Чудовище

      Тело, в которое меня закинуло, жило своей жизнью, не подчиняясь мне ни в малейшей степени. Это пугало. Перспектива быть запертым в тщедушной личинке человека, остаться вечным наблюдателем на чужом празднике жизни, казалось мне самой худшей судьбой, самой худшей пыткой из возможных. Спасали, как ни странно, многочисленные родственники. Они брали меня на руки, сюсюкали, разговаривали, кормили, развлекали и тогда паника отступала, растворялась в дремучих и древних инстинктах.       Я старался, скрипя своими потусторонними мозгами, извлекал из памяти все варианты, все техники какие только мог, от мельком увиденной статьи по восстановлению после паралитической комы, до медитаций и различной эзотерики. Наконец, через полторы недели после рождения, я впервые смог сознательно пошевелить одним пальчиком. О, это была чистая и незамутненная радость! Я с яростью накинулся на обретение контроля над телом. Несколько часов ушло, чтобы подчинить полностью правую руку, несколько дней на левую и еще декаду на все остальное тело. До сих пор у меня есть сомнения, что случившееся было полностью заслугой моих усилий, возможно, при рождении разум не сразу проснулся и тело управлялось, не знаю, инстинктами или вообще спинным мозгом.       На таком фоне известие, что я — девочка, прошло уже как-то менее резко. В конце концов, есть такая вещь, как смена пола, как-нибудь выдержу время до совершеннолетия или когда здесь это разрешено. Ну, а если и не будет такой возможности, все равно, жить, пусть и без некоторых анатомических особенностей, лучше, чем лежать грудой разлагающейся плоти в темном переходе. Кто бы не подарил мне второй шанс — низкий ему поклон.       Семья, в которой мне посчастливилось родиться, обреталась в верхних слоях местного общества. Об этом говорило многое: роскошный дом, одежда, еда, даже отношения между людьми и те выглядели дорогими. Суффиксы, язык, обычаи — я был немного знаком с Японией по делам рабочим и мог оценить подобные детали.       Маме и отцу, Кохеку и Томео, было лет по тридцать. Это была красивая и ухоженная пара, удивительно подходящая друг другу по внешности. Оба светло-русые и кареглазые, высокие, с фенотипом застрявшим посередине между Москвой и Окинавой. Большой любви между родителями замечено не было, но друг к другу они относились с нежностью и уважением. Похоже, это был один из тех случаев, когда расчет был правильный. Доминировала в семье явно мама. Не только отец, но и вся остальная семья с любыми существенными вопросами обращалась к ней, и мамино слово всегда было последним.       И в семье я оказался единственным, можно сказать золотым ребенком. И баловали меня безмерно. В детских комнатах обитал сонм плюшевых чудовищ и прочих игрушек, большая часть которых мне была далеко не по возрасту. Небольшой, но исполнительный штат слуг ловил каждый мой жест, каждое движение. Пришлось долго приучать их, что столь назойливое внимание мне неприятно.       К слову, мать кормила меня редко, вместо этого, удовлетворением низменных нужд юной наследницы занимались три кормилицы, одна с моим чудовищным аппетитом не справлялась. Во время еды, я словно превращался в кадавра из НИИЧАВО. Оставалось только гадать, как я не лопался в процессе и куда все девалось. Говорят, желудок у котенка не больше наперстка…       Тело развивалось просто ураганными темпами, намного быстрее, чем должно быть у обычного ребенка. Когда я умер, Косте, моему младшему сыну, было четыре года и я еще не успел забыть те бесчисленные часы бдений напару с женой. Форумы, книги, врачи, на какой неделе можно начинать гимнастику, на каком месяце вставать на ноги, когда начинать давать твердую пищу и еще очень, очень многое. Здесь часы тикали с опережением минимум вдвое. Можно было бы списать на особенность моего «попадания», да вот незадача, новые родители радовались, хвалились мной перед родственниками и соседями, но удивлены не были. А значит — здесь такое не редкость. Что, наряду с некоторыми другими странностями, подводило к мысли, что забросило меня далеко от родного мира.       