Один день из жизни правильного мента

Реальности совершенно плевать, о чем мы мечтаем. Кровь! Ее запах возбуждает и ведет по следу хищника, а жертву приводит в трепет и обращает в бегство, даже если кровь принадлежит животному другого вида. В некоторых случаях этот запах позволяет установить репродуктивный статус самки. Естественно предположить, что в крови млекопитающих разных видов присутствует какой-то общий пахучий компонент, узнаваемый всеми. И всеми воспринимаемый по-разному.

Декабрь. Тридцать первое 2015 года. Еще один год через неполные сутки канет в лету. У меня, Алексея Ворошилова, аналитика отдела по борьбе с организованной преступностью, закончилось очередное плановое дежурство и еще одна бессонная ночь. Креативная и очень насыщенная. Поймали банду Сизого, талантливого вора и конченого наркомана, сплошь состоящую из пи...сов, «товарищей неправильной ориентации», как политкорректно выразился кто-то из Главка в присутствии прессы и общественности. Ребята из группы захвата развлеклись на славу – к утру на «товарищей» было приятно посмотреть. Стильно подстриженные под «You're in the Army Now» и креативно отмэйкапенные местными умельцами, они представляли то еще зрелище. – Петухи на помойке, – выдал заключение мой начальник, довольно потирая натруженный кулак. Ну да, если учесть, что нас «мусорами» называют, то тут и правда… «помойка», но высказывать вслух свои лингвистические соображения я не стал. Чего портить настроение окружающим? Бойцы заслужили праздник. Сизый не был «птицей Мира», Сизый был отмороженным на всю репу рецидивистом с двадцатилетним стажем, а в бригаде у него кроме длинных волос и наштукатуренных рож имелся такой арсенал оружия, что его с лихвой хватило бы на экипировку небольшого гарнизона. Вряд ли это все накапливалось исключительно в коллекционных целях. Растроганный шеф в эйфории от удачного завершения года приказал накрыть «поляну», а сам щедрой рукой расчехлил сейф и под многократное «ура!» водрузил на стол пузырь «Смирновки» из своего личного НЗ. Я только страдальчески скривился. После одного ОЧЕНЬ памятного вечера в выпускном классе многопрофильного лицея № 1553 имени В.И. Вернадского – который я блестяще закончил, кстати, – алкоголь был полностью исключен из моего списка разрешенных продуктов. В Управе про эту странную фобию были наслышаны, так что привязывать к стулу, особо настаивать и неискренне печалиться никто не стал. Высидев регламентированные пятнадцать минут – столько полагалось, чтобы никого не обидеть, – поздравив оперативников с наступающим годом огненной Обезьяны и взяв вещи, я свалил, сославшись на усталость, родственников и неотложные дела. Мне в спину отправили благословение на Счастливый Новый год, исполнение желаний и встречу с возлюбленной и милостиво отпустили, видимо, здраво рассудив, что «трезвый пьяному не товарищ», а трезвый аналитик, с внешностью кузнеца Вакулы и такой же занудный и правильный, со своими прокачками о смысле жизни, тем более не в тему. Я вышел из Управы, посмотрел на узкую полоску розовеющего на востоке горизонта, на хмурое со сна предрассветное небо, обещающее через какое-то время стать насыщенно голубым, и зевнул. Брехун! Родители, купив загодя тур по Европе, благополучно отбыли еще две недели назад. Жена, давно уже бывшая, прекрасно обходилась и без меня. Друзья… Кто звал, к тем не хотел. К кому хотел, тот даже не догадывался об этом, а навязываться я не собирался. «У меня есть и гордость, и чувство собственного достоинства, и своя голова имеется, и вообще я не такой, – я фыркнул: – Запутался. Забью на все, выпью минералки, поздравлю президента, пожелаю всем хорошим людям мира во всем мире и лягу спать пораньше. Высплюсь хотя бы». Щелкнул замком куртки, надел тонкие кожаные перчатки и неторопливо пошел в сторону дома, широко развернув плечи и печатая твердый шаг. Военный в третьем поколении, черт меня раздери! Папина гордость! Несмотря на середину зимы – если верить