/ / /
У Финника ладони так крепко сжаты в кулаки, что они белеют от напряжения. Он останавливается около стекла, сквозь которое просматривается палата Энни, и не может заставить себя войти к ней Финник победил в Пятом и провел несколько дней в попытке добраться до Тринадцатого, где его почти дождалась Энни. Джоанна говорит, что Энни окончательно теряет рассудок. Она думает, что до сих пор находится в Четвертом и вспоминает свои Игры. Энни то плачет, то смеется, но чаще всего спит, и в ее глазах такая пелена, что сквозь нее не видно разума. Это та награда, которую Финник получает за свою борьбу. Вот такая она — плата Койн своим солдатам. Энни едва дышит, когда Катон подходит к стеклу и замечает слезы Финника в отражении. — Скажи, стал бы ты ее спасать, если бы знал, чем все кончится? — озлобленно спрашивает Финник, но он имеет в виду точно не Энни. Финник говорит про Мирту и про все усилия, которые Катон прикладывает, чтобы ее вытащить из засилья президента Сноу. Мирта ведь тоже может оказаться травмированной. Может уйти в себя после всех тех смертей, которые на ней оставили рубцы. Мирту могут заставить забыть Катона и их общий дом — и это в отместку за ту борьбу, которую Катон развязал, чтобы ее спасти. И все же вопрос Финника кажется Катону слабовольным. Как капитуляция перед лицом неизбежного, как белый флаг на поле сражения, когда враг не собирается останавливаться. Финник, который так решительно шел вперед, теперь не просто спотыкается, он встает на колени и разводит руки в стороны, признавая поражение. То, что не сделал Катон, когда увидел Мирту. Финник сдается. И это разительно отличает его от Катона. Финник смирился, когда не смог вытащить Мирту, он просто отпустил ее, не пытаясь спасти. И сейчас он поступает точно так же, когда пытается оставить свои битвы на полпути, не представляя, как подступиться к Энни. К той самой Энни, которую он так долго берег от Капитолия и старался спасти от самой жизни вокруг. — Я бы вытащил ее, даже если бы знал, что в этом нет никакого смысла, — непроницаемо заявляет Катон, отказываясь сочувствовать Финнику. Для этого у него есть Джоанна, которая только в присутствии Одэйра сдерживает весь свой яд внутри. Но Катон не станет его жалеть, потому что Финник — по крайней мере, сейчас — этой жалости не заслужил. Он мог посочувствовать Финнику, когда их обоих покупали в столице. Или когда их вновь вынудили вернуться на Арену. Тогда у Финника не было выбора, и он шел вперед, потому что с обеих сторон поджидала смерть. Сейчас же у Финника есть выбор, и он отчего-то медлит. — Все это время Энни ждала только тебя, — сухо произносит Катон и пальцем на стекле очерчивает худую фигуру Энни на больничной койке. — Если ты сейчас ее оставишь, то убьешь этим. Но разве такую цель ты преследовал? Зачем тогда было спасать ее от Квартальной бойни, там бы она погибла куда быстрее и красивее. — Знаешь что, Ван дер Гри? — хрипит Финник, но у него не хватает сил, чтобы договорить или прописать Катону кулаком прямо в лицо. Катон вновь пропускает дерзкую усмешку по губам, но не отходит. Если Финнику так хочется, то пускай бьет. Только он не сможет ударить, слишком ослаб. Эту войну переживут не все, а многие после нее так и останутся на распутье. — Я знаю, Финник, — серьезно отвечает Катон. — Я знаю. А вот если ты сейчас сомневаешься, то твоя борьба ничего не стоила. И тогда тебе лучше не приближаться к Энни совсем, потому что сомнения на твоем лице для нее будут острее любого ножа. Свои злые слова Катон проговаривает специально. Потому что на Финника не подействуют здравые доводы или утешения. Катон на Финника давит и видит результат. Финник отзывается на эту злость и, наконец, начинает видеть истину, которую так желает обрести. Финник боялся заходить к Энни, чтобы не причинить ей еще большую боль. Все ее мучения