В три месяца я попробовал самостоятельно встать на ноги. Подполз к ограждению кроватки, уцепился за прутья и стал подниматься. Мне почти удалось, когда левая нога подогнулась и я начал падать. От страха, руки сами собой сжали прутья, раздался громкий треск и через секунду, уже сидя на попе, я недоуменно взирал на две обломанные деревяшки у себя в руках. Деревяшки, в сантиметр толщиной, трехмесячный ребенок. Детали незамудрённой головоломки всё никак не складывалась в голове, когда на громкий звук прибежали родители. А вот для них картина была ясна сразу и полностью. Меня подняли на руки, отобрали острые щепки и принялись успокаивать.       А через полчаса в доме появился энергичный доктор. Он споро забрал меня у матери, осмотрел, ощупал и, под конец, болезненно уколол несколькими иглами. Делая всё это он постоянно болтал, что-то спрашивал, тут же сам отвечая, сюсюкал, напевал. Поток непонятной и явно бессмысленной речи раздражал до безумия. Я даже попытался ладонями закрыть ему рот, когда он в очередной раз взял меня на руки. Увы, намеков этот вьюнош не понимал совершенно. Хотелось его убить, медленно, жестоко и максимально кроваво, предварительно вырвав ему язык и заставив сожрать оный по кусочкам.       По итогам обследования, доктор долго общался с родителями, и на следующий день меня запаковали в весьма странную сбрую. Вопреки ожиданиям, двигаться она не мешала. Зато обладала креплениями, куда родители стали каждый день вставлять металлические спицы, тонкие, твердые, прочные, ну как не проверить, и болезненно щиплющиеся.       Не знаю, было ли это следствием моего маленького приключения или нет, но после этого дня меня стали брать на семейные вечера. В общей гостиной поставили детский вольер, на сей раз с металлическими прутьями, накидали игрушек и клали меня туда, наблюдать за взрослой жизнью. Было немного странно. Не потому, что брали, а больше потому, что оставляли в вольере. Насколько я помнил, японцы обожают таскать детей с собой, либо в разгрузках, либо позволяя ползать в окрестностях. Помню, вёл как-то дела с директором одного серьёзного КБ в стране восходящего солнца, так во время встреч дитя, где-то двух лет отроду, даже на голову родителю залезало и смело носилось по всему кабинету. И директор этот шалости своего отпрыска воспринимал совершенно стоически, лишь изредка поправляя траекторию неугомонного ребёнка, чтобы тот не сильно ушибся.       С другой стороны, учитывая, что я мог сейчас пожать лапку человеку до хруста костей, отгородиться от меня железным занавесом было неглупой идеей.       Не сказать, что общественная жизнь в доме была особо интересна, люди как люди, с поправкой на японский колорит. Но здесь я учился. Так что даже иногда приходилось закатывать скандал, если меня пытались унести перед приходом важных гостей. Учитывая, что в вольере вёл я себя исключительно тихо и чинно, родители, да и гости постепенно привыкли к моему постоянному присутствию.       Когда-то я читал, что детям гораздо легче дается обучение чем взрослым, вроде как быстрее и проще образуются нейронные связи. Что же, эта теория нашла полное подтверждение. Местный вариант японского укладывался в моей голове буквально влет, в день я заучивал по полтора-два десятка новых слов.       Когда мне исполнилось полгода, я уже вовсю радовал родителей всякими «ка-чан», «ба-чан», «дай», «есть» и подобными словечками. Хотя на деле мог уже спокойно поддерживать полноценный разговор. Часто повторялась сценка, когда гости заявляли что-то вроде:       — Кохэку-чан, ваша дочка такая серьезная, такая внимательная. Кажется, она понимает всё, что мы говорим.       — А мы и понимаем, да, Звёздочка моя?       — Аха, ка-сан, сё ани-аю.       