где бы он ни был

Кавински мастер в трех вещах: в автогонках, нелегальных вечеринках и воровстве предметов из снов. И в этот перечень совсем не входит дополнительный пункт о выносе собственного мозга из-за Ронана Линча. Совсем никак. Даже гребанным подпунктом заглавных пунктов не станет этот придурок. Кавински скорее заживо себя похоронит. Он не ревнует Ронана Линча к идеальному Гэнси. Ему плевать на их похождения рядышком (странно, что за ручки еще не держатся), прогулы совместных уроков в академии и перешептывания в «Нино». Кавински встречается взглядом с Диком сквозь темные очки в белой оправе и с размеренным разрывом нажимает педаль газа, предлагая. Но всегда-примерный-Гэнси игнорирует намерения Митсубиси, оставаясь далеко позади, смакуя сухую пыль из-под колес и скрип песка на зубах. А чего еще он ожидал от принципиальной неженки? Кавински чувствует себя настоящим победителем, глотая зеленую таблетку и в который раз утопая в мыслях. Лес с исполнением любых прихотей в его грезах. Ронан Линч, сидящий рядом в салоне Митсубиси, в реальности. Он не собственник, нет. Ему просто удобно держать руку на колене Ронана Линча и ухмыляться пошлой улыбкой прямо ему в лицо, пока тот не может совладать со своим же телом после очередного пробуждения. А еще ему нравится грезить рядом с ним до хреновых звезд в глазах. Ронан Линч, по факту, должен принадлежать Кавински. С его пронзительными голубыми глазами наяву, кричащими самим нутром о правде. С его скрытой фигурой в магическом лесу, ворующим очередной мусор из сна. Они с Кавински — чертовски идеальный тандем. И пусть папаша-Дик удавится чьим-нибудь другим членом (простите грубый каламбур), того же Пэрриша, к примеру. Но Кавински все еще не признает Ронана Линча своим четвертым пунктом. Даже когда тот достает из собственной бритоголовой башки ядовито-оранжевое Камаро для своего паиньки-Гэнси. Даже когда он чувствует обиду негодование, замаскированное дерзкой ухмылкой и дюжиной крепких словечек, брошенных в раздраженного Ронана Линча. Даже когда тот собирается оставить его с нагреженным вокруг хламом ничем. Кавински не расстраивается (а уж тем более не ощущает разливающуюся в груди нефть ярости), нет, просто подставляет пальцы в импровизированном пистолете, предупреждая: «Бах! Встретимся на улицах». У Кавински под рукой вся ночная Генриетта. Он ощущает себя настоящим Богом, подчиняя своей воле чудовище собственного разума. Огненный дракон, такой же опасный и мощный, как его сны. Такой же ненасытный и неуправляемый, как и сам Кавински. Он вспыхивает яркой звездой своего тела на глазах обдолбанной и нихрена-не-понимающей толпы. Он вспыхивает ослепительной сверхновой в своей душе прямо перед ничего-не-значащим-для-него Ронаном Линчем. Ему не страшно. Ему не больно. Ему никогда не вредят ужасы собственной реальности. Кавински не умирает, не по-настоящему. Ему по приколу стать узником места своей ранней наживы. Ему по приколу парковать белую Митсубиси за деревьями, открывая плавно отъезжающее окно вниз и впуская несуществующие ароматы из волшебного леса. Ему по приколу смотреть сквозь темное стекло очков в белой оправе на грезившего Ронана Линча (великого, мать его, Грэйворена), улыбаясь ему ядом с примесью насмешки, которую никто и никогда больше не увидит. Кавински однозначно мастер только в одном Ронане Линче. Но ему все еще плевать.