случились по его вине, Энни ранили, чтобы добраться до Финника. И вот их долгожданная встреча окрашивается таким глубоким отчаянием, что тошно становится даже Катону. Когда он увидел Мирту в Двенадцатом — после всех новостей о ее смерти — он был так счастлив, что хотел выбежать под пули миротворцев, чтобы подобраться к Мирте поближе. Даже когда она бросилась на него в Седьмом, Катон улыбался и ни за что не хотел ее отпускать. Нож, который Мирта всадила в его плечо, Катон ревностно хранит у себя и даже под страхом расправы никому не отдаст. Как и каждое воспоминание о Мирте, которое у Катона осталось. Койн пытается очернить ее имя, она пытается показать даже Катону, что с Миртой сделал Капитолий, но все эти усилия тщетны. Катон знает Мирту настоящей, и он в ней не сомневается. Хватило одной встречи в Седьмом, чтобы понять — Мирта осталась прежней. Никто не знает ее так, как Катон. Никто не видел ее такой, какой когда-то узнал Катон. Вечер после интервью, последний рубеж перед Квартальной бойней. Мирта смеялась, и ее вишневые губы складывались в самую красивую улыбку. Сколько тогда в Мирте было гордости и чести, столько же до сих пор в ней таится храбрости. Похожих на нее нет. Финник молчаливо спрашивает: стоит ли бороться за это? Такой мир они хотят? Построенный на незаживших ранах, возведенный на руинах из костей? И Катон ему отвечает — да. Именно такой. — Я уже не знаю, какое будущее нас ждет, — говорит Финник и вдруг разжимает кулаки. Перед Катоном больше не победитель и не воин. Перед Катоном — простой человек, который устал бороться и от войны не ждет добрых вестей. И это нормально. Их война длится не несколько месяцев, не пару Игр и даже не сколько-то лет, на протяжении которых Дистрикты отпускали своих детей в столицу. Их война длится семьдесят шестой голодный год, когда усилия прежних поколений становятся импульсом для новых солдат. Кто-то уже должен переломить это колесо и открыть дорогу в новый мир. Этот кто-то — не Койн, и Катон это впервые так ясно понимает. Однажды Финник тоже придет к подобному выводу. — Осталось немного, — говорит Катон куда более доверительным тоном. — Потерпи совсем чуть-чуть. Финник кивает. Собирается с силами, стирает непролитые слезы и закусывает все то отчаяние, что нарывает у него изнутри. Финник вновь вспоминает, за что он борется, и поворачивается к Энни, от которой его отделяет не самое толстое стекло. Ее лицо искривляется болью. И даже сон становится мукой, потому что испытания Энни все никак не заканчиваются. — Я пошел? — спрашивает он у Катона и будто бы ждет немого благословения. Катон, который минуты назад был готов разорвать Финника в мгновения его слабости, вдруг улыбается. — Иди, — говорит Катон. — Она ждет тебя. Энни просыпается, как только Финник входит в ее палату. И в ее взгляде светится все то облегчение, которое Катон однажды надеется разглядеть в глазах Мирты. Когда война закончится, и он точно так же придет к ней, чтобы больше никуда не уходить. Чтобы остаться навсегда и просто быть рядом, даже если сама Мирта этого не захочет./ / /
— Президент Койн собирается атаковать Второй дистрикт, и я возглавлю эту операцию, — объявляет Катон перед группой собравшихся, выступая вперед. В небольшой комнате, которую Боггс выделяет им для переговоров, трудно даже дышать, не то что разрабатывать тактику. Перед Катоном не друзья, но отряд солдат, которым однажды он уже доверил жизнь. Во второй раз справиться с этим будет легче. — Если взять Второй быстро, то война будет закончена, — продолжает Катон, стараясь не ухмыляться. — Но Дистрикт Два не взять без меня, а я не справлюсь без вас. Вот такой вот замкнутый круг. Отчасти Катон плетет красивую ложь — в первоначальном плане не было дополнительного отряда, который должен Катону помогать. Он вполне мог бы справиться один, как и обещал Койн. Но