Эта фраза вызывала неизменные восторги у всех окружающих. И постоянно просили повторить её на бис. Порой мне хотелось сменить тон, перестать проглатывать слоги и ответить в стиле размышлений о психологических комплексах или же продемонстрировать таланты в сложении хокку, что-то вроде «пришедший в гости, с раза первого не слышит, уши грязные мешают». Но, боюсь, в этом случае шаблон у людей порвался бы исключительно широко. До невосстановимых размеров.       На мой первый день рождения родители устроили большую вечеринку. Правда праздник был скорее для взрослых, но это было понятно, я ещё не в том возрасте, чтобы принимать в таких мероприятиях активное участие. В гостиной собралось человек пятнадцать. Саке лилось просто рекой. К моему удивлению и неудовольствию, мать тоже активно принимала на грудь. Эта картина весьма неприятно поразила меня. Всё же человек подсознательно считает своих родителей самыми-самыми, и даже то, что детство было второе по счету, не избавило меня изначально от иллюзий. Видеть, как мать нацеливается на то, чтобы напиться в хлам, было горько и больно. Оставалось надеяться, что ей не придет в голову в ближайшее время меня кормить. Когда народ начал подавать признаки опьянения, я громко выразил свое неудовольствие. Взрослые споро передали меня оперативно вызванной нянечке и продолжили восславлять Бахуса, как бы он тут не назывался.       Взрослые все шумели. Учитывая традиционно тонкие, фактически бумажные стены, в детской всё было прекрасно слышно. Как результат, я никак не мог заснуть. Нянечка и на руки меня брала, и кроватку качала, и сказки читала, но в результате лишь уснула сама. Где-то часа в три-четыре утра праздник, наконец-то, утих. Я лежал в кровати, бездумно пялясь в потолок, когда раздался легкий шорох открываемой панели. В комнату, буквально стелясь по полу, проскользнул человек в темно-зеленом одеянии. Когда он оказался в луче света, я с удивлением увидел классического, как его показывают в фильмах, ниндзя. Маска, коробка с сюрикенами, два меча за спиной. На фоне светившей из коридора электрической лампочки, это смотрелось дико.       Ниндзя всё также тихо подобрался к кровати и заметил, что я не сплю.       — Ш-ш-ш. Ты главное не шуми, малышка, — голос был на удивление высоким, даже писклявым. — Если будешь вести себя тихо, мы сыграем в одну интересную игру.       Он аккуратно подхватил меня на руки, устроил в детской перевязи и закинул на спину. Я невольно улыбнулся, да, конечно, киднеппинг — это просто великолепная игра.       Пока мой похититель выбирался из дома, я боролся с застежками своей сбруи. Он уже собирался выйти на задний двор, когда, наконец, одна из спиц покинула свое гнездо на костюме. И тотчас, не раздумывая ни секунды, я воткнул её вору в шею. Спица на удивление легко, со звуком рвущейся ткани, пронзила позвоночник и ниндзя стал падать. По счастью, вперед, так что мне не грозило быть придавленным чужим телом.       Выпутаться из перевязи оказалось весьма нетривиальной задачей. В конце концов, она была устроена специально, чтобы ребенок не мог самостоятельно освободиться. Пришлось вытворять чуть ли не цирковые трюки, чтобы расстегнуть клапан. Наконец садо-мазо конструкция выпустила меня из своих тесных объятий, и я получил возможность познакомиться со своим несостоявшимся похитителем.       Чтобы перевернуть тело пришлось потрудиться. Какая бы сила не обитала в моих мышцах, я всё ещё был крошечным ребенком. Странно, но ниндзя был ещё вполне жив и даже дышал, хотя похоже это всё, на что его хватало.       Под маской оказалось женское лицо, на удивление молодое, нежное даже. Она силилась что-то прохрипеть, но я приложил палец к своим губам и стал заталкивать маску ей в рот. Еще две спицы выскользнули из своих креплений, я покачал ими перед лицом девушки и одну за другой вонзил в её плечи, пробивая сухожилия и пришпиливая их к кости. На всякий случай, просто ради страховки, что никаких неожиданностей и «превозмоганий» не будет.       