календарю – морозами и не пахло. На удивление было тепло и безветренно. Прямо как на картине «Весна» у Левитана, разве что вышедшей из берегов реки не хватало. На обочине воробей пытался заигрывать с галкой. И этот туда же… Извращенец. Тишина. Ни собак, ни людей на улице. Блаженство. Только на детской площадке, через которую пролегал мой путь, валялось что-то неряшливое, нарушая идиллию момента. Я поморщился: давно тут уже алкашей не наблюдалось. Не порядок. Поравнялся. Брезгливо наклонился, разглядывая груду цветастого тряпья, что оказалась на моем пути, и выбирая между пнуть или перешагнуть. Дрянь непотребная, почувствовав к себе интерес, слабо шевельнулся, прошипел что-то недовольно и открыл один глаз. Уставился на меня заплывшим сине-желто-фиолетовым подбитым оком, разлепил губы, выпустил мутную струйку слюны на бывший, кажется, еще вчера белоснежным шарф, намотанный на худой шее. Запаленно повел боком: – Салют, начальник. Будем считать, что мне не повезло по-крупному. – Еще как, – процедил я сквозь зубы. – Предупреждал же я тебя, чтобы духу на моем участке не было. Предупреждал? Дрянь скорбно вздохнул и закрыл глаза, покорившись судьбе. Отпираться не было смысла. Мало того, что он перешел границу территории, которую я курировал, он еще умудрился прилечь «отдохнуть» чуть ли не на пороге моего дома. «В край оборзел», – думал я, злорадно рассматривая крашеное убожество. И руки об него марать неохота, и наказать как-то следовало, чтобы в другой раз неповадно было собой пейзаж осквернять. Дрянь попытался встать. Получилось только с третьей попытки, на четвереньки и то ненадолго – после архисложных гимнастических упражнений он свернулся у моих ног. Оскалил идеально ровные белые зубы, подтянул к подбородку колени и затих. Запах мочи перебил железистый запах крови, шибанувший в нос. «Сука... Допрыгался. Думаю, «другого раза» у него не будет. Пять утра. Тридцать первое декабря. Два часа на земле, даже при такой температуре, и его ни одна реанимация не откачает». Я плотоядно ухмыльнулся. Задрал голову к небу: – Спасибо вам, Вселенная, Дед Мороз и добрый Боженька. Вот оно, Чудо! Я смотрел на своего бывшего одноклассника – педика, гомика, «подстилку», и «рваную дырку», и «крашеного недоноска», и языкастую язву, и улыбался. Я так долго ждал этого, мечтал бессонными ночами, закусив отчаянье краешком одеяла, о том, что когда-нибудь это случится: мы окажемся вдвоем, без свидетелей, там, где мне никто не сможет помешать, и я наконец-то… Наконец-то что? Рой противоречивых мыслей и желаний, сейчас, так же как и тогда. Запах крови, будоражащий и сбивающий с толку. Животные инстинкты на грани подсознания и железная логика, основанная на том, что мне внушали с детства, на том, как и чему меня учили в альма матер, с экранов телевизоров и статей в СМИ. Счастье-то какое, за меня все решили, мне даже выбирать не придется. Аллилуйя. Сейчас – рассвет. Распластанное у ног тело. Я, как Ангел правосудия и мщения – высокий, красивый, гордый, беспристрастный. Тогда… Незваные воспоминания, сделав временную петлю, выбросили меня в мое нелицеприятное, постыдное прошлое. В тот давний день. В праздничную сутолоку и красочную мишуру, в запах хвои, водки с колой, сигарет, секса и похоти и вишневой помады. Тогда, четыре года назад, на новогоднем вечере в выпускном классе, когда я изображал Деда Мороза, а Женька – Снегурку и все норовил притулиться ко мне и обслюнявить своим мерзким накрашенным ртом, я готов был его осчастливить прямо там, под елкой, так мне его хотелось, такого мерзкого и неправильного. Сильнее, чем первую красавицу лицея, сильнее, чем какую-нибудь секс-звезду с ведерными сиськами, сильнее, чем мою собственную девушку. Гребанный педик так эмоционально терся об меня своей худосочной задницей, так эротично поскуливал, хлопая ресницами и облизывая пухлые губы, так непотребно выгибал спину, что у меня встал. Фу! И… блин!!! Я был пьян. Только этим я мог объяснить свое