с этим вариантом больше ненужных рисков, а их Катон надеется избежать. В его плане и так сплошные белые пятна. А у них все-таки война. Вторых шансов может и не случиться. Работа в команде Катону всегда давалась легко, потому что в нем с детства воспитывали потребность быть лидером. Катон объединял вокруг себя сначала студентов академии, а затем и трибутов на Арене. Когда нужно, он умеет красиво говорить и ловко подмечает достоинства каждого из своих союзников, что достаточно полезно в бою. Сейчас Катону безоговорочно верят разве что свои, а среди них — все, кто не из Тринадцатого. Местные солдаты опасаются скалиться Катону прямо в лицо, но все же в их взгляде не просто недоверие, а рьяная насмешка. Этим солдатам без сердца смешно от того, как Катон цепляется за свою мертвую (больше нет) победительницу. И плевать. Недоверие взаимно, Катон не воспринимает всерьез ни одно из обещаний Койн и делит на два все, что говорит Боггс. Поэтому в переговорном зале Катон собирает не просто солдат, которые уже с ним выходили в Седьмом, а тех, с кем Катон сражался ранее. Несложно доверять друзьям. Но бывшим соперникам вручить себя гораздо легче. — Как мы туда доберемся? — здравомысляще спрашивает Джоанна и указывает на карту, выведенную на экране позади Катона. — Мы взяли Пятый, и вырубили там гидростанцию, это хорошо. Но Четвертый все еще не попал под наш контроль, и любой планолет, оказавшийся поблизости, рискует быть сбитым. В Третьем тоже еще нет временного правительства из числа верных Койн людей. Мы летим наугад, я правильно понимаю? Да, но нет. Катон поворачивается так, чтобы карту за его спиной можно было рассмотреть внимательнее. — Мы не будем приближаться к дистриктам, — объясняет он и пальцем прочерчивает маршрут по экрану. — Мы пролетим мимо лояльных нам округов, а на подходе к Третьему свернем в сторону гор. Я знаю, в каких точках теоретически могут быть установлены ПВО, поэтому мы подойдем со стороны слепой зоны. — Теоретически? — брови Джоанны подлетают вверх. — Это очень обнадеживает. — У Второго сейчас не так много установок ПВО, как вы думаете, — отзывается Патриция, которую Катон приглашает то ли в качестве военного консультанта, то ли как потенциальную участницу миссии. — Некоторые были перенаправлены в соседние дистрикты, поэтому в основном под защитный купол ПВО спрятали военные объекты и административный центр Дистрикта. Невозможно закрыть Второй целиком, да и горы никак не объять. Катон кивает в подтверждении слов Патриции. Есть определенный риск в том, чтобы подходить ко Второму со стороны гор, но лезть в Дистрикт через парадный вход — настоящее безумие. Патриция склоняет голову вбок, но разглядывает она не карту, а Катона. У Патриции есть необходимая подготовка, а ее опыт в качестве инструктора Академии может быть неоценим во время миссии. Но Катон не знает, насколько Патриция готова ввязаться в борьбу. В свое время она отказалась продолжать путь матери и не пошла в трибуты. Патриции, казалось, претил каждый из победителей в Дистрикте Два. Ей они казались высокомерными и уж точно двуличными, потому что победа была выстроена на смертях слабых и неподготовленных трибутов, у которых не было возможности взять оружие в руки. Патриция и сама честолюбивая до ужаса. Она гордо носит семейную фамилию, которую прославила мать, и не дает спуска ученикам в Академии. И все же она достаточно нелюдимая, чтобы однозначно считаться союзницей. Высокая и худая, Патриция даже после голодных недель в Шестом не потеряла былой привлекательности. Ее волосы по-прежнему отливают пшеничным золотом, а тягучий карий цвет глаз не смягчается к чужакам. И все-таки Патриция здесь. Среди бывших трибутов и победителей, среди солдат Тринадцатого, которых Катон тоже подписал под операцию. Патриция здесь рядом с Катоном, и они оба утратили общий