В этот момент у неё в глазах поселился такой сладкий страх, что я окончательно сорвался. Нет, не было никакого помутнения, я ощущал и видел всё очень четко, но руки словно жили своей жизнью. Я блаженствовал и творил. Плоть охотно расступалась перед острыми концами спиц, открывая мне внутренний мир девушки, буквально. Думаю, в конце концов она умерла не от ран, а от ужаса. Младенец-вивисектор — это что-то из запредельных кошмаров. Наверняка в местном фольклоре есть множество подобных страшилок и, держу пари, все они заканчиваются исключительно плохо.       Когда наступило утро, родители так и застали меня. Улыбающимся, в луже крови, с ног до головы этой кровью измазанного, рядом с только начавшим остывать изувеченным трупом девушки, лет восемнадцати-двадцати, куда я раз за разом бездумно втыкал спицы.       Я ожидал шока, скандала и отправки в психушку. Что же, шок был, у меня. Родители пришли в экстаз. О, как мной гордились, как показывали, как хвастали перед гостями и пришедшими следователями и коронерами. Среди восторженных замечаний можно было разобрать фразы «инстинкт убийцы», «шиноби» и то, что меня нужно отдать в академию. Смутная догадка посетила мою голову, и я осмелился спросить:       — Коноха, ка-сан?       — Да Звёздочка моя, мы поедем в Коноху. Ты станешь настоящей куноичи.       Меня разобрал смех. Быть закинутым в безумный мир малолетних убийц — это прямо рай для моих маний. Где ещё можно убивать, пытать, резать, быть за это уважаемым членом общества и, вдобавок, получать хорошие деньги. Правда все знания о местных реалиях, что у меня были, я почерпнул от своего среднего сына, Владислава. Вот уж кто был бы рад здесь оказаться, он часами мог говорить о Наруто, Хинате, скрытых деревнях и прочих аспектах этой нелепой рисованной истории. Естественно, полностью полагаться на эти обрывки было нельзя, да и не так много я помню из восторженных ремарок своего сына, но общая картина стала ясной.       Старательно доставая из памяти все крупицы сведений о мире шиноби, я вспомнил об одной тревожной детали. Клан Яманака, мозголомы. Я не сомневаюсь, что мне в один момент придется с ними столкнуться, если не сразу по приезду в Коноху, по младости лет, то при приёме в академию — точно. Если есть ружье, то оно выстрелит, если есть телепаты — власти будут их использовать, для шпионажа, допросов, проверок лояльности.       Единственный реалистичный способ, как избежать раскрытия некоторых своих особенностей, который пришел мне в голову — создать вторую личность, контролируемую шизофрению. Даже, если тут такой способ и в ходу, что вряд ли, насколько я помню, Сакура, лучшая подруга химе Яманака, долгие годы успешно скрывала свое альтер эго, сомневаюсь, что они будут ожидать такого от ребенка.       Задача для меня была не новой, можно сказать, что всю предыдущую жизнь я и прожил таким образом. Методики различных техник изменения сознания поселились в моей библиотеке почти сразу, как только я почувствовал свои нестандартные желания и осознал их. Мне было понятно, что жить, имея некоторую внешнюю оболочку, маску, с правильными мыслями и побуждениями, будет проще. Со временем, маска выросла в нечто большее, в инструмент собственного программирования. Теперь же предстояло повторить старый опыт, но на более детальном уровне. Больше черт, особенностей, больше жизни у новой маски.       Времени на создание новой личности было предостаточно. Отец застрял в делах со своими партнерами и, как мать его не пилила, закончить раньше чем через полгода, не мог. Поэтому я неспеша придумывал нужные черты характера, этапы развития, грешки и страхи, предпочтения и антипатии, стремления и воспоминания. В итоге получилась талантливая заучка, прячущая под маской эксцентричности и бравады собственную неуверенность, с мальчишеским поведением, страхом перед пауками и любовью к лисам. Эпизоду с нападением тоже нашлось свое место, но в построенной картине я сдвинул акценты и детали, создав впечатление страха и нервного срыва.       