скотское поведение. Мой член в его губах и мои страстные постанывания на всю аудиторию в такт этим бесстыдным остервенелым толчкам в его жадный рот. Моя сперма на его подбородке, на быстром кончике подрагивающего языка, и его жаркий шепот и руки на моей груди под распахнутой шубой «дедушки». Что тогда говорил этот блаженный? Нет! Я даже вспоминать это не хотел. Дрянь. Протрезвев после того вечера, я мечтал только об одном – угваздать его в хлам, стереть эту мерзость вместе с моими воспоминаниями с лица земли, уничтожить, утопить, удавить. Я мечтал, как первый брошу горсть земли на его могилу, и даже речь заготовил, банальную, но честную: «Собаке собачья смерть». И вот я смотрел, как растекается под ним красная лужа, и больше не чувствовал эйфории от наконец-то услышанной в небесной канцелярии моей просьбы. От полученного долгожданного подарка пускаться на радостях в пляс я и не думал. Сухая констатация факта – так и должно было случиться. Так всегда случается с такими, как он. Дрянь. – Тащишься? Ушатай. Получи свой Новогодний подарок. Мент, – посеревшими губами выплюнул он как ругательство мне в лицо мою профессию. Эта сука, подыхая, нашел то единственное слово, что спасло ему жизнь. Точно. Я же мент. Блюститель правопорядка. Вроде как защищать должен и охранять. Вроде как я присягу давал. Я сплюнул и полез в карман за телефоном. «Пусть на нем не будет баланса! Пусть в диспетчерской все спят сном праведников! Пусть бухой водила перепутает улицы и…» Помечтать мне не дала сирена, распоровшая надсадным воем тишину. Потому что и баланс был. И оператор отозвался, словно только и ждал моего звонка, и «скорая» как на заказ, и даже хирург, лучший из тех, что я знал, оказалось, дежурил именно в этот день, буквально вчера, по дикому, неправильному стечению обстоятельств поменявшись сменами с молодым специалистом. – У мальчишки сильный Ангел-Хранитель, – вынес вердикт эскулап, наконец-то выйдя из операционной и присаживаясь на скамейку рядом со мной. – Если бы ты нашел его на полчаса позже, он бы уже не выкарабкался. – На полчаса? Я уставился в потолок, выйдя из оцепенения. Черт! Приглашали же меня ребята пригубить по «чаю» с салатиками. Но рвать на себе волосы и биться головой об стену в приемном покое, изображая буйнопомешанного, я все же не рискнул. Могли бы не так интерпретировать и сопроводить в соседнее здание, в психотделение. А хирург меж тем продолжил: – Ты человек, Лешка. Если бы мальчишка попался какому-нибудь ярому гомофобу, страшно подумать, что с ним стало. Может, и замерз бы уже или кровью истек. Или просто добили бы, поиздевавшись напоследок. Я поиграл желваками, никак не комментируя способность доброго доктора рыться в моем мозгу. – Говорят, у нас страна либеральная, – все не мог уняться он, делясь своими наблюдениями, – но ты не представляешь, сколько я насмотрелся всякого, пока в травме дежурил. Чего греха таить, я их тоже не очень, сам долго с собой боролся, когда они на стол попадали. Выбитые пальцы, поломанные ребра и носы и обязательно жопа чуть ли не по глотку. Не знаешь, чем заниматься в первую очередь. То ли кишки латать, то ли кости собирать. Они вроде и не виноваты, что такими уродились, а все равно противно. Понимаешь, мне, врачу, который клятву Гиппократа давал, противно. А уж нормальным-то мужикам каково? Непотребство это размалеванное с серьгой в ухе для некоторых хуже красной тряпка для быка. Он глянул в сторону реанимации, в которую перевезли пациента. – Потом, конечно, привык. Люди же. Хоть и не такие, как мы с тобой, – и без перехода: – Зайдешь к нему? Я вздрогнул. – А он что, в сознании? – В сознании. И даже не спит. Странный у этих геев организм. Нормальный бы уже давно вырубился. Болезненный ком из груди переместился к стиснутым зубам. – Давайте халат, зайду. – Так иди. Кроме твоего найденыша, никого нет. У меня первый раз такое спокойное дежурство: ни резаных, ни колотых, ни обожженных. – Круто. Я зашел в палату. Женька