дом, который теперь правительство Койн планирует сравнять с землей. Пронзительный взгляд Патриции чем-то похож на въедчивость Энобарии, и Катону только сейчас приходит в голову мысль, что девушки могли учиться вместе. Может, Энобария старше Патриции на несколько лет, но ведь они обе прошли обучение в Академии. А что если и Энобария, и Патриция учились в один год? Если ненадолго допустить эту мысль, то можно представить, как сильно Кванта Майер, мать Патриции, желала, чтобы ее дочь попала на Голодные Игры. Бесспорно, Энобария была исключительным фаворитом в свой год, и она оказалась достойной своей победы. Но если все обучение Энобарии проходило в постоянном накале от присутствия Патриции поблизости? Той самой Патриции, которая никогда не хотела крови, славы и золотого венца победителей? Раньше Катон мало задумывался над отношениями между своими же. Сначала он был ослеплен жаждой выиграть Игры, а потом уничтожил свой покой тревожными мыслями о том мире, который для них сотворил Президент. Но эта жизнь никогда не была только про Игры. Их мир никогда не зацикливался исключительно на победе. Силу человека формирует его прошлое и корни. Катон знает, что в нужный момент он без всяких сомнений может довериться любому из победителей от Дистрикта Два. Потому что они так или иначе поделили эту судьбу между собой. И поэтому будут отстаивать друг друга, как единый организм. Что Катон знает об отношениях между победителями? Да, Доминик и Алексис держались друг друга и никогда этого не скрывали. Но ведь было что-то еще? Кванта и Арес больше шести лет сопровождали трибутов в Капитолий и уж точно смогли поладить. Те самые Кванта и Арес, которые первыми согласились сотрудничать с Тринадцатым и были расстреляны своими же миротворцами. Тот самый Арес, который наблюдал за Миртой весь год после ее победы и, кажется, смог внушить ей хоть немного благоразумия. Катон никогда не нравился Аресу, но Мирта достаточно часто бывала в его доме. Что Арес говорил ей? О чем рассказывал? Может, он советовал Мирте устроиться инструктором в Академию? Или предлагал пройти обучение в столице? Катон только сейчас понемногу начинает сводить воедино те точки, которые раньше ему казались разрозненными. Мирта почти не появлялась в тренировочных залах Академии после победы. Она не хотела идти в миротворцы или преподавать новым ученикам. Мирта закрылась не просто в своем доме, но и в себе, и такой Катон ее раньше не знал. Мирта была девочкой с ножами, и на своем курсе она оказалась лучшей. Мирта не уходила из тренировочных залов, пока каждый ее удар не выстреливал безупречностью. И приходила она раньше других, чтобы первой занять очередь на практические занятия. А после победы она больше не показывалась в Академии. Не занималась физической подготовкой и не собиралась продолжать военную карьеру. Мирта, кажется, бывала у родителей, часто общалась с Аресом и слушала разве что Энобарию. Мирта после победы оказалась не менее потерянной, чем сам Катон. И он упустил это. Катон не заметил, как Мирта нуждалась в нем так же, как и он сам нуждался в ней. Сейчас, после стольких дней молчания и потерь, Катон лучше понимает Мирту, чем в то время, когда они были рядом. Теперь он видит, какой она была в каждый из их моментов. И еще сильнее винит себя за то, что не смог разглядеть Мирту раньше. Она ведь была такой же незащищенной и озлобленной, как и Катон, отражалась в нем как в зеркале. И Мирта не была готова к Квартальной Бойне, на которую она попала из-за того, что однажды спасла Катону жизнь. Мирта чуть не умерла от укусов переродков, потому что Катон не помог ей. И она все-таки погибла под взрывами бомб, потому что снова хотела вытащить Катона с того края жизни и смерти. (Именно это Патриция читает в его глазах, пока так пристально в них вглядывается) И вдруг она едва кивает, словно