Переезд длился почти месяц. В основном, из-за дотошности матери и её родственниц. Они согласовали всё, от многочисленных разрешений и аренды, до цвета обоев в детской спальне. Естественно, ничье другое мнение при этом не учитывалось. Поразительно, в каком бы мире ты ни находился, женщины, эх, остаются всё теми же.       Коноха производила странное впечатление. Для второго центра страны, она была несколько… провинциальной, устаревшей. Даже в сравнении с родным Асагао, который уж точно не блистал современным видом. Местный Рашмор повеселил, особенно то, что сейчас там висело несколько людей, которые пытались счистить с носа четвертого хокаге ярко-желтую краску. А в остальном, город как город, очень зелёный, к моей радости и может чуть более шумный и многолюдный, чем хотелось бы.       Дом нам достался уютный, двухэтажный, из чередующегося белого и жёлтого камня, с верандой на крыше. Он был более основательный и тёплый, чем та традиционная минка, в которой мы жили раньше. Пусть и в несколько раз меньше по размеру, но мне здесь нравилось.       Через несколько дней после того, как мы окончательно устроились, матушка потащила семью на церемонию принятия новых жителей. Коноха была поселением режимным, просто так сюда не поселиться и отсюда не уйти. Что выливалось в идеологическую накачку, особенно для новоприбывших. Держу пари, мероприятие будет проведено помпезно и пронизано каким-нибудь там значительным духом.       Матушка уже с утра стала меня накручивать: «там будут очень важные люди», «будь внимательна и почтительна», «кланяйся и говори только тогда, когда тебя спрашивают» и всё подобное много раз по кругу. Нарядили меня в маленькую юкату, поставили на дурацкие гета, уложили волосы и даже накрасили. Глядя на всё это в зеркало, хотелось в известном жесте приложить руку к лицу. Но нельзя, на лице было столько штукатурки, что только руки бы испачкал, да макияж «испортил», хотя куда уж больше.       Церемония проходила на небольшой площади за зданием администрации. На утоптанный мелкий желтый песок вышли полторы дюжины семей. Впереди стоял цельный деревянный помост, за которым находился столб с вечным огнём. Ухоженные кипарисы зелёной линией обрамляли двор, придавая картине слегка пасторальный вид. На фоне, надвисая над сценой, светил ликами постамент хокаге.       Матушка локомотивом вытащила нас на передний план. Остальные семьи, просто поглядев на неё, возражать не решились. Она прошла несколько раз вдоль нас, прихорашивая и сдувая невидимые пылинки со всех и, наконец успокоившись, встала рядом с мужем.       Первыми во двор проскользнула пара бойцов в звериных масках. Следуя стократно повторенным инструкциям, я не обращал на них внимания, даже глаза не скашивал, когда один из них наклонился надо мной. Бойцы споро оглядели людей и встали по краям помоста. Вслед за бойцами на помост взошёл чиновник с кипой бумаг в руке и стал нам вещать про Волю Огня и то, как нам повезло оказаться в Конохе. Ещё несколько из тех вещей, которые в любом мире остаются теми же. Наконец, речь закончилась и сейчас, по регламенту, нас должны были по очереди вызывать к помосту для получения бумаг. Но чиновник замер, когда дверь во двор отворилась, и на жёлтый песок вступила нога благообразного старика с остроконечной бородкой в длинном белом плаще и большой четырехугольной шляпе. Мать лишь мельком взглянула на него и тотчас глубоко поклонилась, силой заставляя меня и отца повторить движение за ней.       — Доброе утро, Сарутоби-сама!       Матушка успела это произнести даже раньше чиновника. Вслед за нами в поклоне склонились и остальные новички.       — Ну, ну, я не стою таких почестей, Ясухиро-сан, — широте улыбки Сарутоби могла позавидовать любая акула. — Вы же собирались раздать бумаги? Передайте их мне, я сам это сделаю. И заодно познакомлюсь с пополнением. А Вы пока отдохните.       — Хай, Сарутоби-сама, — чиновник сделал такой энергичный поклон, что чуть не свалился с помоста.       Получив бумаги и мельком просмотрев их, Хирузен обратил внимание на всё ещё согнутые спины новопоселенцев.       — Хватит, хватит, поднимитесь, — хриплый голос прямо лучился добродушием, а глаза превратились в щелочки. Убедившись, что все исполнили его пожелание, он продолжил. — Если кто-то ещё не знает, я — Сарутоби Хирузен, — ироничное замечание, учитывая каменное лицо у него за спиной, — и я рад увидеть столько новых лиц решили связать свою жизнь с Конохагакуре-но-сато.       — Итак, — Хирузен подошел нам, перебирая бумаги, — семья Хирано, добро пожаловать в Коноху.       Сарутоби мягко и доброжелательно задал несколько вопросов матушке, заставляя ту просто млеть от внимания столь важной особы. А вот у меня старик откровенно вызывал подозрение. Мне совершенно не нравилось, как он смотрел вокруг. По-хозяйски, словно вешая этикетку на каждого человека. И должен сказать, мне не понравилось ни это отношение, ни то, насколько низкую цифру он поставил на ценнике родителей, ни излишнее внимание ко мне.       — Так значит это наше новое дарование. Хоши, правильно? Талант, убить врага на свой первый день рождения. И к тому же чунина. Думаю, такой рекорд долго никто не превзойдет. Она ведь сделала это чакра-спицами, так?       — Да, Сарутоби-сама. После того, как она сломала кроватку, мы пригласили ирьенина и по его предписаниям стали пользоваться спицами с медчакрой, чтобы она не искалечила себя.       — Иронично. Так значит, ты силачка?       Старик протянул к моей голове руку, собираясь не то погладить, не то потрепать. Каким-то шестым чувством, я уловил, как от руки отделилось нечто невесомое, неощутимое и попыталось раствориться во мне. Инстинктивно, я отшатнулся. По промелькнувшей на мгновение недовольной гримасе этого ублюдка, мне стало понятно, что пакость, чем бы она ни была, не сработала.       — Ну, ну, не бойся, подойди.       — Пф, — я топнул ножкой. — Не лю-улю, тиячи неж-асти, ни огай!       — Простите её, Сарутоби-сама, она бывает диковатой, — мать лебезила перед стариком, кинув в меня злым взглядом.       — Ничего, ничего. Я уже вижу, как в вашей звездочке горит Воля Огня. Она станет прекрасной куноичи.       После этой фразы старик быстро и ловко свернул разговор и перешёл к другим семьям. Мать была удручена и расстроена. На остальных Хирузен потратил минимум времени, кидая каждому по паре фраз и отдавая бумаги.       В этот день меня первый раз в этой жизни наказали, вначале банальной оплеухой, а потом и розгами. В этот момент я понял, почему обычному человеку не сладить с шиноби. Мне было почти не больно, да и следы от порки сошли буквально за минут пятнадцать, а ведь мать не особо сдерживалась, била от души, да с оттяжкой. Видно зря я изображал Зою Космодемьянскую.       После церемонии, жизнь вошла в более менее обычную, стабильную колею. По счастью, старик не пытался нас навестить или достать каким-то образом меня. Родители устроились на работу, отец по строительной стезе, мать стала флористом в цветочном магазине. А у меня появился наставник, Риота-сенсей. Высокий, жилистый, с коротким рыжим ёжиком на голове и тонкой бородкой.       Поначалу я был подозрителен к нему, но никаких связей с Хирузеном тот не проявлял и ничего непотребного сотворить со мной тоже не высказывал желания. Я слегка расслабился, стал меньше ерепениться и больше заниматься. Первый месяц мы занимались растяжками, правильной гимнастикой и различными приемами концентрации. В прошлой жизни я занимался самбо и айкидо, пусть и поверхностно, так что большая часть упражнений мне была знакома. Наставник никак нарадоваться не мог на мои сообразительность и талант. По прошествии месяца Риота стал учить меня чувствовать чакру. Опять, благодаря опыту медитаций из моего старого мира, это получилось быстро.       