***
— Ну, можно я приду к тебе в студию? — ныл Чанёль по телефону. — Ну, пожалуйста! Я так хочу послушать твою новую песню! — Ты хочешь увидеть Мари, — хихикнул Исин. — И это тоже! Но в первую очередь музыка! Кстати, во сколько Мари приходит в студию? — Я так и знал. Чанёль обещал зайти в семь, сначала ему нужно было заскочить к Дио. Уж очень хотелось поглазеть на бездомную, которую тот взял к себе на работу. Тем более, вдохновение к художнику в последнее время приходило неизменно ночью. А на протяжении дня он колесил между друзьями, держа всех в курсе событий. Исин вышел из своей студии и решил проверить, на месте ли Мари, чтобы успеть предупредить её о приходе Чанёля. Она тогда начинала судорожно собирать вещи, вспоминала о тысяче и одном деле, которые её ждут, и срочно сбегала с работы. Чанёля вообще могли вытерпеть далеко не все, а уж когда тот начинает нелепый флирт со словами: «Я хочу нарисовать вас! Будьте моей натурщицей! Хочу ваш портрет в стиле «ню»!», нужно спасаться бегством. И Мари действительно была в кабинете. И не одна. Сквозь прозрачное стекло в двери Исин, увидел сидящую в кресле напротив директора ещё одну фигуру. Эту пожилую женщину он видел всего несколько раз, хотя, если учесть его невнимательность, встреч, возможно, было и больше. В кабинете находилась вдова — мать Мари. И музыкант ушёл бы со спокойной душой, если бы не её слова: — И не говори мне об этом Исине! — сжав кулаки, воскликнула женщина. — Мне плевать на этого хиппи! Моя успешная дочь сутками напролёт пропадает в студии, которая может работать и без неё. Ты должна строить свою жизнь! Выйти замуж, в конце концов! — Это тебя совершенно не касается, мама, — сдержанно ответила Мари. — Ты позоришь меня и память своего отца этими интрижками с малолетними беспризорниками! — У меня нет интрижки с Исином, мама! — вырвалось у Мари. — Не верю! Если это так, то всё к этому идёт. То есть, ты даёшь ему деньги, и даже не спишь с ним?! — Мама! — побледневшая Мари вскочила с места и нависла над матерью. — Я хочу, чтобы ты ушла. — Он здесь не потому, что ты ему нравишься, дурочка, а потому, что ты его спонсируешь! Стоит какой-то компании предложить ему больше, и он уйдёт, даже спасибо не сказав! Мари опустилась на кресло и устало потёрла виски. — А ты сохнешь по ветреному музыканту. Ему двадцать пять, Мари, а тебе — тридцать пять! Ты слышишь разницу?! — Слышу, мама, слышу, — тихо ответила молодая женщина. — И что? Тебе плевать на десять лет разницы, социальный статус, и вашу взаимозависимость?! — Мне не плевать. Я… У нас сугубо рабочие отношения. — Да уж, только мать свою не обманывай. Когда он выступает, ты смотришь на него отнюдь не как гордый директор на своего подопечного. — И как, по-твоему, я на него смотрю? Ты преувеличиваешь. — Я не могу нормально реагировать на то, что моя дочь уже несколько лет сходит с ума по одному малолетнему музыканту из миллионов таких же. — Во-первых, он — уникальный, во-вторых… Мои чувства — только мои. Он о них не знает и никогда не узнает. И студия — не самое подходящее место для таких разговоров. Да и вообще, сколько можно давить на меня? Я довольна своей жизнью. — Но… — И тебе пора идти. — Я ещё не закончила. — Закончила, мама, ты уже всё мне сказала. Пожилая женщина встала и гордо вскинула голову. Как у такой холодной женщины вообще родилась такая тёплая дочь? — Я буду говорить об этом столько, сколько посчитаю нужным, — сказала вдова. — Пока ты не образумишься. — До свидания, мама. Думаю, ты знаешь выход, провожать я тебя не буду. — Ещё бы, — фыркнула вдова. — Я не «бедный и несчастный музыкант». — Мама! Исин