соглашаясь на все невысказанные предложения Катона. Этот миг — быстрый и незаметный — принадлежит лишь им двоим. И после него даже отстраненная Патриция смогла побороть себя и прийти на помощь. Катон обязательно ее поблагодарит, когда они окажутся наедине. И попробует доказать, что та черная дыра, которая сжирает его изнутри, однажды излечится. Осталось только спасти его противоядие из рук Сноу. — Я немного задержался, — коротко заявляет Финник, когда заходит в зал. И сразу же болезненно улыбается Джоанне. Финник выглядит так, будто его час назад воскресили из мертвых. Он бледный, потерянный и с покрасневшими от недосыпа глазами. Но он приходит к Катону, когда тот просит. Потому что все слова, сказанные около палаты Энни, наконец, добираются до сердца Финника. И укореняют там свою борьбу. — Спасибо, что пришел, — искренне благодарит Катон и снова возвращается к карте. Так и выглядит их команда по захвату: Джоанна и Финник, как опытные трибуты, Гейл и несколько его доверенных бойцов, а еще Патриция и Катон, которые лучше других знают Дистрикт. Катон намеренно оставляет в стороне Тита, потому что у него совсем нет боевого опыта, и других победителей, которые даже в Тринадцатом отказываются присоединиться к войне. Их сражения давно кончились, а миссия за Второй далека от громких лозунгов про освобождение. Пускай другие победители возвращаются в Дистрикт, когда его отмоют от крови. — В горах есть несколько заброшенных шахт, в них раньше добывали ресурсы, — Катон на карте обводит несколько точек. — Запасы в этих местах оказались скудными, и шахты достаточно быстро прикрыли. Но от них по-прежнему ведут переходы к действующим пунктам управления. Про заброшенные шахты мало кто помнит, потому что они в аварийном состоянии и не представляют из себя ничего толкового. Но ученики Академии профи несколько раз влезали туда, поэтому я знаю правильный маршрут. — Кажется, вы должны были практиковаться в скалолазании, — строго, совсем как инструктор, отзывается Патриция. — Должны были, — легко соглашается с ней Катон. — Но мы совмещали приятное с полезным. Мы практиковались в преодолении препятствий не только снаружи, но и внутри гор. Это была добровольная инициатива, предложенная, разумеется, Катоном. Отец как-то показал ему старые карты Дистрикта, на которых эти шахты были отмечены еще как действующие, а затем рассказал, что их намеренно не заваливали, чтобы оставить для военных возможность выбраться наружу из разных точек. Люциан тогда сделал вид, что не заметил ночного отсутствия старшего сына вместе со спортивной экипировкой. А Катон не стал распространяться среди товарищей о том, что лично его отец-мэр санкционировал эту опасную вылазку. Скалолазание было бы официальной причиной, если бы их поймали военные. Но Катон с друзьями тогда ушли незамеченными, в прямом смысле покорив новые вершины. — Зачем тебе мы? — откровенно спрашивает Финник и указывает на себя и Джоанну. — Если ты собираешься лезть через горы, то почему бы не собрать отряд из закаленных бойцов? — Потому что ни у кого в Тринадцатом нет опыта прохождения через горы. Джоанна усмехается так остро, будто бы она ждала этого ответа. И между ними тремя — между Катоном, Финником и Джоанной — вновь появляется заснеженная Квартальная Бойня, где можно было погибнуть под коварным настилом или сорваться с крутого обрыва. Это именно то, о чем думал Катон. Однажды они уже выстояли. Во второй раз будет легче. — А мне казалось, что Игры остались в прошлом, — смеется Джоанна и ниже съезжает на стуле. Но в ее виде скользит столько сумасшедшего запала, что Катон не сомневается — Джоанна согласится на его предложение. — Семьдесят Шестые Голодные игры, дамы и господа, — кивает Финник, вглядываясь в точку на карте. — Вероятно, последние Игры в истории Панема. — Смотри-ка, Ван дер Гри, ты исполнил мечту