Yesterday was a million years ago \ Вчерашний день был миллионы лет назад In all my past lives I played an asshole \ Во всех своих прошлых жизнях я был сволочью Now I found you, it's almost too late \ Теперь я нашел тебя, но уже слишком поздно High and dead, our skin is glass \ Высокие и мертвые, наша кожа - стекло I'm so empty here without, \ Я такой пустой здесь без тебя I crack and split my xerox hands \ Я ломаю и раскалываю свои ксероксные руки*
Мокрые волосы лезут в глаза, а капли воды неприятно холодят кожу шеи. Отметины прошли, растворились во времени, и кожа приобрела тот девственный ровный цвет, как и до Луи. Гарри хотел бы вернуть синяки, оставленные его пальцами назад, как напоминание, что это произошло с ними. Напоминание, как близки они были. Но Луи оттолкнул, унизил, растоптал. Гарри накручивает завивающуюся прядь на палец, разглядывая бледные тени под глазами, потухший блёклый взгляд в зеркале. Он высох, как трава без живительной влаги, а внутри пустота. Больше нет чёрной дыры, затягивающей в себя всё светлое и живое, лишь тьма далёкого космоса в груди, сингулярность, в которой не осталась места даже воспоминаниям. Долгие недели Гарри остаётся узником собственной комнаты, боясь показаться солнцу, не желая вдыхать тёплый прогретый воздух. Ливни ушли вместе с днями, принадлежащими Томлинсону, и тёплый август выглядит насмешкой над умирающей любовью. Солнце выжигает глаза, сушит такие нужные слёзы. Они комом стоят внутри, распирая грудь рыданиями, но сколько Гарри не старается, он не может выплакать свою боль. Она остаётся внутри, вместе с разъедающей солью. Занавески не пускают настырные солнечные лучи в комнату, которая превратилась в склеп для юности. Гарри падает на кровать, раскидывая руки в жертвенном распятии, и мечтает о потере сознания. Он не может спать, потому что чувственные прикосновения Луи преследуют его во снах, а во время бодрствования все мысли вращаются лишь вокруг поцелуя. Не того лёгкого касания губ, которое принесло тающую нежность, заставило пузыриться шампанское в крови, но вокруг жестокого насилия чужого языка. Гарри тошнит каждый раз, когда он вспоминает уничтоживший его поцелуй, но даже это предательство, эта боль, не способны заглушить горящие в крови чувства. Он так сильно влюблён в Луи. По белому потолку расплываются радужные круги, а голова болит от напряжения, пока Гарри всматривается вверх, в пустоту, прокручивая самые болезненные, самые горькие моменты произошедшего. Он старается убедить себя забыть о случившемся и двигаться дальше, но сердце глухо к доводам рассудка. Оно едва заметно, совсем тихо стучит, перегоняя по телу кровь, заражённую ядом. Гарри кашляет, мечется по кровати, но любовь глубоко внутри впивается своими цепкими когтями, и чем сильнее ребёнок тянет, пытаясь вырвать её, тем больше становится рана. Тихий скрип двери отвлекает от размышлений, и мальчик поднимает голову, встречаясь взглядом с грустными, полными тоски и страха материнскими глазами. Она безмолвно просит разрешения войти и Гарри кивает, а потом закрывает глаза. Он не хочет видеть её разбитой, но и помочь не в силах. Он не может побороть свою боль даже ради неё. — Малыш, — тихо говорит она, и перина прогибается под весом, когда Энн садится на край кровати, сжимая колено сына рукой. Горячая волна беспокойства прокатывается по телу, Гарри напрягается, мечтая вырваться и убежать. Так звал его Луи. Горькое "малыш", напоминающее о разнице в возрасте, теперь всегда будет звучать для него унизительной пощёчиной. — Твой телефон разрывается. Губы дёргаются в подобии ухмылки, но замирают ещё до того, как она успевает сформироваться. Вот уж что действительно почти не имеет значения. — Не знаю, что произошло между тобой и Энди, но он сам не свой. Если он обидел тебя, вспомни, чему я учила, выпусти боль и ярость из собственного сердца, выдохни и прости. Гарри зажмуривает глаза и медленно кивает. Будь всё так просто, эта проблема давно осталось бы в прошлом, но всё дело в том, что это не Энди обидел его. Это Гарри предал доверие друга, воспользовался