Время лишений

Год 172 4Э, Скайрим, Фолкрит-Ривервуд. В Фолкрите, в который они въехали поздним утром, предательницы не оказалось. Ни стражники, ни владелец постоялого двора, ни жители не видели редгардской женщины со шрамами на лице. Да и вообще последнюю седмицу чужаки в городе не появлялись, разве только местные охотники забредали продать дичь и шкуры и починить стрелы. Есть ли в городе редгарды? Все пришлые давно ушли с караванами на Маркарт или Вайтран, а местных живёт здесь пятеро: пожилой ткач со своей такой же пожилой супругой и сыном, бывший воин средних лет, когда-то давно попавшийся на краже и с позором изгнанный из войска, да молодая алхимичка Зария, владелица лавки, торгующей всяческими зельями и ингредиентами для них. Как давно она появилась в Фолкрите? Да года два тому назад. К Зарии Дивад и Атор отправились вдвоём, оставив своих товарищей в таверне – местные и стражники, и жители отнеслись к ним настороженно, и Дивад не стал нарываться на неприятности и решил лишний раз не показываться на улицах городка всем отрядом. Одного взгляда на Зарию хватило, чтобы понять, что это точно не та женщина, которую они искали. Во-первых, никаких шрамов на её лице не было, а во-вторых, предательница явно происходила из прибрежных кланов, а тонкие черты молодой алхимички и её бронзовый цвет лица указывали на то, что она родом из алик'рцев. – Приветствие тебе, ханум[12], – Дивад сложил руки на лбу и поклонился ей, – да будет мир твоему дому. – Да будет острым твой скимитар и меткой твоя рука, воин, – также по-хаммерфельски ответила девушка, отбрасывая за спину толстые чёрные косы. – Если тебя и твоего товарища привели сюда поиски редгардской женщины, то, увы, ничем не могу помочь вам, ибо не видела её. – А это не она? – подозрительно поинтересовался Атор, на всякий случай кладя руку на рукоять скимитара. – Не она, – с сожалением подтвердил Дивад, потом не выдержал и полюбопытствовал: – Не будет ли нескромным мой вопрос, ханум, что привело достойную дочь Алик'ра в холодный Скайрим? – Мне понятен твой интерес, воин, – улыбнулась она, сверкнув белыми зубами. – Мне с детства были интересны смертельные яды, да и смерть в целом, а моя семья это… не одобряла. Поэтому я оставила свой клан и подалась сюда, на север. Открыла здесь алхимическую лавку и чувствую себя как дома. И меня не тянет вернуться назад. Дивад понимающе наклонил голову, поймав себя на том, что завидует ей. Она смогла порвать с родным кланом ради мечты, смогла бросить всё ради того, чтобы заниматься любимым делом. А он – нет… Всю дорогу назад до таверны Дивад размышлял, куда могла деваться предательница. Если она не заходила в Фолкрит, то объяснений этому могло быть несколько. Первое – она таки сгинула по дороге в Скайрим, может, в когтях саблезубов или зубах волков, или под обвалом, или в непогоду сбилась с пути и заблудилась в горах. Второе – она добралась до Скайрима и, зная, что за ней идёт погоня, решила не заходить в приграничный Фолкрит, а сразу двигаться дальше. Но вот куда – дальше? Из Фолкрита дороги вели и на северо-запад в Маркарт, и на восток в Вайтран и Рифтен, разделяясь около Хелгена. Дивад напряжённо пытался представить себя на месте предательницы и понять, какую дорогу она скорее всего изберёт. Дорога до Маркарта опасна, ричмены никогда не отличались гостеприимством и не гнушались грабить караваны, а одиноких путников и подавно. Лет шесть назад Дивад ходил с отцом в Маркарт, так на них нападали трижды, несмотря на то, что караван состоял из тридцати телег и не менее полусотни охранников. Так что соваться в Маркарт на месте предательницы Дивад бы не рискнул. Дорога в Рифтен менее опасна, но на одном из участков проходит по высокому и скалистому отрогу Джерольских гор. В Рифтене Диваду бывать не приходилось, но из рассказов отца он помнил, что перевалы Западнорифтенского хребта становятся проходимы не раньше конца весны, а сейчас ещё только середина, здесь и в долинах местами не сошёл снег, а высоко в горах он ещё только-только должен начать таять. Дивад поинтересовался у владельца постоялого двора, пожилого флегматичного имперца, приходили ли в этом году караваны из Рифтена, на что получил ответ – нет и уверение, что ещё с месяц они тут не появятся. Если не Маркарт и не Рифтен, то остаётся… – Вайтран, – сообщил он своим товарищам. – Уверен? – сурово спросил его Атор. – Нет, – честно признался Дивад. Атор хмуро посмотрел на него, но он тоже понимал, что зацепок, где искать беглянку, у них всё равно нет, поэтому придётся полагаться на логику. А логика указывала только на Вайтран. – Едем, – приказал он. Менее чем через полчаса шестеро воинов выехали по мощёной и широкой дороге на восток. *** На след беглянки они напали в небольшом городке Ривервуд, где они остановились на ночь. Время было ещё не очень позднее, и Атор предполагал двигаться дальше, а на привал стать где-нибудь в лесу ближе к Вайтрану, но погода неожиданно испортилась, и серые тучи начали сыпать колючей снежной крупой, а вдобавок к этому конь Шамара расковался и захромал. Снег теплолюбивые редгарды не любили, но по ночам в пустыне бывало и холоднее, так что они были привычны, а вот захромавший конь идти дальше не мог. Пока Шамар с Дивадом водили коня к кузнецу, пока кузнец с конюхом разбирались, что за болячка с ним приключилась, начало темнеть, и Атор