После первых занятий по чакре у наставника состоялся долгий разговор с родителями. Результат был печальным. В их глазах поселилось явное и болезненно резкое разочарование. Видно слишком много они от меня ожидали и известие, как я понял, что в плане чакры от меня ожидать ничего особого не стоит, стало слишком большим ударом. Наставник ещё несколько раз вызывал родителей на разговор, наверное, пытаясь смягчить впечатление, объяснить, что не чакрой единой жив шиноби, но что-то в наших отношениях бесповоротно сломалось. Родители почти перестали обращать на меня внимание, ограничившись самым минимумом общения.       Я старался не слишком на этом зацикливаться, хоть где-то в горле и поселилась неожиданная горечь. На счастье, в моей жизни появилась новая увлекательная игрушка — фуин. Книгу о нем я нашел в учебниках, которые были куплены «на вырост». Читал я её, естественно, тайком, окольными путями выясняя значения непонятных иероглифов и терминов. Простые на вид символы и рисунки фуина могли включать в себя целые концепции, и это было восхитительно. Пусть в своем мире я не был программистом, чую, здесь я им стану. В книге был только базис с небольшим количеством примеров: запечатывание предметов, нагрев, накопление чакры, барьер, очистка. Да, всё на начальном, слабейшем уровне, но даже они позволяли понять многое.       Оказалось, все кандзи и рисунки — лишь вспомогательные элементы, точки концентрации, чтобы помочь вложить схему чакры в материал. Да и сам материал тоже лишь помогал, но не являлся необходимым условием. По идее, при достаточном контроле, можно сделать «взрыв» одним пятном на куске камня, вместо выписывания сложной вязи на чакробумаге. Важна схема чакро-проводящих каналов, а не то, как она изготовлена. И я сосредоточился на изучении этих схем, выполнял фуин в классическом варианте, изучал схему и пытался повторить её в другом виде. Пусть со скрипом, но дело шло.       Одним прекрасным днем меня все-таки поймали за чтением, и тогда я провернул сцену, которую когда-то наблюдал в исполнении своего младшего. Отобрал обратно у дяди свой учебник и недовольно проворчал:       — Полоси на место, не тро-ай! Не месай, видис, я делом санят!       Говорил я, при этом, старательно подражая интонациям отца и демонстративно держа книгу вверх ногами.       План удался на все пять с плюсом. Взрослые посмеялись, похвалили такую «умную» дочку и больше к этой теме никогда не возвращались, лишь улыбались, заставая меня с очередным томиком в руках.       Полгода всё шло своим чередом. Родители работали и вживались в социальную жизнь, всё больше отдаляясь от меня. Риота-сенсей, после того, как понял, что натворил, упорно старался раскачать мою систему циркуляции чакры и примирить меня с родственниками. Когда из этого ничего не вышло, стал сам проводить со мной большую часть своего времени, далеко выходя за рамки подписанного контракта и отношений сенсей-ученица. Дяди и тетя умчались обратно в Асагао, решив, что здесь уже не стоит ждать у моря погоды. А я самозабвенно учился.       Второй день рождения вышел очень скупым. Как оказалось, это вообще не мой праздник, а исключительно родителей, именно их поздравляют с тем, что у них появилось дитя и успехи ребенка — успехи семьи. Видно мама с папой решили, что поздравлять их не с чем. Нет, были гости, было угощение и саке, но все получилось очень скомкано. На мою долю выпала парочка палочек со сладким данго, и дальше про меня забыли.       