его расположением. Только сейчас мальчик понимает, насколько низкой, грязной была его цель. Вспоминая свои мерзкие эгоистичные мысли, он соглашается с Луи, подписываясь под каждым грубым словом. Словно свинцовые пули, правда, заключённая в слова Томлинсона, прошивает тело насквозь, оставляя кровоточащие раны. Гарри признаёт себя самой настоящей шлюхой и от омерзения скрипит зубами. Мама кладёт ладонь на его плечо, слегка сжимая, но мальчик дёргается, вырываясь. Он не достоин даже материнской ласки. Внутри царит презрение к себе, забивая маленькие гвоздики ненависти в глухо стучащее сердце. — Я виноват перед Энди, мам. Не спрашивай, просто поверь. И я буду избегать его, пока не почувствую, что готов быть достойным его хорошего отношения. Сейчас в его жизни не нужна грязь вроде меня. Энн охает, прикрывая рот ладонью, но вопросов не задаёт, за что Гарри благодарен. — Просто помни всегда, что ты моё маленькое солнышко. Что бы ты ни сделал, я верю, ты хороший человек. Я воспитала тебя правильно, — она проводит рукой по щеке, едва касаясь, а кожу Гарри жжёт, будто он демон, окроплённый святой водой. — И никогда не забывай держать голову над водой. Как бы тяжело не было, ты прорвёшься. Женщина покидает комнату, наградив сына поддерживающим взглядом, лёгкой полуулыбкой, а Гарри становится стыдно. Телефон снова вибрирует, и мальчик едва справляется с собственными руками, налитыми тяжестью безразличия и омерзения к себе. Он хочет просто растворится в темноте своей комнаты, проигнорировав весь остальной мир, но совесть не позволяет. Хватит с окружающих его эгоизма. — Привет, — говорит он в трубку и слышит удивлённый выдох в ответ. — Уже не надеялся, что ты возьмёшь. Привет, Гарри. Голос Энди звучит настороженно. Гарри понимает его. Он и сам опасается себя и своих глупых, отвратительных идей. Кто знает, какая блажь способна прийти ему в голову. — Энди, я… — Прости меня, — прерывает его парень. — За все те ужасные слова. Я растерялся, разозлился. Я не должен был говорить такие гадкие вещи. Гарри трясёт головой, сжимая пальцами телефон. Больше всего ему хочется чтобы голос Энди затих, умолк. Единственный кому стоит извиниться - это Гарри. Он был эгоистичным придурком, влезшим в дружбу между Энди и Луи, пытающимся разрушить его отношения с Элен. Гарри широко распахивает глаза, и настолько громко, насколько позволяет севший за долгие дни полного молчания голос произносит: — Давай забудем об этом инциденте. Я заслужил каждое из произнесённых тобой слов, — и поспешно продолжает, не позволяя Энди перебить себя. — Я виноват, и надеюсь ты сможешь простить меня однажды. А ещё я надеюсь, что со временем этот осадок исчезнет из нашей дружбы. Гарри слышит, как Энди облегчённо смеётся, и следующая его фраза, несмотря на деликатное содержание, звучит дружеской подколкой. — Раз любовь не срослась, пусть будет хотя бы дружба. Эти простые слова возвращают простоту и лёгкость в общение. Гарри чувствует, что Энди не держит на него зла, и один из сдавливающих грудь узлов ослабевает, позволяя дышать чуть глубже. Спокойное умиротворяющее молчание висит между ними некоторое время, но Гарри тяжело вздыхает, собираясь с духом. Он должен произнести кое-что вслух, просто чтобы расставить все точки над “i”. — Энди, я ведь никогда не был в тебя влюблён. Наверное это от скуки, или мне не хватало приключений. Я придумал себе что-то и поверил в это. Теперь Гарри действительно знает, что такое любовь, и её трудно спутать с чем-либо. Она словно громкий вопль, но в то же время звучит тише дыхания. Огромная, будто Вселенная, но способная уместиться в атом. Сжимающая время до секунды, но длящаяся вечность. Нет более страшной боли, чем любовь, и в то же время люди стремятся почувствовать её как великое наслаждение. Гарри был дураком, когда верил что влюблён в Энди. — Мне жаль. — Я знаю, малыш, — тихо говорит Энди, и в его голосе мальчик слышит улыбку. — А его ты любишь? Гарри сжимает зубы, в голове эхом разносится ненавистное “малыш”, и признание жжёт губы, готовое сорваться в полумрак зашторенной комнаты. Вот