моей матери и все-таки затащил меня на Арену, — Патриция демонстративно закатывает глаза, но этой фразой она расслабляет общую атмосферу. Посмеивается даже Гейл, который пока мало представляет, с чем ему предстоит столкнуться. Пускай эта миссия займет не больше пары суток, но она будет куда тяжелее, чем боевые вылазки в соседние дистрикты. В горах холодно и опасно, в горах можно умереть от неосторожного движения. Горы — это и есть Дистрикт Два, они — главное олицетворение дома для Катона. Шахты, через которые им предстоит влезть, сначала преодолев горный склон, находятся в отвратительном состоянии. Опорные балки могут обрушиться от любого звука, и тогда они все останутся погребенными внутри бесконечных переходов. Однако если замысел Катона удастся, то через эти самые галереи они смогут выбраться к Орешку и начать захват Дистрикта Два не с лобового наступления, а с продуманной тактики. Катон предлагает этот план Койн, не для того чтобы сэкономить силы Тринадцатого, а чтобы обойтись малой кровью. Если вырвать Второму ядовитые клыки, то разобраться с хвостом этой химеры будет куда проще. — Нам предстоит прогуляться по горным тоннелям и взять на себя основной удар, — объясняет Катон. — Мы заблокируем центр принятия решений, потому что никто не ожидает, что силы Тринадцатого смогут подобраться так близко. Военные будут защищать Дистрикт, а пункты управления оставят под меньшим контролем. И мы этим воспользуемся. — Мы покажем им, откуда все это время готовилось нападение, — смеется Гейл и таким образом тоже соглашается на план Катона. Если честно, толковых указаний у Катона нет. Из него неплохой лидер, но все же Койн выворачивает ему руки и предоставляет лишь самый минимум информации. Катон может ориентироваться только на свои воспоминания о Дистрикте и на те донесения, которые он получает через Гейла или Боггса. Если хоть малейшая часть плана не сработает, вероятно, они погибнут в горах. Финник прав, эти шахты станут их Ареной. Но другого пути у них все равно нет. — Кстати, ненавижу горы, — заявляет Джоанна, и Финник как будто бы активно с ней соглашается, паясничая на грани всеобщего помешательства. — В твоем лесу, знаешь ли, мне тоже не очень понравилось, — в ответ отсекает Катон. — Значит, в следующий раз едем на мой пляж, — довольно сообщает Финник. И это тоже похоже на план. У каждого из них глубокий слом по линии души. Гейл до сих пор живет где-то на уровне прошлых Игр, когда погибла Китнисс Эвердин, и в нем поразительным образом уживается ностальгическая память и доверие к Катону. Финник не может уместить всю свою боль в том настоящем, которое с ним сейчас происходит, а Джоанна борется с демонами, которые своими рогами упираются ей под дых. Катон в эту компанию идеально вписывается, разве что его демоница все еще жива и жаждет бойни. Ему приходилось воевать против друзей в Академии, затем против трибутов на Арене и даже против своих же союзников. Катон выходил против солдатов, военачальников и даже президента Сноу. Но еще ни разу он не выступал против родного Дистрикта, который в его душе выстраивается последним бастионом. Он честно говорил, что если победить во Втором, то можно быстро закончить войну. И Катон будто бы внутренне смиряется с тем, что в его дом придет война, но лишь для того чтобы установить там мир. — Я с вами, — Тит быстрым шагом подходит к планолету, не страшась наказания. Он в рабочей серой робе Тринадцатого, у него ни оружия, ни брони, и на фоне отряда Катона он выглядит как мелкий воробей. Но Тит упрямо поджимает губы и собирается залезть в планолет, только бы полететь вместе с Катоном во Второй. — Я тоже поеду освобождать наш Дистрикт, — повторяет он и так высоко вскидывает подбородок, что Катон не сразу находит правильные слова. Потому что он вспоминает о том, что Тит — еще подросток. Юность Катона