повернул голову. Я потоптался, не зная, что делать дальше, и сказал, не особо утруждаясь аристократичностью манер и подбором слов: – Ты как, придурок? – Почему?.. Я отвел глаза: – Не знаю, – и тут же перевел на другое, уходя от скользкой темы: – Андрей Петрович сказал, что у тебя сильный Ангел-Хранитель. Я не могу дозвониться твоим родителям. У вас сменился номер? – Нет. Они у сестры в Сиднее. Еще два месяца там будут. – А ты, выходит… – Да. Не повезло мне. Я должен тебя поблагодарить? – Обойдусь. Я поручкался на прощание с хирургом и продолжил путь домой. Отправил поздравительную смс-ку родителям. Жена? Ленка… коса до пояса, фигура как гитара, голосок как у Аленушки из сказки. Дружили чуть ли не с первого класса, вроде бы такая идеальная пара, а оказалось, что мы совершенно не подходим друг другу. Свадьбу гуляли широко, а вот дальше… То ли чувства съел быт, толи не чувства там были, а сплошные амбиции. Я хотел получить ее, она меня. Хорошо, что детей не случилось. Год вместе не прожили, а нас уже буквально колотило друг от друга. Где она сейчас? Где бы ни была, пусть будет счастлива, богата и успешна. Я улыбнулся. Загадочная женская душа. Ящик Пандоры отдыхает. Чур меня, чур. До дома добрался быстро. Повозился с замком. Щелкнул выключателем. Разулся, аккуратно повесил вещи на плечики. Постоял на пороге в зал, разглядывая привычную обстановку. Тридцать первое. Елку, что ли, поставить? Кому нужна эта елка? Пожал плечами и противоречиво полез на антресоли за праздничными атрибутами. Пока наряжал, потянуло приготовить что-нибудь не банальное, вкусненькое. Вспомнил про гуся в морозильнике, доставшегося мне по случаю, про яблоки на утепленном балконе, привезенные с дачи заботливыми родителями, про обязательное заливное и салаты. Увлекся. Втянулся до такой степени, что обнаружил себя в супермаркете с бутылкой шампанского и пакетом апельсинов, разглядывающим шелковый белый халат со страусовыми перьями на воротнике. Эк меня занесло! Лена в бытность моей женой все мозги проела, требуя себе такой. Гитара моя семиструнная, на твоих-то буферах и бедрах он смотрелся бы как лепесток фиговый на стриптизерше – убойно. Зашел в бутик, ткнул пальцем в принаряженный манекен: – Девушки, упакуйте в праздничную коробку. Вон в ту, всю в утверждениях, что мечты должны сбываться. «Заскочу к ее родителям, пусть передадут». Глянул на часы – нет, сперва домой, продукты забросить, потом к ним, потом опять к себе и... так и Новый год пройдет. К ним, пожалуй, можно будет и завтра. Телефонный звонок требовательно и настойчиво вторгся в планы, когда я уже заходил в квартиру. Номер был незнакомый. Кого это еще?.. – Алло? – Алексей, это из хирургии, Андрей Петрович, ты к нам сегодня паренька привез. Помнишь? – Сдох? В смысле помер? – вежливо полюбопытствовал я, раздумывая, куда бы положить Ленкин подарок. Ассоциативно сунул под елку. Пусть хоть что-то лежит для проформы. – С чего бы это? – напрягся врач. – А зачем тогда вы мне звоните? – нахмурился я. Хирург помялся: – Тут, в общем, такое дело. Будешь смеяться – повреждения на трассе, батареи чуть теплые и электричества нет, обогреватели нечем запитать. Прямо напасть какая-то. Одно за другим. Я не стал дослушивать, что там дальше. – Я сейчас подъеду. Много позже до меня доперло, что меня, по-видимому, хотели предупредить, что Женьку перевезут в другое место, но именно сейчас, когда нам вечно отключали то свет, то газ, я подумал о том, что эта дрянь… эта ненавистная дрянь… в темноте и холоде… и совсем один. Скрипнул зубами: «Да хрен с ним, пусть живет!» Приехал. Подписал при свете фонарика заявление, что беру на себя всю ответственность за этого обманувшего мои ожидания мерзавца. Зашел в палату, завернул в больничное одеяло тощее тело, пообещав вернуть проштампованную государственную собственность в ближайшее время, и замер, когда Дрянь, шмыгнув разбитой сопаткой и уткнувшись мне в бухающее сердце, завибрировал, как килька на