Охотник для мага

— Поиграй мне. Пожалуйста, — как-то отрешенно просит Себастьян и бросает какой-то пустой взгляд туда, за окно. Туда, где черную небесную твердь кривая молния раскалывает на части. Яркая, как кусок белого металла. Джейс вскидывает брови, но вместо того, чтоб привычно бросить ехидную реплику, садится близ распахнутой на лоджию двери, открывает инструмент. Прохладный ночной ветерок ерошит кажущиеся серебристыми под вспышками молний волосы, приятно холодит разгоряченную кожу. Себастьян глядит пристально, но словно насквозь. Или куда-то вовнутрь. Себастьян, которого Джейс Эрондейл еще никогда не видел таким... таким опустошенным. — Все в порядке? — тихо шепчет ему, опуская руки на клавиши. Моргенштерн непонятно передергивает плечами и высовывается в распахнутую створку окна по пояс, подставляя лицо влажному холодному ветру. Быть может, это Вивальди или Шопен, или Моцарт, или какой-нибудь странный Чайковский. Себастьян ничего не понимает в музыке. Но, когда Джейс играет, получается чувствовать себя чуть более живым. Как будто гремящая музыка вдыхает что-то похожее на душу в выжженную демонской кровью сущность не-человека. Не-человека, не-нефилима, не-демона... Кто я? Кто-то, кого родной отец, сотворивший из младенца чудовище, стыдливо прятал от мира, выдавая за сына совсем другого — чужого. Того, кто играет сейчас для него, с такой страстью отдается музыке, опуская золотистые ресницы, чуть закусывая нижнюю губу. Джейс играет, чувствуя кожей сгущающуюся тревогу. Тревогу и боль, что отдаются в кончиках пальцев, заставляют ныть что-то в груди. Последние рыдающие аккорды рвут перепонки. И нефилим убирает руки, смотрит на сына Валентина, изгибая вопросительно бровь. — Ты не ответил. Джонатан, все хорошо? Проклятое имя. Проклятая кровь. Джонатан Кристофер. И Джейс — единственное живое существо, кому дозволяется называть его так. Спрашивать, шептать, хрипеть, выстанывать, вцепляясь пальцами во влажные плечи, отдаваясь, будто в последний раз. Снова и снова, забывая обо всем. Так, будто был создан именно для него, для Себастьяна. Молча остановится за спиной, опуская руки на обнаженные плечи, чуть сожмет, скользнет ладонями вниз по спине. Если закрыть глаза, можно представить, что они где-то здесь — сложенные крылья ангела. Белоснежные, мягкие, почти что воздушные. — У нас не должно быть слабостей, понимаешь? Завтра мы создадим черных нефилимов. Завтра мы начнем войну против Конклава. Они не должны найти ни одного уязвимого места, куда смогут ударить. Тихий смешок, и голова Эрондейла откидывается на его грудь, и сам он кошкой выгибается под прикосновениями, полностью отдаваясь ласке. — У тебя их и нет, сын Валентина. Ты — совершенная машина убийства. Мы справимся. Как и всегда. Улыбка Моргенштерна кажется резиновой маской. Кончиками пальцев — по плечам, острым ключицам, ниже — на грудь. Туда, где совсем недавно чернела метка Лилит. Клеймо, отнимающее волю. Тавро, подавляющее сознание. Легкий поцелуй на шрам, который останется навсегда — ни иратце, ни другая руна, ни какое-то волшебство не уберет свидетельство принуждения. Вечную память о том, что Себастьян сделал с ним. С единственным, кто имел значение сейчас. И навсегда. — Ты так думаешь обо мне? Зачем ты здесь, Джейс Эрондейл? Сейчас, когда тебя ничего не держит, и у меня нет ни одного заложника, чтобы... — Ты либо идиот, либо унаследовал склонность к паранойе от папочки, — смеется нефилим и мягко обхватывает запястья. Тонкие, изящные, будто кукольные. Этим рукам на пианино б играть... — Я здесь, потому что хочу, если ты все же не понял. — Хочешь? Но почему? Кажется, или в черных как бездна глазах зажигается страх? — Потому что нужен. Потому что не смогу без тебя. Потому что твой. Уже тихо, куда-то в изгиб шеи, прижимая к себе вздрагивающее тонкое тело, зарываясь пальцами в спутанные волосы — на пару оттенков светлее его собственных. Почти что как брат. Но ближе, под кожей, под ребрами, в сердце. "У меня нет сердца, ты знаешь?" "Мое будет стучать за двоих"