закончилась, когда он выиграл Игры и вернулся домой. Для него больше ничего не было прежним, потому что с тех пор он оказался сам за себя. Титу же помогали все это время. Он прошел сквозь суровые испытания и потерял не меньше Катона, но все же он находился под защитой друзей и близких. И сейчас он отважно выступает вперед, не представляя, что такое настоящий бой, где его вряд ли смогут прикрыть или вовремя оттолкнуть в сторону. Тит — романтик и максималист. И Катон любит своего младшего брата до невозможности. Но он не пустит Тита на верную смерть. — Послушай, — тихо произносит Катон, мягко отводя Тита в сторону, пока патрульные солдаты в зоне вылета не вывели его силой. Тит только складывает руки на груди, будто бы он прекрасно знает, что ему скажет Катон. Но он не знает. Это та правда, в которой Катон признается разве что себе, и за нее же он единственный несет ответственность. — Мы летим не освобождать Второй. Губы Тита, сомкнутые в плотную полоску, вдруг размягчаются, и он сам уже непонимающе смотрит на Катона, словно тот говорит на иностранном языке. — Повтори, — выдыхает Тит, пытаясь осмыслить то, что он сейчас слышит. — Мы не освободим Второй, Тит. Мы его похороним. Альма Койн не просто так готовит все вооружение Тринадцатого для этого боя. Она сдержала свою помощь Седьмому и Пятому, не сделала ставку на Третий или Четвертый, и все это чтобы сравнять Второй при отказе подчиниться. Катон надеется успеть первым и уговорить своих людей сдаться. Эпоха Сноу заканчивается, и лучше сбросить бразды его правления под ноги, чтобы самим не оказаться на коленях. — Но ведь это наш дом, и мы должны его защитить, — медленно выговаривает Тит, и в его голосе раздаются сплошные сомнения, с которыми у Катона нет времени воевать. Он сжимает плечо брата ладонью и заглядывает ему в глаза. — Доверься мне, — наконец, просит Катон и чуть крепче стискивает свою ладонь. — В этот раз я тебя не подведу. В прошлом Катон слишком часто ошибался, но сейчас он знает, что идет правильной дорогой. Возможно, Второму придется сгореть, но затем он фениксом воскреснет, чтобы все победители и их близкие могли вернуться домой. — Катон, — окликает его Тит уже около выхода из отсека. — Без нее не возвращайся, ладно? У тебя нет выбора. Катон усмехается и вскидывает ладонь на прощание. Без Мирты ему действительно дальнейший путь заказан. Она точно будет во Втором, и Сноу выставит ее в авангарде обороны. Катону придется бороться с Миртой — настоящей или одурманенной, не важно — и ему следует победить, чтобы спасти их обоих. Как Мирта не позволила им умереть в финале Семьдесят Четвертых, так и Катон на этот раз вытащит их обоих с новой Арены. С них хватит, и так слишком долго задержались пешками в чужих армиях. Планолет взмывает в воздух ночью, когда затихают даже ракетные удары Сноу. И в том мраке, который буйствует снаружи, Катон вновь чувствует себя слишком комфортно и привычно. Потому что не меньший мрак у него разрастается внутри. Остается последний рубеж, за которым — полная неизвестность. Катон не может подготовить себя к тому, что произойдет уже через несколько часов, поэтому он будет действовать по ситуации. На Арену он выходил, вооруженный разве что мечом. В этот раз у Катона под рукой автомат, и его очереди разобьются среди горного эха. Когда закончились Семьдесят Четвертые, Катон знал, что его жизнь изменится. Разве что тогда он не мог представить, насколько круто все перевернется. Теперь же, посреди гражданской войны и за миг до вторжения в свой Дистрикт, Катон осознает ту цену, которую лично он должен заплатить. Его чеканные монеты перелиты в пули и заряжены в автомат. Предупредительных выстрелов было достаточно, обратный отсчет пошел. За минуту до начала Игр тишина хуже всего бьет по вискам. Катон закрывает глаза и отдается ей целиком. К этому он привык.