блесне, пачкая практически новый свитер соплями и слезами. – Брошу, – прошипел я зловеще. – Не искушай. Не доводи ты меня до преступления, суицидник. Его холодные руки обхватили меня крепче. Узкая спина, худое нескладное тело. Блондинка… Что я делаю? Нахрена мне это надо? Положил его аккуратно на предусмотрительно опущенное переднее сидение, пристегнул. Обошел тачило, уселся, повернул ключ зажигания, подключая обогрев под его многострадальной задницей. Задумался. «И куда я его? Мне ли не знать, что, кроме родителей, никого у него из родных в этом городе нет. Может, к ебарю?» – У тебя есть парень? Он покачал головой. – Уебище! «Ладно, испорчу себе Новый год». Год обезьяны! Кто бы сомневался?! Лифт не работал, и я поднимался на седьмой этаж, прижимая к себе крашеного недокормыша. Символично. Обезьяна, как есть обезьяна. Макака красножопая. Жертва обстоятельств. В груди что-то екнуло. Только не он, а, кажется, я. Его руки кольцом на моей шее. Чуть слышный стон. Я прибавил шагу. «Господи! Пощади это уебище. Новый год же. Пусть хоть елку увидит, не дай этой суке костлявой окочуриться в грязном подъезде на пороге моей обители. Не дело это… Не так я хотел. «Отче Наш, иже еси на небеси…» – пробубнил я скороговорку незамысловатой молитвы, останавливаясь на своей площадке и переводя дыхание от стремительного подъема. Придерживая под тощую задницу «тридцать три несчастья», открыл дверь. Занес, устроил на диване напротив украшенной шарами и горящими гирляндами елки и телевизора, пододвинул фрукты и пульт. – Я в душ, а ты жди. Вообще-то я хотел сказать «жри», но поправляться не стал. И так же ясно. Его растерянный взгляд скользнул по комнате, замер на чем-то за моей спиной. Мелко задрожали девчачьи загнутые вверх ресницы. Невозможно огромными стали серые глаза, распахнувшись шире, хотя куда уж больше? Губы удивленно сложились в букву «О». Что его там так потрясло? Телевизор, елка, полки с книгами… А! Классика. Удивлен, поди, что я такое читаю в век компьютерных технологий. Да, я люблю бумажные носители информации. Просто тащусь от них. Гордо вскинув голову, я пошел приводить себя в порядок. Если он будет молчать, то, пожалуй, я переживу его общество. Капну себе валерианки, а ему на донышко шампусика, в двенадцать пущу фейерверк с балкона и загадаю желание. Что бы пожелать-то такого? Работа есть, и она меня вполне устраивает, есть квартира и машина. В душе даже петь начал: «Све-е-ет озарил мою больную душу. Не-е-ет, твой покой я страстью не нарушу. Бред, полночный бред терзает сердце мне опять…» Вымылся, вытерся, вспомнил, что не взял с собой чистое белье, обернул полотенцем бедра, вышел и замер. Это была она, та, о которой я мечтал последние три года, та, которая бесстыдно, без приглашения, вторгалась в мои кошмары, та, что курочила мое воображение своими дерзкими домогательствами, беря на абордаж мои греховные помыслы и фантазии, заставляя стонать по ночам от неудовлетворенности, неуверенности и отчаяния. Белый шелковый итальянский халат в пол сидел на нем идеально. В глубоком декольте, украшенном перьями, острые ключицы. Гладкая грудь интригующе манила, приглашая прикоснуться к ней губами. Узкие ладони, тонкие пальцы, нервно теребящие поясок. Лихорадочный румянец. Опущенные глаза. Голос меня подвел. Хрипло, как в космос: – Это правда – то, что ты мне тогда сказал? В тот новогодний вечер в лицее. – То, что я люблю тебя? Женька оперся о стол, чтобы не упасть. Из последних сил преодолевая слабость, головокружение и робкую надежду, молча кивнул и осмелился наконец-то поднять глаза. Мы целовались. И нам не было дела ни до остывшего гуся, ни до оплавленных свечей, ни до президентов и фейерверков. Разноцветные блики огоньков крутящейся новогодней елки играли в «зайчики» на небрежно брошенном в кресло халате и полотенце, валяющемся на полу. А из распахнутых окон дома напротив неслось на весь микрорайон: «Вечная любовь – живут, чтобы любить до слепоты и до последних дней…»