Охотник для мага

У крови нет вкуса. Джонатан слизывает с губ густые, уже холодные капли и ухмыляется, разглядывая ужас в бледном лице, которое словно отлито из воска. — Ты бледный. Хочешь выпить? — Они все мертвы. — У Джейса даже не шевелятся губы. Черт, да он вот-вот грохнется на пол, лишившись сознания. Джонатан раздраженно дергает острым плечом. — Они или мы. Простые правила, детка. Последнее слово он выдыхает, прищелкивая языком. Джейса ощутимо передергивает, и Джонатан делает два с половиной шага. Замирает перед ним, касаясь грудью вздымающейся нервно груди. Пальцами, измазанными в чужой, уже подсыхающей крови, ведет по щеке того, кого когда-то звал братом. Сегодня Джейс Эрондейл — не брат, не любовник, не охотник, ступивший на кривую дорожку. Для Джонатана — он много больше. Для него Джейс Эрондейл — это все. Весь мир, вся вселенная. Смысл. Причина, по которой он все еще дышит и упорно идет к своей цели. Править. Сидеть на троне, но лишь вместе с ним. — Ты привыкнешь, Джейс. Обещаю. Привыкнешь к смерти и жизни, стремительно утекающей из холодеющих глаз каждого, кто когда-то был тебе дорог. Привыкнешь к крикам, проклятиям, мольбам. Привыкнешь к глухой ненависти, что будет сопровождать тебя шлейфом. Везде, куда бы ты ни пошел. Ты привыкнешь, потому что придется. Потому что ради тебя Джонатан Моргенштерн устроил конец всем привычного мира. Теперь — это хаос и тьма. Руины, под которыми где-то, возможно, все еще остаются живые. — Я хотел, чтобы было не так. Все не так. Улыбка Джонатана — оскал. Это трещины и разломы, и холод в черных глазах бьет наотмашь. Джейс бы упал на землю, наверное, но остается стоять, потому что брат — Джонатан — его держит. Джонатан всегда его будет держать. Руками, обагренными кровью. — Ты хотел, чтобы мы скрывались в подземельях, как крысы? Как блохастые побитые псы поджали хвосты? Ты же знал всегда — с самой первой минуты, какой я. На что я пойду. Для нас. Для тебя. И ты пришел ко мне сам. Джейс жмурится. Он и правда пришел. И сейчас у него нет ни одного возражения. У него нет даже сил, чтобы попробовать оттолкнуть, чтобы убрать от себя эти липкие руки, скользящие по лицу, по губам, так откровенно ласкающие крепкое тело. — Ты не смог бы жить после того, как Конклав вынес бы решение о казни. Ты знаешь. — Я знаю, — повторяет за ним, как автомат. Как бездушная кукла, лишенная чувств и эмоций. Как оболочка, из которой вынули все. Он был таким, когда поверил, что Джонатан умер. Сейчас... сейчас он согласится на все, лишь бы та невыносимая боль никогда не вернулась. Лишь бы он — это чудовище, монстр — был живым. Был вместе с Джейсом. Для Джейса. Джейс считал, что с этим можно бороться. Никогда еще он не был так наивен, так слеп. Как можно пытаться сражаться с судьбой и стихией? Пойти против того, для чего ты был рожден. Но Ангел видит, что Джейс — он пытался. И кто виноват, что он не смог совсем ничего? — Все будет хорошо, — улыбается Джонатан. У его поцелуя вкус крови. У крови нет вкуса. Но Джейс Эрондейл все еще может дышать. Джейс Моргенштерн. До конца.