только оно не нужно никому. — Не отвечай, — быстро произносит Энди, почувствовав напряжение ребёнка, и переводит тему. — Вернёшься домой? — Наверное, — неуверенно шепчет Гарри, взлохмачивая волосы рукой. — Но не сейчас. Мне просто нужно время для себя. Я совершил что-то ужасное, с чем мне нужно свыкнуться и смириться. К тому же у тебя дома пахнет Луи. Голос ломается, и имя крошится на губах. Гарри вздрагивает, зябко ведёт плечами. Рано, слишком рано, он не готов говорить о Луи. — Но мы же по-прежнему друзья, верно? Гарри кивает, хоть и понимает, что собеседник не видит его. Но это нужно в первую очередь для себя, мальчик хочет убедиться, что достоин этой дружбы, но внутри стынет уверенность, что как раньше больше не будет. Слишком много презрения к себе плещется в его крови. — Конечно, друзья, — чересчур бодрым, наигранным тоном произносит он и добавляет скороговоркой. — Прости меня за всё. Палец уже на кнопке, и Гарри отключается так быстро, что Энди не успевает возразить или добавить что-то ещё. Телефон летит в сторону, и мальчик в изнеможении откидывается на подушки. Унижение того разговора вновь топит его в своём грязном мутном ощущении. И от этого никуда не деться, от мыслей не сбежать. Мальчик ныряет под одеяло, стараясь спрятаться, и это так глупо. В темноте и духоте, его мысли о Томлинсоне становятся всё более навязчивыми и болезненными. Гарри вспоминает вкус горьких губ, с привкусом собственной крови, и зажмуривается в бессилии. Рука скользит по прессу вниз, к кромке боксеров. Он чувствует волну отвращения к себе, но уже не может остановиться, так хочется почувствовать удовольствие. Небольшую передышку, чтобы не сойти с ума, не свихнуться от вечной не останавливающийся боли. Пальцы обхватывают напряжённый член, и Гарри шипит сквозь зубы. Он представляет себе широкие плечи, в которые впивается пальцами, загорелую кожу шеи. Вспоминает о тех обжигающих взглядах, которыми Луи окидывал каждый участок его тела, будучи под кайфом. Рука скользит по стволу, вырывая из горла скулёж, и Гарри подаётся бедрами навстречу. Так невероятно хорошо, что на секунды этого извращённого удовольствия он забывает о своей боли, о разбитой жизни. Гарри наслаждается своими откровенными, смелыми фантазиями о Томлинсоне, в которых парень подчиняется его воле, дарит ему нежность, шепчет комплименты, целует, ласково и осторожно, будто мальчик сделан из тончайшего хрусталя. Сухие рыдания заглушает подушка, и от них на душе не становится легче. Гарри кончает в собственную руку, содрогаясь от отвращения к себе, от унижения, которое он испытывает вместе с удовольствием. Внутренние демоны шепчут угнетающие оскорбления в воспалённом мозгу, а ангелов, чтобы поддержать мальчика, не осталось. Они разлетелись, словно напуганные птицы, оставляя Гарри на растерзание самобичеванию и внутреннему разрушению. Ненависть к себе разгорается в детской душе, как сухой лес от искры, мгновение и Гарри полыхает, ярко и стремительно сгорая в чувствах. И нет никого, кто сможет остановить разрушение.✷✷✷
Луи просыпается резко, от внутреннего толчка, и едва разлепляет веки, как его накрывает странное ощущение влажности. Он собирает ладонью слюну, стекающую по подбородку на подушку, и садится, отчаянно зевая. В боксерах тоже влажно и он чертыхается, откинув голову назад - кончил, пока спал, как малолетка. Навязчивое воспоминание о сне, в котором Гарри ластится словно котёнок, целует в губы, мягко и невесомо, отодвигается силой воли на задворки сознания. Морщась, Луи поднимается на ноги и плетётся в кухню, его график полностью сбит бессонницей, которая тоже посвящена мальчику, и потому кофе никак не будет лишним прямо сейчас. Горячая крепкая жидкость не реанимирует уставшее тело. Томлинсон разглядывает помятое лицо в зеркало, ужасаясь серой, тонкой, словно пергамент, коже и чересчур острым скулам. Он выглядит плохо, но отчаянно цепляется за неправдоподобную ложь о том, что дело не в Гарри. Но глубоко в душе, там, где в темноте, словно черви, копошатся эти незнакомые чувства нежности и желания, он знает - дело