успел нырнуть за угол, и мимо проплывающая мать директора его не заметила. Но уйти он не мог. — Исин? — Мари, казалось, и вовсе сравнялась по цвету со своей белой рубашкой, когда увидела его на пороге кабинета. — Я хотел предупредить, что скоро придёт Чанёль, но ты была не одна и я… Женщина нервно сглотнула и выдавила: — Всё слышал… Честно говоря, когда после услышанного он шагнул в её кабинет, у него не было заготовленных слов. Они стояли друг напротив друга растерянные и сбитые с толку. — Исин, мама… Она такая мнительная, несёт чёрти что, — нарушила неловкое молчание Мари. — Я много работаю, а она волнуется и… — Я тебе… нравлюсь? — Если бы ты мне не нравился, я бы не взяла тебя в студию четыре года назад. — Нет, я имею в виду… — Исин! — ей хотелось осечь его, но не получилось. — Ты меня любишь? Она хотела что-то сказать, ответить, снять это повисшее между ними напряжение, но слова ускользали, казались не теми, не такими, пустыми, что ли. И она произнесла: — Конечно, я привязалась к тебе и… — Как мужчину, а не своего подопечного? — Исин был удивлён, растерян. Что делать с чужими чувствами, которые ты не можешь разделить? Он никогда не рассматривал её так, скорее, как старшую сестру, подругу, признавал её красоту и желал ей счастья, но никогда не видел себя рядом с ней. А она, оказывается, видела его рядом. — Ты не волнуйся, ничего не изменится, — тихо произнесла Мари. — Давай сделаем вид, что ты услышал бред сумасшедшей старухи? — Но чувства есть, да? — И чёрт с ними! Я же живу с этим. — Давно? — Давно, — она опустила голову, но тут же вскинула и горячо пообещала: — Я никогда тебя не потревожу этими чувствами! Никогда! Мы же работали столько лет! Разве тебе было со мной некомфортно? — Нет, всё… хорошо. — Вот видишь! Так будет и дальше! — Но чувства… они же не уйдут так просто, — Исин не знал, что говорить в ситуации, когда узнаёшь, что именно ты — центр чужой вселенной. Мари потупила взгляд, нервно теребя край белоснежной рубашки. — Я буду любить тихо, — почти шёпотом, — так тихо, что ты не будешь замечать этого. Только не уходи… Прости меня, и не уходи, — и он знает, что в опущенных глазах — слёзы. Она из тех, кто прячет слабости. И Исину хочется броситься к ней и успокоить и одновременно выскочить из кабинета, и вылететь из ставшей такой душной студии на прохладную улицу. И её чувства — взрослые, настоящие, кажутся, почему-то, пугающими, незнакомыми. Такого сам Исин никогда не испытывал. Это не юношеское «люблю», это что-то большее, что-то сильнее. И он не знает, что с этим делать. — А ты где? — Чанёль пришёл в студию, но ему сказали, что Исин не так давно ушёл, и Мари тоже уехала, поэтому он стал названивать другу. — Я где-то тут… Завернул за угол и прошёл магазин обуви, — ответил Исин. — Ты опять потерялся? — Чанёль, скажи, я совсем тупой? — Ну-у-у, — протянул тот, — не то, чтобы тупой, просто невнимательный, — уклончиво охарактеризовал его Чанёль. — Как можно не заметить, что тебя любят?! — Никак, это всегда заметно. — А я не заметил… — Потому что ты — Исин, а это в нашей компании имя нарицательное, — хмыкнул Чанёль. — И кто там в тебя влюблён? Надеюсь, Бэкхён не прослушивает телефон, с него станется. — Мари, — произнёс Исин и сам не поверил. — Чего?! С дуба рухнул? Скажи, у тебя в студии стены красят, и ты краской надышался? — Нет, она… Она сама сказала. — Замри и скажи, как называется магазин, возле которого ты стоишь! Я сейчас буду! Они бродили по городу до темноты. Как оказалось, Исин многое знал о Мари: фильмы, книги, духи, цветы, музыка… Чанёль непривычно молчал и слушал. Это он со стороны казался болтливым