Когда поздно вечером я выбрался на кухню, мать сидела одна, в окружении полудюжины пустых бутылочек из-под саке, и ещё столько же ожидало на столике. В этот момент, ничего, кроме презрения во мне не всколыхнулось. Нет, мне было прекрасно понятно, почему мать настолько разбита. И Ивата, её семья, и Хирано, семья отца, были самыми богатыми и значительными в Асагао. Сомневаюсь, что она когда-либо сталкивалась не то, что с проблемами, даже серьезные разочарования обходили её стороной. А тут, после стольких ожиданий, после смены всего окружения, когда Кохеку Ивата перестала быть главной кочкой на болоте, добровольно превратившись во всего лишь «одну из», как бах, пара слов «маленький резерв», и все радужные мечты о гениальной дочке и славе разбиваются вдребезги. И ведь даже не объяснишь, что у той же знаменитой Тсунаде далеко не сразу появился ромб на лбу или про Гая, который спокойно себе живет на одном тайдзюцу. Она просто не примет аргументов, тем более, думаю, сенсей уже приводил и эти, и другие подобные примеры. Aut Ceasar, aut nihil. Всё или ничего. Понять причины поведения матери можно было, но принять? Нет. Слабовольная неудачница — вот единственная оценка, которой она сейчас была достойна.       Через месяц после моего дня рождения случилось то, что, как я полагал, уже должно было быть далеко позади. Нападение Къюби. Мне просто даже в голову не приходило, что я мог попасть до начала сериала. Сейчас, глядя на беснующегося Кураму, можно было сказать одно, я — идиот. Точнее идиотка, кстати, классическая, голубоглазая блондинка. Эх, дьявол.       Родителей я поймал уже в дверях. Они метались собирая «самые важные» пожитки, что естественно у них выходило отвратительно, все буквально валилось из рук. Пришлось снять маску. Потом будут вопросы, но главное, чтобы это потом было.       — Ка-сан, то-сан, успокойтесь и вернитесь в гостиную. Къюби будет атаковать большие скопления людей, а мы живем на отшибе. Дом я укрепила барьером фуин, но вот снаружи вас может задеть.       — Ха-ха-ха. Барьер, фуин, о чем ты лопочешь, горюшко? У тебя чакры и на минуту не хватит. Собирай в…       — Хватит! — голос, усиленный простенькой печатью, ударил словно выстрел. — Чакры хватит. Ка, если бы ты хоть немного прислушалась к Риоте-сенсею, то знала, что много чакры нужно не всегда! Идём в гостиную! — говоря это, я смотрел на отца, сейчас принимать решения — его обязанность, хватит смотреть в рот жене.       — Кохеку, идем назад. Хоши, тебе лучше очень хорошо подумать, как ты всё это нам объяснишь! И ты будешь наказана.       — Пф. Было бы кому и кого наказывать, остальное переживу.       Мы устроились на большом диване в гостиной. Мать от каждого взрыва тряслась, словно мелкий зверек. Отцу приходилось всё внимание уделять ей. Никому сейчас не было дело ни до каких объяснений. Я почувствовал себя лишним и ушел на крышу, наблюдать за одним из самых значительных событий местной истории из первых рядов. Курама бесновался, крушил дома, кидался биджудамами, а я грыз прихваченные данго на палочке и записывал зрелище на разработанную мной видео-печать. Камера обскура, фуин-сенсор, сетка изолирующего материала, тактовый генератор и печать накопления чакры как записывающий элемент. Оказалось довольно легко для человека знакомого с тем, как работают цифровые камеры.       Наконец, демон-зверь взревел в последний раз и его словно утянуло в черную дыру. Спектакль был окончен. Я стряхнул крошки с платья и вернулся в дом.       В нос мне тут же ударил сладкий и металлический запах крови. Я кинулся в гостиную, только для того, чтобы увидеть, как грудь отца пронзает короткий меч бойца АНБУ со стилизованной птицей на маске. За сценой, сложив руки перед собой, наблюдал ещё один шиноби, в маске кабана, с одати за спиной и танто на поясе.       Командир обратил внимание на меня и поморщился.       — Воробей, прибрать здесь! Девчонке стереть память, печать и в наш приют.       — Хай!       Пара бойцов корня подхватили меня с боков, а «воробей» мягкой кисточкой стал выводить у меня на лбу печать, а я всё смотрел, прищурив глаза, на фигуру своего врага, запоминая, вбивая этот образ в подкорку. Тварь заплатит, дорого заплатит.