нехотя согласился на то, чтобы провести ночь на постоялом дворе. Пока Дивад, единственный из их отряда, кто более-менее сносно говорил на нордском, договаривался с молодой бретонкой, владелицей постоялого двора, о комнате и цене, Атор решил сходить в лавку и купить котелок взамен протекающего старого. Однако очень скоро он вылетел оттуда, ворвался на постоялый двор и практически за шиворот поволок Дивада в лавку, где бесцеремонно подтащил его к стеллажу с всякими ювелирными украшениями и ткнул носом в широкое жемчужное ожерелье хаммерфельской работы. – Это оно было на ней? – требовательно спросил Атор. – Похоже, – Дивад повернулся к торговцу и спросил по-нордски: – Скажи, почтенный, откуда в твоей лавке это ожерелье? Торговец – средних лет имперец, около которого вертелись похожие на него мелкие мальчишка и девчонка – недобро посмотрел на него. – Мы не собираемся, – поспешил успокоить его Дивад, – оспаривать твоё право владеть этим ожерельем, и не нанесём тебе никакого вреда. Нам просто нужно знать, откуда оно взялось. Торговец некоторое время сверлил их взглядом, но всё же неохотно ответил: – Его продала мне редгардская женщина, проходившая здесь вчера. Я не мог много предложить ей за это ожерелье, но она нуждалась в деньгах, и продала мне его всего за сотню септимов. Судя по его забегавшим глазкам, деньги, чтобы оплатить полную стоимость ожерелья, у него были, но какой же торговец не удержится от того, чтобы не облапошить доверчивого покупателя? – Почтенный, не мог бы ты описать нам ту женщину? – У неё шрамы вот здесь и здесь, – он показал у себя на лице, – и рука правая у неё завязана тряпкой была. И одета она была не по-нашему. Она купила у меня платье и шубу. – Куда она потом поехала? – Я знаю, что она приехала от Хелгена. Дельфина говорила, что уехала она потом на Вайтран. Хозяйка постоялого двора подтвердила, что редгардская женщина со шрамами на лице прошлую ночь ночевала у неё, а потом уехала в сторону Вайтрана. Говорила ли та ханум что-нибудь? Нет, ничего, к тому же она по-нордски ни бе ни ме ни кукареку, по-имперски лишь через пень-колоду изъяснялась. Поужинала, переночевала, позавтракала, расплатилась и уехала. – Что ж, – подвёл итог Атор, – что-то полезное в том, что мы здесь застряли, есть. Теперь мы точно знаем, что она здесь проезжала. А вечером в таверне играл местный скальд. Атор кривился, но повода запретить Диваду его слушать не придумал, поэтому выпил кружку местного травяного настоя и удалился в комнату. Дивад усмехнулся и устроился поудобнее. Нордские напевы, которые играл старый скальд, отличались от хаммерфельских. В Фолкрите, пограничном с Хаммерфеллом городке, налицо была смесь музыкальных стилей, иной раз даже невозможно было вычленить, где кончаются хаммерфельские мотивы, и где начинаются нордские или имперские. Вечерами в таверне там можно было услышать и заунывный южный ребаб, и имперскую кифару, мелодия которой походила на перестук весеннего дождя, и весёлую нордскую флейту. Здесь же музыка уже не несла в себе примесей других народов, переливалась звоном ручья в каменистом ложе, ветром в высоких соснах, камнепадами с высоких гор, метелью на перевалах. И играл старый скальд идеально, у него не фальшивила ни лютня, ни флейта, а когда он запел, его глубокий баритон заполнил, казалось, каждый уголок, каждую щель в нетёсаных досках пола, поднялся под крышу, вылетел в дымовые щели и накрыл собой весь Ривервуд. Дивад тяжело вздохнул, подпирая голову руками и не спуская со скальда глаз. Если в Хаммерфелле ему казалось, что он играет хорошо, по крайней мере, не хуже остальных – а по сравнению с местными рави так оно и было – то по приезду в Скайрим на него каждый раз накатывало отчаяние. Он начинал понимать, что и ребаб под его смычком звучит поверхностно, не достигая той глубины, которой мог бы достичь под действительно умелыми пальцами, и на ситаре мелодия выходит плоской, и окарина не поёт в ту силу, в которую могла бы петь – и дело не в том, что он слабо дует в неё. Подуй он сильнее – получится рёв, а не музыка. Дело не в окарине – два года назад в Фолкрите местный скальд извлёк из неё поистине волшебные звуки, а на вопрос, как у него это получилось, усмехнулся и ответил, что учиться надо. А как учиться, как?.. Вспомнилась Зария, молодая черноглазая алхимичка из Фолкрита. Может быть, это не она герой, а он безволен и не может решиться бросить всё и уйти жить так, как хочется? Но в то же время он не мог сказать, что ему не нравится его теперешняя жизнь. Нет, он видел в себе призвание к ратному делу, его наполняла гордость, когда он чувствовал, что может сделать что-то для родного Хаммерфелла и очистить его от захватчиков-альтмеров. И бросить одно любимое занятие ради другого? Бросить войну ради музыки? Он хороший воин, а со временем станет ещё лучше, а вот станет ли он хорошим музыкантом? Да даже если и станет, выучится на музыканта – и что, до скончания века вот так играть по тавернам, услаждая слух нордских пьянчуг или редгардских любителей кальяна? Редгарды не оценят его музыкального мастерства, с его способностями он хоть прямо сейчас может идти и играть по тавернам на родине, а играть нордам? Чужому народу, в чужой стране, чужие мелодии? Это ли ему нужно?.. ________________________________________ [12] Ханум – почтительное обращение к женщине у тюркских народов.