки за спину, но тем самым позволила Антону приблизиться вплотную. И вот мы стояли, касаясь друг друга плечами, и глядели растерянно, не зная, как быть дальше и как выйти из этой ситуации. Позволить себе зайти далеко, тем самым совершив огромнейшую глупость и разрушив дружбу? Или свести все в шутку и продолжать делать вид, что ничего не происходит? — Пахомова… — прошептал Антон, щекоча мою щеку своим дыханием, и склонился ниже. И тут я обвила его шею руками и спрятала лицо у него на груди. Прижалась, выдыхая и расслабляясь. Ласково провела ладошкой по его затылку. Антипов от неожиданности обнял меня в ответ, постоял так несколько секунд, будто бы раздумывая, а потом положил подбородок мне на макушку, и я почувствовала, как напряжение покидает его тело. — Сегодня был трудный день, Антон, — тихо сказала я. — Я устала. — Да, — отозвался он, проводя рукой по своему все еще полыхающему жаром лицу. — Иди спать, я здесь уберу. — Спасибо. Я выскользнула из кухни и скрылась в своей комнате. *** Кошмар. Просто кошмар. Кажется, я сошла с ума. Я лежала на своей кровати в позе звезды, слушая сонное урчание Пуха, который явно полюбил спать в моей компании, и медленно офигевала от происходящего. В конце концов, мне пришлось пройти все стадии от отрицания до принятия, чтобы признаться себе в том, что меня тянет к Антону Антипову. Тянет так, что когда он нарушает мои личные границы, у меня просто-напросто отшибает мозг и включаются другие инстинкты. При этом я совершенно точно не влюблена в него, не мечтаю целиком и полностью завладеть его сердцем, проводить с ним все свободное время и строить совместное будущее, как это было с Щукой. Но он вызывает у меня такое неприличное желание, что от стыда хочется зарыться головой в подушки. С Егором такого точно не было. О Щукине я много думала, переживала и рефлексировала, а рядом с Антоном вообще не хочется ни о чем думать. И если с точки зрения физиологии все происходящее можно легко и просто объяснить, то для наших отношений это неминуемая угроза, которую нужно немедленно устранить. Вот только как? Может быть, разъехаться? Но перспектива снова скитаться непонятно где меня совсем не радовала. Попробовать поговорить с Антоном и попросить его больше ко мне не приближаться? Звучит, как бред. Черт, мне ведь даже не с кем это обсудить. Вот если бы Оля была в Подольске… И тут меня бросило в холодный пот и в голове сразу прояснилось. Боже, о чем я думаю? Антон — лицо неприкосновенное. И гормоны у меня разыгрались только потому, что я напридумывала себе небылицы о его ночных похождениях. Может быть, и сегодня мне все показалось? Нужно просто больше работать и перестать думать о всяких глупостях. Я прикрыла глаза и задышала ровнее, чувствуя, что успокаиваюсь и сон готов вот-вот смежить мои веки, как дверь тихонько скрипнула, и в темноте раздался тихий голос: — Пахомова… Спишь? Я так резво рванулась к противоположному краю кровати, что придавила Пушику заднюю лапу, и нас незамедлительно оглушил кошачий рев. — Прости, — виновато потянулась я к нему, но кот обиженно фыркнул и, спрыгнув на пол, гордо вышел в приоткрытую дверь. — Антипов, тебе чего? — Я поговорить хотел, — признался он и кивнул на край кровати. — Можно? — Садись, — осторожно кивнула я, заворачиваясь в одеяло. В темноте я не могла разглядеть его лица, но по голосу поняла, что он чем-то встревожен и, похоже, тоже все это время не спал. — Я сегодня к маме ездил, мы поговорили… — Антон помедлил, переводя дыхание, и вдруг с нескрываемой горечью в голосе произнес: — Они с Макеевым решили усыновить ребенка. ***Кто ты, мой ангел ли хранитель, Или коварный искуситель: Мои сомненья разреши. Быть может, это все пустое, Обман неопытной души? А.С. Пушкин.