и легкомысленным, в нужный момент всё-таки умел заткнуться и напустить на себя серьёзный, внимательный вид. — И не понимаю, чего ты мучаешься? — Чанёль уселся на свободную лавочку и похлопал по месту рядом с собой. — Вам интересно и легко вместе. Она в тебя влюблена, а ты Исин. Тебе нужно вдохновение, так почему бы не черпать его в ней, если ты и сам признался, что иногда её присутствие помогает тебе писать музыку? — Но она — мой директор! — А кто мне полчаса рассказывал, как вы пили пиво на колесе обозрения? Что-то я не помню в её должностных обязанностях такого пункта. — И она меня старше… На десять лет, Ёль! — Хоть у кого-то в вашей паре должны быть мозги и ответственность. — Прозвучало обидно. — Я так и планировал. — И я… я никогда не рассматривал её, как женщину, ну, в «этом» смысле. — Как можно смотреть на Мари и не думать об «этом»? — всплеснул своими длиннющими руками Чанёль. — И почему мы говорим о сексе «это»? — Потому что слово «секс» произносить неприлично, — прошептал Исин. И Чанёль засмеялся в голос на весь пустынный парк: — Исин — ты такой Исин! Ты просто представь, как подходишь к ней ближе, — томно начал друг, — руки твои скользят на её талию… Я уже молчу про бёдра! И ты целуешь её в эти сочные губы, а потом… — Хватит! Я почему-то представляю с ней тебя, и это противно! — Да ты ревнуешь! — поигрывая бровями, сделал вывод Чанёль. — Нет, просто… — Просто отвлекись немного от своей музыки, она никуда не денется, и подумай о красивой женщине, которую и завоёвывать не надо, потому что она уже твоя. — Моя, — повторил Исин. — Звучит странно. — Это ты странный, всё остальное в мире вполне нормально. Пошли, я тебя домой провожу, а то опять заблудишься. — Я хорошо ориентируюсь в пространстве, — поморщился Исин. — В пространстве туалета. Всё, что больше, для тебя потенциально опасно. Идём.***
Исин лежал один на своей большой кровати в пустой однокомнатной квартире и думал: — Как я буду жить, если завтра Мари решит расторгнуть договор? Обидится, посчитает, что больше не хочет меня видеть, и попросит уйти. Как я буду? Кому позвоню, когда допишу эти семь секунд? С кем буду пить пиво на колесе обозрения? Кто принесёт мне в студию в час ночи мой любимый гамбургер? На ком ещё так идеально сидит белая рубашка и юбка-карандаш? И симметричная ямочка… У неё на левой щеке, когда она улыбается. И карие глаза с золотинкой, когда она смотрит на меня… Что она делает сейчас? Она же не плачет, нет? И это срочно надо было проверить. Без пятнадцати два ночи Исин стоял у двери Мари. И она не спала, слишком быстро открылась дверь. — Исин, — испуганно выдохнула молодая женщина. — Только не говори, что ты пришёл ко мне домой, чтобы расторгнуть договор… Я же сказала, что мои чувства не влияют на работу и тебя! Я… — Можно войти? Дверь раскрылась пошире, впуская гостя в знакомый полутёмный коридор. Он часто бывал у неё дома: они смотрели фильмы или набрасывали программу. Но сейчас этот коридор казался интимным, замершим в ожидании его действий. И она, Мари, в этом тонком шёлковом халате — такая хрупкая и нежная, словно может разбиться от любого неловкого слова. — Я не хочу уходить, — сказал и вдруг понял, что не хочет уходить ни из студии, ни из её жизни, ни из её дома сегодня, и завтра… — Ты не должен чувствовать себя обязанным. Своим творчеством ты с лихвой возвращаешь потраченные студией на тебя деньги, так что ты… А её губы действительно сочные, как и сказал Чанёль, и тонкая талия, за которую так приятно прижимать к себе трепещущее мягкое женское тело. Стоит сказать другу, чтобы он прекращал видеть в «этом» свете его Мари. Его Мари…