в мальчике. Непонятным, абсурдным и непостижимым образом он занял не только мысли, но и душу, вытеснив оттуда эгоизм и самодостаточность. Луи загибается от жажды его робких прикосновений. Холодная вода освежает, даёт передышку от мыслей. Луи внимательно смотрит на часы, пытаясь осознать который час. Тишина в квартире душит, отдаваясь в ушах детским смехом, задушенным хрипом, жалобными стонами, и даже заткнув уши пальцами, Луи не может избавится от звуков, что принадлежали Гарри. Они в его голове, сводят с ума, разбавляя одиночество и подавленность толикой безумия. Номер Рэйчел, последнего возможного спасения, отвечает после нескольких долгих гудков. Луи надеется, что она придёт, развеет тишину его серой, похожей на склеп квартиры. Он задыхается, но страх всё ещё слишком силён. — Чего тебе? — грубо произносит девушка, не удостоив его даже приветствием. — А ты чего такая агрессивная? — апатично спрашивает Луи, заваливаясь на диван в гостиной. Ему почти не интересно что за возжа попала ей под хвост, но собственный опыт общения с девушкой говорит о том, что если блондинка зла, то ей нужно выплеснуть эмоции, прежде чем она начнёт вести диалог адекватно. — Да пошёл ты, Томлинсон! — срывается девушка. — Ты думаешь, я не знаю, зачем ты звонишь? — И зачем же я звоню? Рэйчел усмехается в трубку. — Думаешь отвлечься, трахнув меня. Но не сегодня, сладкий. Теперь ты будешь решать свои проблемы самостоятельно, — зло чеканит она, а Луи устало трёт правую бровь. Мозг не хочет соображать, и парень совершенно не понимает, почему она отказывает, да ещё с такой злостью. — Ты предлагаешь мне подрочить? — растерянно спрашивает он. — Мудила, — тяжело выдыхает блондинка, но Луи не обижается. Он знает, что она не ненавидит его. А ещё он знает, что она права. — Нет, я предлагаю тебе пересмотреть свои взгляды на жизнь в общем, и на секс - в частности. — Рэйч, ты что, пьяна? — задаёт он закономерный вопрос, потому что рассуждения подруги не укладываются в его голове, и он близок к принятию мысли о том, что он совсем свихнулся за последние недели навязчивых мыслей о Гарри. Но девушка отвечает со всей серьёзностью, на какую способна. — Я встретила кое-кого, Томмо. Луи смеётся и облегчённо выдыхает. — Это же никогда не было для нас проблемой. — Раньше не было, — тихо произносит блондинка. — Он особенный, Луи. Я думаю это то самое. Большая любовь. — Сколько мы не общались? Несколько недель? Ты не могла узнать его достаточно за такой короткий срок, — Луи чувствует, как дрожат его пальцы, когда он вскрывает пачку, пытаясь выудить оттуда такую нужную сигарету. Почему-то история подруги пугает его до нервно замершего дыхания. — Я знаю, поверь. Мне хватило взгляда, одного прикосновения. Это те чувства, при которых кровь превращается в мёд, тягучий и сладкий, а за рёбрами рождается нежность, уничтожающая, пожирающая внутренности. А ещё есть этот страх, от которого леденеет естество, и только его голос может разбить ледяную стену и вернуть спокойствие в душу. Ты когда-нибудь испытывал нечто подобное? Рэйчел больше не обращается к нему. Она погружается в собственные вихрящиеся внутри эмоции, и Луи медленно ведёт пальцем по экрану телефона, отсекая её мечтательный голос. Глубокая затяжка замирает в лёгких, вызывая отвращение к себе, разгоняя мутный страх. Луи вскакивает на ноги, потому что не в силах больше оставаться на месте. Пальцы сжимаются в кулаки, но не от злости. Ими овладевает бессилие. Луи так чертовски хорошо понимает, о чём твердит ему подруга, и будь он чуть менее эгоистичной сволочью, прямо сейчас он мог бы слышать смех Гарри, а не разрывающую барабанные перепонки одинокую тишину. И прежде чем решимость развеется, а разрушающие мысли сомнения, словно трусливые койоты, приползут обратно, Луи набирает номер Энди. — Просто дай мне адрес, ничего не спрашивая, — умоляет он, и почти готов услышать отказ, потому что его кредит доверия уже точно закончился, но Энди всё ещё остаётся его лучшим другом и, возможно, единственным по-настоящему умным человеком среди них. Он называет заветную улицу.