Вопреки тому, что профессора я чаще встречала в больнице, чем в академии, нашла я его именно на кафедре. Так уж получилось, что медлить я больше не могла, а поступок Антона с врученным ему конвертом добавлял мне решимости. Я долго думала о словах Зои Ивановны. Что было для меня страшнее: обидеть доктора или поступиться своими принципами? О своем отношении к доку тоже думала, но так и не смогла определиться. Олег оставался загадкой, которую сейчас у меня просто не было ни сил, ни желания разгадывать. Входя на кафедру, я не ошиблась в своих предположениях, что Волков там уже один. Прочие преподаватели давно разошлись по домам, вернувшись к своим семьям, и только Олег еще работал при свете настольной лампы, потому что кроме работы здесь и в отделении его больше никто не ждал. — Пахомова? — заслышав шаги, он оторвался от книги, которую читал, делая в ней пометки карандашом. — Вы еще здесь? У вас ведь занятия на курсах через полчаса. Через полчаса и ни минутой позже. Я поразилась тому, что он помнит о моем расписании. Впрочем, он же сам его составлял… Я подошла ближе, разглядывая профессора. На нем сегодня было не привычное хирургическое поло, а строгая темно-синяя рубашка, застегнутая на все пуговицы. Волнистые волосы густой черной волной стекали на плечи, а глаза в полумраке заставленной шкафами кафедры выглядели темнее, чем обычно. Здесь и сейчас он походил на какого-нибудь европейского герцога прошлого века, и отпечаток власти на его лице был ничуть не скромнее. Я долго думала, как сказать ему о своем решении, даже речь заранее составила, но сейчас вместо нее у меня в голове вертелись только пушкинские строки, а вся решимость в его присутствии таяла на глазах. И только зажатый в кулаке металлический ключ придавал мне храбрости. — Олег Сергеевич, я пришла, чтобы Вас поблагодарить, — сказала я, подходя ближе. — Вы очень многое для меня сделали, и я это очень ценю, но последний ваш подарок принять не могу, как бы мне этого не хотелось. Проговорив все как на духу, я разжала руку и положила перед ним ключ от студии. Волков недоуменно взглянул на него, а потом его лицо разрезала тонкая усмешка: — Зоя Ивановна все-таки не утерпела, да? — Зачем Вы мне солгали? — вопросом на вопрос ответила я. Олег только кивнул на лежавший перед ним ключ. — Потому и солгал. Но вы зря решили, что это подарок, София. Студия — это моя собственность, и я всего лишь позволил вам распоряжаться ей. Рисование развивает мелкую моторику, а она, как вы знаете, весьма необходима в нашем деле… — Хватит! — не выдержала я. Во мне поднималась такая волна гнева, что я готова была на него зарычать. Он позволил! Развивает! — Хватит обращаться со мной, как с предметом ваших исследований! Я больше не желаю быть вашим подопытным кроликом! — Вот как? На мгновение в глазах профессора мелькнуло что-то… Что-то такое, отчего я тут же пожалела о своих словах. Там была такая непроглядная тоска, что мое сердце перевернулось. Олег опустил голову, глядя на свои сцепленные в замок руки, а когда снова взглянул на меня, на его лицо вновь вернулась прежняя, такая знакомая мне ледяная снисходительность. — Ну что ж, дело ваше, София Ильинична, — он повертел в руках ключ. — В любом случае, студия будет ждать вашего возвращения. Может быть, когда-нибудь, вы все же передумаете. — Может быть, когда-нибудь… — эхом отозвалась я. — Нет, Олег, я не передумаю. Я намеренно обратилась к нему столь неформальным образом, стирая официальные границы. Я больше не признавала его авторитет как своего куратора и начальника, но видела в нем живого человека и хотела, чтобы он относился ко мне так же. — Ладно, — он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, словно она сдавливала его горло, и, убрав ключ от студии в верхний ящик стола, пододвинул к себе книгу. — Вам пора, София Ильинична, занятия вот-вот начнутся. — Спасибо, Олег Сергеевич, — кивнула я и вышла из кабинета. А в коридоре, наклонившись на стену, перевела дух. Я все еще была уверена, что сделала все правильно. Понимаю, он хотел как лучше. Прикрываясь благородными целями, он просто проявлял заботу и внимание, потому что для него это важно. Ему необходимо быть кому-то нужным, он ведь так одинок и несчастен. Но я ведь его об этом не просила. Я — не прощение, не утешение, и не пластырь на рану, — при всем желании не гожусь я на эту роль, мне бы в себе разобраться. Я думала, что это уже произошло, что я нашла выход, думала, что все кончилось, но опять все по-новому… Что ж, как сказал Андрей, это жизнь, а значит, надо просто взять себя в руки и идти дальше, решая проблемы по мере их поступления.